Полюби нас чёрненькими

Аркадий Филимоныч не употреблял. Отгремели новогодние зверские праздники и февральские спорные поводы, вот и марта восьмое прокатилось с визгом, а не далее как вчера отметили мирно в семейном кругу и женины сорок пять лет, а с этим кончились выходные и наступил извечный завещанный нам требовательным богом понедельник.
Аркадий Филимоныч же собирался на работу не солоно хлебавши, не каплей горячительной жидкости рот свой не окропив за время заслуженного отдыха. Ему все убедительнее казалось, что он уже достаточно не употребляет, чтоб позволить себе наконец немножко употребить. Он, конечно, знал, что алкоголь на него влияет плохо: не только мозги наперекосяк, но и каким-то образом делает отвратительным поведение его, безупречное с моральной точки зрения в трезвом виде.
Вдобавок Аркадий становится вдруг не терпим ко многим вещам повседневной жизни, существование которых, казалось бы, его совершенно не заботило раньше. Много новых сторон характера открывает алкоголь, попадая в кровь, и именно это и пугало его. Аркадию совсем не хотелось удивлять новых коллег, с которыми успел он за время трезвости неплохо сдружиться.
Все эти аргументы мысленно Аркадий положил на одну чашу весов, на другой же лежал год его трезвости и улыбался ему, как бы поощряя игривые мысли его. Как представлял себе он этот год? Как время, проведенное в терпении, в труде смирять себя, кормить обещаниями, где-то укорами, где-то угрозами, а что взамен? А в награду маячила где-то вдалеке будущего пространства возможность надраться, как в самый крайний раз.
Если бы Аркадий знал точный день своей смерти, он отложил бы этот праздник на то заветное число, чтоб неважно было уже какие там будут последствия, потому что самого его не будет на следующий день. И похмелья не будет. Сразу — в смерть с головой. Но этого дня он не знал. И откладывать больше не мог, слишком уж выла без песни душа. И как любой человек мог только надеется, что в этот раз пронесет.
Солнышко давно вылезло на небо и светило во всю, когда Аркадий Филимоныч сел за стол отзавтракать. Жена кинула на тарелку яичницу из двух яиц, одну лопнувшую от варки сардельку и шлепок вчерашнего салата, поставила чашку с кофе и с чувством выполненного долга пошла приводить себя в порядок, то бишь, отдыхать: у нее сегодня был выходной и немножко болела голова от выпитого накануне вина.
Откушав, Аркадий вышел на улицу. «Если с утра солнце так разошлось, что же будет к обеду?» — думал он, вяло убеждая себя, что если и срываться, то хотя бы не в такую жару.
Вскоре он подошел к неприглядной автобусной остановке, на которой ждал свой автобус изо дня в день, и это показалось ему печальным обстоятельством. И вокруг было много хмурых людей, которые думали наверняка точно так же. Напротив, через дорогу, светил своей дурацкой вывеской круглосуточный супермаркет: «У дядь Вовы». Возле, как всегда, дежурила стайка бичей, они организованно собирали дань с мирного населения на свою беззаботную и безобразную жизнь. Иногда, устав стоять на ногах, некоторые из них перебирались на остановку, и там спали вповалку на скамейке или под ней — на картоне.
Аркадий Филимоныч наблюдал их практически ежедневно, но никогда, до сегодняшнего дня, не вызывали эти люди в нем зависти; наоборот, ему было приятно возвышаться над ними, и только одного этого ради стоило воздерживаться. Но сегодня он почувствовал непреодолимое желание тоже постоять вот так пьяненьким возле магазина, вместо того чтобы стоять на дурацкой остановке и ждать своего автобуса, который еще приедет переполненным, и в него хрен влезешь.
В куче спавших на остановке людей что-то зашевелилось, вылезло и побежало к тем, что стреляли мелочь у магазина, а после короткого разговора засеменило в сторону остановки, где грустил наш герой. Перебежав дорогу, нагловатый парень в грязной куртке приблизился к Аркадию Филимонычу (из всех стоявших на остановке людей, он почему-то выбрал его) и не сбавляя разбега, не останавливаясь, выкатил свое требование:
— Уважаемый! Можно обратиться?! – Ноги его несли дальше на случай отказа, он мало рассчитывал на удачу с первого раза и спешил обежать с вопросом всех поблизости.
— Ну ведь обратился уже, — сумничал зло Аркадий.
— Не найдется мелочи какой? Подыхаем мы…
— Еще бы! Водку трескать с утра до ночи! — набросился на парня Аркадий.
— Не ругайтесь, уважаемый! Мы рабочие! — защищался тот.
— Какие вы рабочие?! Это я рабочий, каждый день здесь, на работу еду и наблюдаю вас и вашу работу!
— Ну ты завелся! — сказал парень. — Подумаешь, мелочь у него попросили! Ну не давай, если жалко, орать-то чего?
— Орать! — взвизгнул Аркадий Филимоныч, выходя из себя. — Я тебе поору, шваль подзаборная!
— Вот разорался! — махнул рукой парень, присматриваясь к прохожим и не забывая, зачем он здесь: времени и так много потратил зря.
— Что там у тебя?! — завопила женским голосом голова, высунувшаяся из кучи на остановке с другой стороны. Дорога в этом месте была узкая и перекрикиваться было легко.
— Да щас иду! Уважаемый тут распетушился!
Аркадий Филимоныч побледнел от обиды, ему нечем было ответить на этот выпад, его легитимный запас ругательств иссяк. Другие слова были не крепче тех, что уже прозвучали. Повторяться не имело смысла: нужно было как-то интеллигентно съехать с темы. И он спрятался за грузной женщиной с сумками, чувствуя на себя взгляды тех, кто ожидал от него каких-то еще действий в подтверждение своей гражданской позиции.
Молодой пьяница, стрельнув мелочи у случайного мужика, бежал на ту сторону, где его ждали, и уже, казалось, забыл о существовании уважаемого Аркадия Филимоныча. В этот момент подъехал автобус, и герой наш, смешавшись с толпой, залез в него и уехал.
Но сам он не забыл, что спасовал перед каким-то бродягой, и когда приехал на работу, на инерции утреннего «подвига», отчитал двух младших сотрудников за нерасторопность и непрофессионализм, а также настоятельно напомнил начальнику выписать ему обещанную премию, на что тот позвал его в столовую отобедать и там все обсудить. Аркадий Филимоныч согласился и был доволен: весь день прошел как бы на подъеме — в попытках наверстать угасший утренний порыв.
Вечером он так расшутился с одной из сотрудниц, что даже можно было засчитать это как легкий флирт. Аркадий Филимоныч и сам удивился. А потом их позвали к столу: коллеги праздновали юбилей одной хорошей женщины, а потом кто-то вспомнил:
— Да ведь Аркадий Филимоныч не пьет!
Но Аркадий Филимоныч давно уже все решил для себя:
— Да отчего же не выпить в такой замечательной компании?
И понеслась. Оказалось, что Аркадий знаток тостов. Один за другим доставал он звучные восторженные бравады из-за прокладки воспламенившейся памяти. Душа его пела и неслась навстречу абсолютному просветлению, вскоре шутки его стали уже не совсем приличными, но к этому времени все были слишком пьяны, чтобы смущаться. Бесы радости овладев разумом Аркадия, развязали ему язык, то и дело слетали с которого несусветные глупости.
Самые трезвые сотрудники все же нашлись и взялись за остальных, убедив всех, что пора расходится и ехать по домам. Все подчинились, хотя некоторые изъявили желание выпить по дороге, но таких было меньшинство, в число которых вошел странным образом и Аркадий Филимоныч. Но более трезвые сотрудники проявили бдительность и отговорили его и других от сомнительных затей.
«Так уж и быть», — подумал Аркадий и смиренно побрел домой. Он шел и натыкался улыбкой на прохожих, которых видел в мутном свете, как будто бы голову его поместили в аквариум, а вот они видели хорошо: и его и дурацкую улыбку на его лице.
Плюхнувшись в кресло автобуса, Аркадий засопел, решив вздремнуть. На конечной, которая, к счастью, была и его остановкой, водитель грубо растолкал Аркадия. Он вылетел, оставив спросонья вещи.
— Сумку забыл! — крикнул вдогонку водитель, и Аркадию пришлось вернуться.
По дороге ему шлось тяжело, ноги будто вязли в асфальте, какие-то нерасторопные прохожие то и дело попадались под руку и под ногу, а то и под плечо. Кто-то грубо оттолкнул Аркадия Филимоныча:
— Куда прешь, собака пьяная?
Аркадий Филимоныч на секунду удивился, что это обращаются к нему, но, подумав хорошенько, он согласился с тем, что он действительно вдребезги пьян. Он двинул дальше: как бы там ни было, нужно было идти. Впереди на дороге стояло нечто в шапке и понурое. Аркадий Филимоныч услышал вдруг знакомое:
— Уважаемый!
Где-то он слышал это, но где именно он вспомнить не мог.
— Уважаемый… Постой! А я тебя знаю, хе!.. Уважаемый!
Но тут Аркадий вцепился в него, он чувствовал, что не хочет и не может никуда идти, что ноги его врастают в землю и душа требует только одного – выпить еще.
— А ну пошли! – схватил он парня. – Водку будешь пить?
— А чего ж не выпить-то… — Парень почувствовал свой звездный час: рыбка сама плыла в сети, и он с удовольствием подставил Аркадию локоть, чтоб тому было удобнее держаться за него и тащить в магазин. На самом деле, непонятно было кто кого тащил, видимо, обоих тащила туда некая инфернальная сила.
Друзья молодого пьяницы следили за парочкой из своей ложи на остановке, и когда те вернулись с бутылкой водки, радостно приветствовали их.
В такие моменты говорить ничего не надо: если человек покупает другим незнакомым людями бутылку водки, то значит они на одной волне, и все что можно выразить словами, заменит одна довольная, во всю рожу, улыбка.
И они все улыбались друг другу, когда Аркадий Филимоныч скомандовал для острастки, будто он здесь главный, свое хриплое:
— Наливай!..

Что было дальше, Аркадий Филимоныч с утра не помнил категорически. Его разбудил визг жены, полоснувший как лезвием и без того больные мозги. Аркадий не знал, как быть, и поэтому действовал инстинктивно. Пошарив в своих вещах, он нашел какие-то разменянные деньги, сунул их в карман, и побежал к выходу, наскочив по дороге ногами на тапочки. Жена пыталась было вцепиться в него, но стремительный порыв мужа имел свои преимущества. Аркадий слышал, как сдавшись, заревела жена в оставленной им квартире, и зашлепал по лестнице тапками.
Оказавшись на улице, он ринулся в ближайший продуктовый, еще не прошедший со вчера хмель бодрил его и придавал силы. Сладенький чекунец вскоре оказался в потных руках Аркадия. Отойдя на всякий случай к кустам, он схрустнул пробку и сразу облепил дрожащими губами горлышко. Сладенькое потекло в рот. Аркадий, чуть не сблевав, подавил позыв, отдышался и допил все до капли. И только после этого почувствовал, как благодарное тепло растекается по груди и в голове становится не так тесно.
Из ближайшего окна заругался кто-то:
— А ну пошел отсюда, синяк! Весь подъезд зарыгали, суки!
Аркадий Филимоныч убежал от греха подальше. Не хотелось ему не с кем связываться, хорошо ему было теперь. Ну и что, подумаешь, в тапках и в застегнутой наспех рубахе вышагивал он по улице: мало ли что? Нравится так человеку гулять. А дорога вела его туда же, куда и всегда – к остановке. Там будто ждали его знакомые рожи.
— Уважаемый!.. Филимоныч! Сам! Давай сюда!
Аркадий Филимоныч сначала не признал знакомцев, но вглядевшись, оживил память и вспомнил, и будто вспышка сверкнула в мозгах, и сознание облепило ошметками вчерашнего вечера.
«С ними я пил, — сам себе ответил Аркадий Филимоныч. – И я с ними буду пить еще», — добавил он неизбежное и смирился с этим.
Аркадия все признали и были рады ему, сразу протянули стакан: вчерашних его вложений хватило, чтоб сегодня получить первый стакан бесплатно. Это не могло не радовать старика. И он даже прослезился от такого радушия.
— Пей, Филимоныч, — сказала ласково женщина средних лет и с синяком под глазом. Аркадий не помнил, как ее зовут, но внешность ее казалось ему знакомой. И она улыбалась ему как родному своим рано состаренным ртом, который он, кажется, вчера целовал. Впрочем, он еще не решил: было это или нет, и чтоб отогнать сомнения, быстрее хватил свои боевые сто грамм, таким макаром вернувшись в строй добровольцев алкогольной войны.
Через час Аркаша, как звали его теперь новые друзья, полностью утратив свою былую интеллигентность, охотно сам вызвался стрелять мелочь у прохожих, что шагали мимо, полные карманов и мелочи в них. На душе его было погано и скользко. Но ощущалась и своя приятность в этом. Как-то было тепло и сливочно сидеть в этой слякоти на летнем хмельном солнышке. И таять.
Великолепным будущем расстилался перед ним предстоящий запой. И стакан в руке блистал в преломляющихся лучах, горя путеводной проклятой звездой.