Кому нужна эта война?

                Может,ему… 
               
    Он сидел и грыз яблоко. Да, да, именно – грыз. Яблоко было большое и жесткое, такое, что он не мог укусить его: он мог только вгрызаться. Вот он и вгрызался, упорно, настойчиво и не жалея своих еще не окрепших зубов.
Он сидел на маленьком стуле, который когда-то был стульчаком и стоял не здесь, а в другом месте, то есть там, где ему и положено быть. А теперь он стоял здесь, в небольшой комнатке, куда редко заходила детвора, только если надо было найти что-то и взять.
   Но ему ничего не надо было искать, он хотел только одного – есть и есть это яблоко. Мама знала, как он любит их, вот и положила среди вещей: положила так, что бы он мог найти, найти и взять - взять, когда станет совсем невозможно ждать! Вот поэтому он и сидел здесь, на этом стульчике-стульчаке, крепко-крепко держа свое счастье в руках и усердно вгрызаясь в него.
   Его кудряшки, светлые, с оттенком золотистости, когда на них падало осеннее, но все еще яркое солнце, нет-нет да и спадали на лоб, но и они не отвлекали его, так как мама недавно подрезала их, укоротила так, что они почти не закрывали глаз. Вот когда он жил дома, никто и не трогал их, и они вырастали так, что его, на первый взгляд, могли принять и за девочку. Но - это только на первый взгляд. Потом, когда вы смотрели ему в лицо, в его голубые с синевой глаза и встречали этот пытливый, скорее недетский взгляд, у вас не могло остаться сомнений, и никакие кудряшки уже не смущали вас.
   Вот и сейчас, видя, как он с неистовством, не замечая ничего вокруг, вгрызается в это большое и очень жесткое яблоко, вы опять могли ошибиться, подумав, что он спрятался здесь! Спрятался, чтобы, не дай Бог, поделиться хоть с кем нибудь, хоть кому-то отдать кусочек своего счастья.  Но и это было не так! Если бы он сумел дойти туда, где играли все дети и кто-то из них протянул бы свою руку, он, не колеблясь, вложил бы в нее свое счастье и дал бы ему откусить кусочек!
   Но, он не дошел! Он уже направлялся, но тут на пути встал этот стульчик, и он не смог пройти мимо. Особенно, если учесть, что он уже совершил свой маленький подвиг. Ведь яблоко здесь было вчера, вчера его положила мама. Он несколько раз сюда направлялся, но каждый раз что-то мешало.
   Один раз он вспомнил, как папа, глядя на маму и гладя его кудряшки, стал объяснять ей, что ему, как будущему мужчине – уже пора воспитывать силу воли! В другой раз ему помешали мальчишки, кинув мячик прямо под ноги и  он не мог отказаться. Потом всех повели обедать, потом оставили в спальне, потом во дворе играли, а яблоко – все лежало. Потом за ним пришла мама. Потом он похвастался папе, как отказался от счатья, как воспитывал волю.
Вот почему он мог наслаждаться, вгрызаясь в него зубами. Но эта поспешность, эта неистовость чуть не испортили ему счастья. Он даже готов был вскрикнуть от боли: наверное, зуб сломался, а может быть, несколько сразу, иначе откуда же вой и грохот? Он сжал свое яблоко крепче, освободил свои зубы и провел по ним левой ладошкой: они оказались на месте. Он даже успел подумать, откуда же…
   И, ничего не услышал. Ни стонов людей полумертвых, ни криков от ужаса тех, кто живы! Он не увидел трупов. И его уже было не видно! Ничего не возможно увидеть в этой огромной груде обомков. Где-то там, где она кончалась, вперемежку лежали люди: мертвые и полуживые.
И уж конечно, никто не заметил яблоко, что откатилось и тоже теперь лежало с пристывшей к нему кудряшкой! Разве такое заметишь?!      

                Может быть им?
               
   Его неловкие пальцы впились в пластилин, лежащий перед ним на маленьком столике. Податливый материал стал еще податливее и чуть не потек между его неплотно сжатыми пальцами. От неожиданности он выронил весь кусок. Ведь это было неправильно, несправедливо даже. Разве можно с ним так поступать? Конечно же – нет. Все, что он хочет и даже умеет, это – лепить и лепить.
Он приподнял голову и искоса взглянул на других мальчишек. Все были заняты делом, все что-то лепили, лепили, а на него никто не смотрел. Даже учитель и тот уткнулся в свои бумаги, но ему он и не был нужен. Ему никто сейчас был не нужен. И мальчишки пусть не мешают.
   Он знает, что ему надо: вот этот кусочек, вдруг ставший уж слишком мягким. Он даже мельком подумал, может, ему заплакать? Но тут же почти улыбнулся. Нет, он теперь ведь сильный и другим уже быть не может. Не может он – и не будет. Когда-то он горько плакал, когда вспоминал свою маму. Он так отчетливо помнил, как она с ним ходила, его к себе прижимая, как клала его на кроватку и тихо, без слов, напевала.
   А потом, вдруг, не стало мамы, как давно уже не было папы, а он – он все оставался. Он долго лежал в кроватке, он и не помнил, как долго: потом он услышал крики, потом люди что-то ломали, потом подошли к кроватке, его из нее забрали и унесли из дома. Как же он долго плакал, как долго не мог привыкнуть, здесь – ко всему чужому.
   А теперь, он знал это слово, он не хотел – смириться. Его пытались утешить, давали ему конфетки, он брал их, ел и не плакал. Но - то ли конфет было мало, то ли они их жалели, и горе опять – возвращалось. И так было очень долго, так долго, что он стал почти что взрослым: его отправили в школу. И - то ли ему сказали, то ли и сам он понял, что больше не должен плакать, раз уж теперь он взрослый. И больше никто не видел, что бы он горько плакал и, даже если не горько, а просто взял и похныкал. Вот каким он стал взрослым!
   Таким, что он сразу понял, понял, как только увидел ее – на последней парте. Такою была его мама, она стояла с букетом у школы, в толпе ребятишек. А здесь она просто сидела, но он все равно увидел: и волосы, и улыбка, глаза – все-все было общим.  Потом он услышал голос и окончательно понял, что мама была такою тогда, когда там стояла с букетом, в толпе ребятишек. Он даже не сразу поверил, что она – их новый учитель. Он слышал лишь только голос и видел ее, живую, такую, как видел на фото.
   Спасибо, что он стал взрослым, не кинулся к ней на шею и даже не встал из-за парты. Конечно, он чуть приподнялся; конечно, ему хотелось, но что-то его удержало. Он просто застыл в этой позе, пока в голове мелькало: это их новый учитель, учительница, надолго. И он ее сможет видеть, как только приходит в школу, и слушать, сидя за партой, слушать, слушать и видеть! Он станет учиться, учиться, учиться. Он это успел обдумать, пока она говорила; пока он смотрел, не слыша, он слушал тогда – глазами.
   И вот, он стал счастлив в школе, в нее он бежал с надеждой: он знал, что ее увидит. И только одно огорчало – он слушал ее глазами. Конечно, ему не сказали, что в этом его проблема, кто мог бы такое придумать, додуматься до такого? Ведь он же сидел так тихо, смотрел и был весь – вниманье. Но, он не вытягивал руку, не лез никогда с ответом, она же о нем не знала!
   Он долго решал, что делать, как ей показать, что вот – он. И, наконец придумал. Не зря же он здесь занимался. Мог даже слепить фигурку, да так, что хвалил учитель. А для нее он слепит, слепит что-то такое, что все вокруг удивятся и она удивится тоже. И сразу его заметит и, конечно же что-то скажет. Вот чего он добьется.
   Он поднял упавший комочек и шумно уселся за столик. Но шум был уж очень сильным, таким, что он поднял руки и плотно зажал ими уши. И снова упал комочек, но его никто не заметил. Разве можно его заметить в огромной груде обломков или услышать, как стонут люди, те - кто под ними остались?!...               
 

                А может быть им...

   Он случайно посмотрел на часы и чуть не схватился за голову. Ну как же, как же так! Неужели и сегодня он опоздает? На такое событие, событие, которого он ждал столько лет. Так ждал, что ему каждый день, каждый год шел за два. Он уже начал думать, что никогда не добьется ее.
   Ее, такую красивую, такую необыкновенную, такую, что лучше всех. Конечно, кто-то из его приятелей удивлялся, кто-то был даже не согласен, смотрел, смотрел и не видел. Не видел этих удивительных глаз, таких голубых, что не надо было смотреть на небо, а смотреть только в них и в них.
   А разве был еще хоть кто-нибудь таким добрым? Вот сидели они и ели сэндвич с сосиской, на лавочке, недалеко от дома. У него-то почти ничего не осталось, он всегда ел быстро, быстро; даже в армии все удивлялись. А она- то лишь откусила, а тут собака остановилась и смотрит, так она по честному ей отдала половину. Разве любой так может, ей же самой хотелось. Но она не может иначе. И не только с этой собакой или какой-нибудь кошкой, она помогает и людям. Когда кого-нибудь ищут, она идет добровольцем и хочет стать волонтером, чтобы всем и всегда оказывать помощь.
   Так разве же можно в нее не влюбиться? Возможно, он так не думал, он прост взял и влюбился. Влюбился, как только ее увидел, услышал, поговорил с нею. И сразу понял, как трудно ее добиться, он даже подумал: « да я же ее не достоин». Я был тогда просто дворовым парнем. Я и не думал дальше учиться. И тут она мне сказала, что я еще глупый мальчишка, да еще и ее моложе. А потом она вдруг сказала, что если я поумнею, она поможет найти мне курсы и я смогу продолжить учебу.
   И я охотно с ней согласился, да так охотно, что стал заниматься. Я почти уже все освоил, но – тут пришла мне повестка, что должен отдать я Родине долг свой. И тут она со мной согласилась и даже сказала, что мне напишет. Я ей поверил, служил за совесть и ждал – когда же?! И я дождался Она писала, что очень рада, что скоро дембель, что буду дома, что отказался служить и дальше. Да как же мог я? Она же дома, ее здесь нет! Скорей домою и я –  приехал.
   Я был напуган, ее не встретив. Пошел домой к ним и мне сказали, не скоро будет, что с волонтерами помогает на юге людям, их раны лечит. Еще сказали, что так спешила, что не успела и написать мне, а их просила меня поздравить, что я вернулся и что напишет. И снова ждал я, ждал и дождался. Она писала, что помогает, как санитарка, что насмотрелась на боль и горе и очень рада, что я приехал и что со мною здесь все в порядке. Совет дала мне: искать работу и вспомнить курсы.
   С работой просто, я был водилой. Я доказал там, что лучше многих, вот и хотели меня оставить, но – ведь не мог я! Как ни просили, не согласился. Взял и сказал им - жениться еду, невеста прелесть, ее люблю я, она заждалась. А ведь и правда, порой я думал, что так и будет и представлял себе нашу свадьбу, как мы гуляем, а все кричат нам, все хором – горько! Меня в казарме порой будили и говорили, опять орешь ты. А я был счастлив, я даже злился, зачем прервали, я ж целовался! Вот почему я и испугался, ее не встретив, вдруг вышла замуж?! Но, раз свободна, писать я начал и отсылать ей большие письма, как бандероли: не ждал ответа, а отсылал ей.
   Она вернулась, их принесла мне и показала большущей стопкой и забрала их! И вот – мы начали с ней встречаться. Я стал разумным, не торопил я ее со свадьбой. Я ждал момента, ждал и дождался. И вот – спешил я, как сумасшедший, ведь это надо же – опоздал я, еще немного, я уже рядом. И я услышал и свист, и крики, остановился, машину бросил – но где же дом здесь, где все собрались?
   Вот эта груда?! Вот эта куча?! Я задохнулся, взмолился Богу: «Верни ее мне! Верни живую! Меня возьми…» И случилось чудо! Она, живая, навстречу шла мне. Она пыталась сказать, что вышла, шла посмотреть, увидеть, где я. Но не могла, все слова застряли, лишь по щекам покатились слезы, смешавшись с грязью, что к ней пристала. Остановилась и так стояла, лишившись силы. В глазах остался один лишь ужас...