Случай в кабаке

Хорошо зайти сюда, когда на улице пасмурно, согреться, опрокинуть рюмочку-другую, похлебать местного борщеца на сале. Сегодня как раз такое настроение. Я захожу. Охранники стоят, крупные руки сложены на «хозяйстве», прикрывают свою «ахиллесову пяту».
— Я в буфет!
— Пожалуйста!
Спускаюсь. В этом здание есть ресторан, куда так просто не пустят, и буфет в подвале для всех остальных. Я иду в буфет. В нос бьет липкий запах русского кабачества. Захожу. Буфетчицы не особо приветливы и даже настроены не обслуживать (мол, какие-то дела у них тут, не до меня). Ничего, говорю, мы подождем, не горды-с. Они суетятся вокруг какой-то писательской пьяни, бегают с тарелками.
Сегодня тут гуляет какой-то «полковник». Так его все называют. То и дело звучит в разных концах помещения: «Полковник! Полков-ник!» Вот из чего вся суета, из-за полковника. Но что это за полковник, если гуляет он не в главном зале ЦДЛ?
Полковник сильно пьян и очень здоров. Просто огромен. Товарищ его по стаканной работе то и дело свистит баритональным фальцетом: «Полковник! Еби твою мать! Генка, ты не прав! Ты-ы не прра-ав!» Кулак полковника падает в гневе на хлипкий столик, ножки которого жалобно дрожат. Товарищ выдает фистулы одну за одной, урезонивая друга. Полковник бунтует, он срывается с места, пробует повалиться всей тушей на какую-то парочку, которой не посчастливилось стоять рядом. Ими оказалась семейная чета поэтов Вики и Вити Коротковых. Не получилось у полковника раздавить их своей тушей: пресловутый друг, юркий мужичонка, успел встрять между ними и выпрямить тело полковника перпендикулярно полу, упершись в грудь его руками по рычажному методу Архимеда.
Молодые еще, интеллигентные Коротковы все понимают. И даже извиняются. Они тоже виноваты, невовремя подвернулись. Полковник расцветает в ротастой улыбке, напоминающей на лице его овал унитаза. Но радость длится недолго, и вот уже брови нахмурены, он выкрикивает проклятья роду человеческому. Коротковы с двойным унисонным «Ахом!» удаляются в дальний угол, подальше от неприятностей. А полковник уже схватил проходящего мимо мужчину в очках и легкой комплекции. Он держит его за галстук, и бедолага буквально висит на руке полковника.
Спасать его бросается товарищ полковника:
— Генка, ты не прав! Отпусти человека!.. Извините, пожалуйста! Ты-ы не прра-ав! Полковник! Ебит!
Буфетчицы знают Генку. Генка свой человек. Пошумит и перестанет, и откроется миру душа, не знавшая ненависти. Полковник пишет в свободное время мемуары. И читает буфетчицам отрывки. Им нравится.
За соседним столиком – шумная компания престарелых литераторов. Возрастная мадама играет на рояле дикую пошлятину, отдаленно напоминающую Вертинского, дергает очулоченными ногами в пианинной пляске. Чей-то сиплый голос подвывает ей громче всех в общем пьяном гуле.
— Генка, ты не прав! Полковник! Ты-ы не прра-ав! — урезонивает друга верный товарищ.
Сбоку от меня двое графоманов, это видно по их плотно забитых бумагой пузатых портфелях. Тетрадочку, однако, обсуждают жиденькую. Один из них взял эту несчастную тетрадочку за краешек двумя пальцами, гадливо, как подстреленную дохлую ворону:
— Ты графоман, Паша! Гра-фо-ман! Понимаешь? Это бездарно!
Второй набычился на него, сдвинул очки на нос и смотрит исподлобья бешено, пот струится по лицу его и звереют красные воспаленные глаза.
Больше всего хочется сейчас схватить клок чьих-то вычесанных рыжих волос, что примагнитило к соседнему от моего пустому стулу, он уже полчаса не дает мне покоя своей омерзительностью. Бросить его в их поганый квелый борщ, хряпнуть рюмочку и тарелку с супом надеть на голову полковника, и, запрыгнув на стол, закричать во все горло: «Полундра! Вашу мать!» Спрыгнув потом, лихо обхватить за талию старую пианистку и…
Эх, глупости в голову лезут!..
А ведь не так много лет назад на этом самом месте мог сидеть угрюмый Юрий Карлович Олеша со своим одиноким стаканчиком в руках. Грустно смотрит он на все это и цедит потихоньку свой напиток. «Папуасы» от искусства все так же скачут меж столов, как и сейчас, ничего не изменилось. Наверху, в ресторане, собираются партийные функционеры и видные литературные деятели: эффективные менеджеры и элитные проститутки от литературы. Здесь же, в подвале, — сброд всякий и людишки попроще. Только среди них и может затесаться гений.
Пьяный полковник зачерпнул борща рукавом, ругается. Товарищ суют ему вилкой в рот котлету: на-ка, закуси.
 
Полковник замечает в углу Олешу, грустного, и, осклабившись, подваливает:
— Наташка, водки нам с Юркой!», — ревет он из луженой глотки и падает на свободный стул, к Олеше, смахнув салфетницу обезьяньей лапой. Полковник заглядывает в глаза его и просит заискивающе:
— Скажи, Юра, писатель я или нет?!
— Никак нет, — скажет Олеша и выпьет свою водку, а полковник захнычет вдруг как ребенок, уронив голову на стол. Подбежит товарищ Генкин и схватит за плечи:
— Ну что же ты, Генка? Пошли! Вставай!
— Да пошел ты! – вскочит рассвирепевший полковник и пойдет в присядку. Оступиться, обопрется на товарища и снова захнычет: что ж делать, если не писатель он, если сказал так верный человек?
Поздно вечером Олеша выйдет на улицу и, слегка пошатываясь, побредет, запахнувшись в пальто. Выползут и другие литераторы, художники, артисты и поэты, разбредутся кто-то куда, кто по кустам и паркам допивать, а кто домой. Некоторые «папуасы» любят шастать до утра. Так и будет. А потом придет рассвет. Просто и ясно. Жутко и мило.