Ойл Майер

Е. А.

Мы встретились, как и было условлено, под зонтиком у самого входа в музей. «Ола-ла», - сказала ты, посмотрев на огромную афишу, зиявшую белоснежной пропастью (весьма изящно подсвеченной) в низком ноябрьском небе и без того темного петербургского вечера. Некто Ойл Майер, видимо так, как его «схватил» один из его многочисленных современников-мастеров офорта, грустно взирал своими чёрно-белыми чертами с высоты возведённого ему благодарными потомками постамента. Совершенно нам незнакомый (хоть моя спутница и могла похвастаться степенью в искусствоведении), удручённый нелепым названием выставки, явно придуманным кем-то из мира арт-бизнеса на скорую руку, мастер Ойл Майер между тем завораживал уже даже звучным своим именем, и мы, весело махнув ему в знак приветствия, дружно вошли внутрь музея вместе с очередной партией страждущих прикоснуться к бессмертному.
- я продолжаю настаивать… я совершенно уверена в этом… это грандиозная мистификация…
- почему грандиозная?
- а потому что в Эрмитаже! Я уж тебе наверное говорю, никакого Ойл Майера не существует и никогда не существовало. Это факт! Это говорит тебе кандидат искусствоведения!
- хорошо. Но только мне это совершенно всё равно. Сначала посмотрим работы, а потом я вынесу свой вердикт.
- и не смеши меня… вердикт он вынесет. Однако мне и самой чертовски не терпится увидеть сии шедевры!
Мы долго бродили по залам, спотыкались на порогах и поскальзывались на паркете, глазея неуверенно на посетителей и подолгу мнительно созерцая вновь обретенные работы Ойл Майера. В основной массе это были типичные голландской школы пейзажи. На дереве, в малом и среднем формате, изображающие природу, городские пейзажи и сельские сценки. Встретились ещё пара портретов, три натюрморта и один vanitas veritas. В общем, за два часа брожения по залам нам не встретилось ничего выдающегося. Наконец, когда мы созерцали один пейзаж и мне также стали мерещиться всякого рода выдумки, подлоги, мистификации, прочие попытки обмануть честного зрителя (главное, ещё более честного покупателя), и я стал потихоньку тянуть тебя за мизинец ближе к выходу, к нам случайным собеседником присоединилась незнакомая женщина, и мы прошли под аккомпанемент её восторженного щебетания ещё пару залов. Она очень удивилась признанию моей спутницы, что выставка «так себе» (ты не стала смущать её признаниями и подозрениями), ещё больше мы её поразили стремлением скорее покинуть музей. Но именно от неё мы и узнали о главной работе Ойл Майера.
- вижу, вы ещё не видели Обретения себя. Это же величайший шедевр и главная работа мастера! Обязательно посмотрите! Обязательно! Никогда не стоит спешить с выводами, не ознакомившись с представленным ассортиментом целиком.
Сказав это, наша случайная собеседница хихикнула и поспешно удалилась, ярко сверкая чуткими бёдрами, смачно обтянутыми тонкой тканью её короткого платья.
- почему она так бесцеремонно с нами говорила?
- почему она так поспешно ушла?
- с чего она взяла, что мы не видели его главной работы?
- но мы действительно её не видели… как она сказала?
- обретение себя?
- кажется так.
- идём искать?
- пойдём поищем!
И мы пошли, мы взялись за руки, чтобы в поисках Обретения себя не потерять друг друга. И так мы шли, шли очень долго. Залы постепенно пустели, лампы гасли одна за другой, сумерки сгущались, заключая наши тела в тесные объятия своих серых рук. Почему-то в душе моей возник робкий страх: «А вдруг мы так и не встретим её больше?». Нет-нет, мы должны сами найти её, сами! «Сами», - прошептала ты мне в самое ухо, и страстный твой шёпот огнём ожёг всю мою сущность. Людей вокруг уже не было, музей погрузился во тьму. Отыскать здесь уже что-либо было просто невероятно. Тогда-то ты меня и поцеловала впервые. Поцеловала легко и просто, нежно и откровенно, однако до такой степени нетребовательно, что об этой откровенности нелепо и вспоминать. Но в тот миг я почему-то вспомнил ту женщину, представил её обнажённой, мне показалось, что из темноты на нас смотрят её глаза. И вот в этот невероятный миг в зале вспыхнул луч прожектора и, неуверенно пошарив по углам (в поисках обладательницы тех глаз, подумал я), выхватил из тьмы то, что мы так долго искали. Моя спутница вскрикнула от неожиданности и крепче прижалась ко мне. Странно, но именно в этот миг я подумал о том, почему нас не выгоняют из музея как всех остальных. И было ещё странней, что Обретение себя оказалось совсем не картиной. А Ойл ли Майер создал её? На нас из мрака, как яркий луч, пронзая грозовые тучи, глядел, сверкая белизной, каррарский мрамор. Малого размера скульптура поражала своей формой, объёмами и контрастами. Острые грани соседствовали с мягкими округлостями, крупные части уравновешивались малыми. Она была столь виртуозно исполнена, что нам показалось, что это живой организм, способный дышать, говорить, что он нас увидел и даже узнал. Мы не спешили подходить, пошли на цыпочках вокруг, пошли вокруг, против часовой стрелки, осторожно-остророжно, стараясь дыханием своим и учащённым пульсом не вспугнуть ощущение чуда.
Когда мы вышли из музея, стояла морозная петербургская ночь. Крупные хлопья снега мягко скользили с бездонной высоты и оставались дремать на наших ресницах. Где-то там, за Невой, в провале отверстого неба золотилась луна. Как хорошо! Когда мы свернули на Мойку и пошли вдоль скованной ещё неокрепшим молодым ледком реки, ты ещё теснее прижалась ко мне и прошептала: я люблю тебя. А я – я в ответ глубоко вздохнул и крепко зажмурился от переполнявшего меня счастья.
6.10.14