Осенние мысли

  Розановские "Опавшие листья" давно читала и помню только, что там, как осенние листья на ветру, кружатся мысли, вперемешку обо всём. Сама стала так писать не в подражание Розанову, а естественным образом, как только отпала внешняя правка.

  Сначала я хотела в театральный поступить, но не прошла, передумала и поступила на филфак. Какое-то время продолжала совмещать одно с другим, играла в студенческом театре и писала сценарии.

  Один мой сценарий был поставлен. В XVIII веке, когда только рождалась русская поэзия в привычном нашему слуху виде, был знаменитый спор трёх  поэтов о том, какой размер лучший. Ломоносов, Сумароков и Тредьяковский написали переложение 143-го псалма. И я этот спор представила в лицах.

   Помню, нашла "трёх поэтов" на соседних факультетах и среди своих театральных знакомых, уговорила участвовать, разучила с ними стихи и представила на суд публики. Зрители должны были решить, чьё переложение лучше. Сама я сначала была посредницей между "поэтами" и зрителями, "Музой". Но потом нашла более отважную Музу, а за мной остался сценарий и общее руководство.

   Мои симпатии были на стороне "Ломоносова", в кавычках потому, что мне нравился и стих, и исполнитель, тем более, что мой выбор совпал с его: артисты сами разбирали роли, и каждый взял тот текст, который ему больше был по душе.

 Благословен Господь наш Бог
 Мою десницу укрепивый
 И персты в брани научивый
 Сотреть врагов взнесённый рог!
 Заступник и Спаситель мой,
 Надежда в брани и ограда,
 Покров, и милость, и отрада,
 Под власть мне дал народ святой.
 О Боже, что есть человек,
 Что Ты ему Себя являешь
 И так его Ты почитаешь,
 Которого столь краток век!
 Он утро, вечер, ночь и день
 Во тщетных помыслах проводит
 И так вся жизнь его проходит
 Подобна как пустая тень...

   
   До сих пор не могу равнодушно читать эти строчки. Последнее четверостишие - про меня. 


  У Сумарокова архаичнее:

 О, существующий до века
 Великий всей природы Царь!
 За что толико любишь тварь
 И превозносишь человека? 
 Толь скоро жизнь его преходит
 И исчезает яко тень:
 Весь век ево есть краткий день
 И скоро в мрачный гроб низводит...

  Оба эти переложения одним размером - ямбом - написаны, и на фоне общего размера ярко видны стилистические различия. А у Тредьяковского был хорей:

  Боже! Кто я - нища тварь!
  От кого ж и порожденный,
  Пастухом определенный,
  Как, о как могу быть царь?..
  Лучше ль добрых и великих,
  Лучше ль я мужей толиких?
  Да и весь род смертных нас
  Гниль и прах перед Тобою,
  Жизнь его - тень с суетою,
  Дни и ста лет - токмо час...


   Давно всё это было - и соревнование в переложении псалма между настоящими поэтами, и моё представление. Народу в зал много набилось, новоявленные артисты декламировали стихи "на ять" в надежде стяжать благосклонность Музы и приз зрительских симпатий, Музой была красивая девушка.


   Не помню, кто победил. Надеюсь, Ломоносов. Все три переложения длинные, как и сам 143-й псалом, так что просто выучить их наизусть уже было подвигом, а уж продекламировать без запинки на зрителях - тем паче. Но эти усилия были вознаграждены зрителями, а мне представление аукнулось тем, что благосклонно относившаяся ко мне в том числе и за этот спектакль декан филфака спасла меня на выпускном госе по научному коммунизму, где я принялась спорить с экзаменатором и чуть не схлопотала пару.

   Второй мой сценарий "лёг на полку", написала инсценировку "Идиота", для которого найти исполнителей в условиях филфака никакой возможности не представлялось, так и затерялся он где-то в конспектах.

   Ну и впоследствии дело до бумаги не доходило. Помню, в Питере иногда вместо метро возвращалась домой с лекций на трамвае, нарочно, ехать долго приходилось, я забивалась  в уголок и всю дорогу представляла себе знакомых древников в образах древнерусских книжников из тех соловецких житий, которыми тогда занималась. Почему для этого процесса трамвай подходил, а не метро? В метро просто времени не хватало и нужно было на переходы отвлекаться, а тут села  - и всё, можно оторваться.

   В кино до университета я помощником режиссёра успела поработать, участвовала в подборе артистов и пробах и понимала, как это важно - найти исполнителя, попасть в образ.

   В юности на всё хватает времени и сил, но  мне порой боком выходили мои увлечения: сосредоточиться на учёбе получалось не всегда. Стипендии и родительской помощи хватало на жизнь, необходимости подрабатывать не было, а, помимо древников, у меня в Питере были ещё театральные знакомые: поступили в ЛГИТМИК из нашего студенческого театра. Чем я и злоупотребляла, ходила к ним на лекции вместо своих и в театры со служебного входа.

   По осени мы с подружками несколько раз ездили в Пушкинские Горы. Довлатова я тогда не читала, но сейчас воспоминания об этих поездках у меня смешиваются с его "Заповедником". Отличие в том, что у Довлатова в "Заповеднике" многолюдно, а я помню совершенно пустынные места.

   В Святогорском монастыре (тогда ещё недействующем) в гостинице, помню, точно никого кроме нас не было, и мы собрали в свой номер все одеяла, потому что холод в ней был жуткий, не топили. Сейчас в этом корпусе, небось, монашеские кельи.
 
   Из гостиницы мы пешком отправлялись и в Михайловское, и в Тригорское, и дальше, за озеро, молодые ноги быстро нас несли по пустынным местам, и такое было чувство, что не только в провинцию из Питера мы перенеслись, а на 200 лет назад.

   Особенно когда с одной местной бабушкой познакомились у входа в свою гостиницу. Чем-то мы ей помогли, познакомились и потом уже прямо к ней в деревню приезжали. И деревня, и ветхая избушка этой старушки сейчас, по осени - стоят у меня в глазах. Никогда, кажется, больше не видела я такой нищеты.

  Был у старушки заблудший сын где-то в Питере, при нас ни разу мать не навещал и вестей о себе не подавал. И старушка гнала в своей избушке самогон, чтобы было чем платить трактористу за помощь. Почему-то вместо русской печки у неё буржуйка была. И спать нас укладывала она на соломенных тюфяках. Угощала самогоном и просила помощи в уборке картошки, самой ей уже не под силу было всю выкопать.   

   Пару раз мои изнеженные городские спутницы сбегали в Питер, не досмотрев все достопримечательности и не докопав картошку. Кто-то не мог из-за аллергии спать на сене, кто-то в целом не выдерживал сено, буржуйку и самогон. Но я, закалённая в северных экспедициях, переносила всё довольно стоически, копала картошку и торговалась с трактористами, за что и подносила мне хозяйка на сон грядущий шкалик-другой. После чего можно было и на сеннике уснуть.

  Словом, осенью я подавалась в Пушкинские Горы. И когда услышала на каком-то сборном концерте письмо Татьяны в исполнении Валерия Ивченко - то потеряла покой.

  Позвонила своей киношной приятельнице, попросила у неё телефон Ивченко, позвонила ему и назначила свидание. Не простое, а в Пушкинском Доме. Сама я там в Древлехранилище работала с рукописями, а тут меня осенило, что на пару с Ивченко я точно смогу Пушкинские рукописи посмотреть и потрогать. Он тогда был одним из ведущих актёров БДТ, и на спектакли с ним аншлаги были: в "Смерти Тарелкина" он играл заглавную роль.

  Встретились мы на Невском у метро, и, пока шли в Пушкинский Дом - я непрерывно всю дорогу его просвещала, от смущения. Всё на удивление хорошо прошло, один мой знакомый доктор наук нас прямо у входа встретил и провёл для нас экскурсию, в том числе и рукописи Пушкина нам показали. И Ивченко пообещал Пушкина прямо в Пушкинском Доме почитать, что потом и состоялось.

   Потом я ещё раз с ним встречалась, погуляли и посидели в кафе, я ему какую-то книжку по Пушкину подарила, он мне почитал стихи. Что было очень кстати, я к тому времени вышла замуж, была на сносях и нуждалась в положительных эмоциях.

  А потом, с рождением дочери, наступил длинный-длинный период, когда не было возможности даже мысленно витать в облаках. Я и диссертацию не дописала, хотя почти шесть лет с академическим отпуском числилась в питерской аспирантуре - но воспринимала это обучение просто как возможность вырваться из дома.

   После развода нужно было зарабатывать и учить дочь, а когда ей исполнилось 18 лет - я снова вышла замуж и снова засела дома с ребёнком, так что на протяжении многих лет мои наклонности находили выражение только в том, чтобы читать или петь  детям.

   Три года, правда, поработала тв редактором, делала собственную православно-просветительскую программу. Но это скорее каторга была. И не потому, что нужно было много работать, всего раз в неделю нужно было выдать получасовой эфир. А как-то сошлось всё: развалилась страна, погиб брат, с мужем я развелась, аспирантуру бросила, пришла в церковь, - и вдруг оказалось, что и в церкви есть проблемы, но говорить о них нельзя на государственном канале за казённый счёт. Дома на кухне - сколько угодно. А за своё жалованье я должна положительные эмоции зрителям нести. Получалось плохо. Знать-то я много всего знала, но нужно было уметь приятно улыбаться и с улыбкой беседовать с важными людьми: глава республики строил собор, и ему нужны были спонсоры.

   Человек он был умный, так что однажды, глядя на мою кислую физиономию после очередного попечительского совета, в ответ на замечание кого-то из свиты, что надо бы ему задержаться и сказать мне что-то на камеру, буркнул в мою сторону:

  - Да не хочет она меня записывать!

   Так оно и было, я попала на этот регулярно собиравшийся попечительский совет впервые и формой его проведения была сражена наповал. Глава республики восседал во главе многолюдного собрания и, когда выяснилось, что организационные и рабочие вопросы плохо проработаны его советницей - громко и прилюдно послал её очень далеко. Советница в слезах выбежала из зала, а глава стал в рабочем порядке самостоятельно опрашивать съехавшихся, кто, когда и как внесёт свой вклад в строительство собора, с применением такой лексики, что мама не горюй.

  - Как же так? - думала я.

  Оператор без звука записывал картинку, которую в монтажной я должна была озвучить благостным образом.

  - Прилюдно оскорбил женщину и вообще ругается как сапожник, это что за соборное строительство такое?


   У меня стилистически не склеивалось происходящее с благостной озвучкой, ничего сложного в том, чтобы написать и зачитать красивый текст, для меня не было, но я действительно поражена была поведением главного попечителя.

  То же самое было и на выездах на приходы, и на студии: реальную, сложную жизнь с проблемами, о которых часто нецензурно выражались участники, нужно было оформлять в бравурно-благостную картинку "церковного возрождения".

  И когда после дефолта меня вытурили со студии вместе с частью сотрудников - я скорее обрадовалась. Собор к тому времени был уже почти достроен. Зиму просидела на пособии, а весной ввязалась в авантюру. 

  На Пасху ко мне домой приехали молодые священники, которых я знала, снимала и показывала у себя в передаче. И сообщили мне, что епископу они больше не подчиняются, переходят в РПЦЗ. Но епископ с присными собирается к ним в монастырь с милицией. Поэтому я должна найти оператора, и на переправе перед монастырём они епископа задержат, а я должна буду это заснять.

   Оператора  мы быстро нашли, им оказался мой старый знакомый, "Ломоносов", и через несколько часов я с оператором уже стояла на берегу возле парома, на горочке, а дорогу, спуск к парому, местные жители  под руководством моих знакомых перекрыли живой цепью, так что епископу пришлось выйти из своего крутого внедорожника, проехать он не мог. Кортеж его состоял, действительно, не только из гражданских лиц в штатском, но и при исполнении и в форме. 

   Под их охраной и с помощью мегафона епископ пытался образумить бунтовщиков, те в ответ громко кричали "анаксиос", а мы стояли на горочке и снимали. Я там была нужна только как посредник, хватило бы и одного оператора, тем более, что кассету "бунтовщики" у нас изъяли сразу после того, как епископ со свитой ретировались. Говорят, эта съёмка попала потом не только на центральные каналы, но и в синод РПЦЗ.

   Но в моей памяти осталось то, что не попало на плёнку: непотопляемая советница главы республики в роскошной норковой шубе на фоне местных "живописных" нарядов деревенских жителей и настоятель строящегося собора, который, не разобравшись в ситуации и узнав меня, обратился ко мне с радостным возгласом:

  - Христос воскресе!

   Но тут же осёкся, увидев, что я дружески разговариваю с "заградителями".

  Для меня сущность конфликта выражалась вот этой картинкой: с одной стороны епископ на "Лендровере", дама в норке и милиция, с другой - злые, худые и плохо одетые деревенские люди, вставшие за своих священников.


   Настоятель собора не дожил до завершения строительства, разбился на машине. Это христосование на баррикадах - был последний раз, когда я его видела. Монастырь в полном составе ушёл в РПЦЗ.

   А я поняла, что попала под лошадь, такой непримиримости, какую выражали мои знакомые, я в себе не обнаруживала по той причине, что ещё со времён экспедиций к староверам не могла вообразить себя вне цивилизации и города, где-нибудь в глухом скиту на подножном корме. Понимала, короче говоря, что Агафьи Лыковой из меня не выйдет, я и к козе-то не знаю, с какой стороны подступиться, могу только в городе зарабатывать себе на жизнь. Богу Богово, а кесарю кесарево, и если вы говорите, что кесарь антихрист - значит надо бежать от него и денег его не брать. Как староверы и делали.

   А если остаётесь внутри нашей городской прогнившей цивилизации и принимаете пожертвования в отпечатанных кесарем бумагах - то в чём основа непримиримости? Ну, в РПЦЗ зелёные бумажки, в МП - отечественные, только и всего.

   Ох, дорого мне дались подобные рассуждения, удивляюсь, как жива осталась, болела я тогда ужасно. Но выкарабкалась, нужно было ребёнка растить.

   Когда подрос сын и появилась возможность в сети на форумах высказаться - стала там писать, но постепенно поняла, что никто никого там не слушает, так, переругиваются в зависимости от места встречи с разной степенью культурности. 

   Бывает, что так же, как на памятном попечительском совете соборного строительства, бывает и покультурнее. Но лучше свою страницу завести, где, по крайней мере, можно забанить назойливого критика. Так я очутилась на Прозе, где  пишу небольшие тексты о том о сём.

   А от руки уже много лет пишу в  дореволюционной орфографии. Есть у меня и ручка чернильная. Так что от руки, для себя, с целью профилактики пишу, там "санаторий для души". А публично на клавишах щёлкаю на Прозе для практики, вдруг напишу что-то неожиданное, как в молодости.

  Посему, любезные читатели, не судите строго. Лучше Ломоносова почитайте. Не говорю уже - Пушкина. Письмо Татьяны к Онегину. Вот я сейчас достучу и почитаю. Хотя, впрочем, до сих пор наизусть его помню, гуляла недавно с собакой у реки - и вспомнила:

  - Я Вам пишу - чего же боле, что я могу ещё сказать...


 Фото: Стефановская церковь в Вотче, сейчас РПЦЗ (В) Продолжение следует.