Серебряный крестик

     Дети шумно и весело играли во дворе, а на улице было морозно. Николенька, самый младший, мокрый и запыхавшийся, побросал с себя одежду на снег и продолжал резвиться. Его звонкий смех как-то особенно выделялся из всего шума детей: он любил радоваться.
     Из-под тонкой белой рубашки, надетой на Николеньке, виден был маленький серебряный крестик, закреплённый на ажурной цепочке из серебра. Этот крестик не был броским, он походил на самый обыкновенный, простой, подобные имелись и у остальных детей.
     Мать, увидав из окна играющего Николеньку раздетым, выбежала на улицу, подобрала его одежду и, недовольная, стала одевать сына. Одев его, повела в дом, а он противился.
     — Ну, маменька, ещё немножко, — упрашивал он, — ну пожалуйста.
     — Скоро стемнеет, — отговаривалась мать. — И так ты целый день на морозе.
     Скоро стемнело, мороз усилился.
     А глубокой ночью случилась беда: плакал Николенька. Да плакал так, что у матери разрывалось сердце, что она сходила с ума, потому что никак не могла взять в толк: что могло случиться? Всю ночь она его утешала. Утром, в канун Рождества, у Николеньки поднялся жар. Мать, испуганная и измученная за ночь, вызвала доктора.
     Осмотрев дитя, он стал утешать мать:
     — К вечеру, как я полагаю, спадёт жар. А там благодаря Богу вашему ребёнку станет лучше — будем же на это надеяться. Но на всякий случай...
     — Какой случай? — встревожилась мать.
     — Да не пугайтесь вы так, — успокаивал доктор. — На всякий случай я оставлю вам лекарство...
     Провожая доктора, она поблагодарила его с внутренней тревогой... Весь день она не отходила от дитяти. Шептала наперебой молитвы (она была набожной) и время от времени тихо плакала. Жар потихоньку спадал. Но к вечеру он вновь поднялся. Ребёнок не плакал, а бредил. В бреду он непонятно и беспорядочно говорил о каком-то крестике, то звал мать, то вновь говорил о каком-то крестике.
     — Маменька, там он... Иди, иди, — в горячке говорил Николенька. — Крестик, маменька, крестик... Там он, маменька, там... Иди... Крестик, крестик... Не уходи, маменька... Он там...
     Мать, измученная и непонимающая, вот-вот, казалось, сойдёт с ума. Она обхватила дитя и, рыдая, крепко прижала его лицом к своей груди, чтобы заглушить бред. Но Николенька не успокаивался. И казалось матери, что бред его теперь проходит через неё, сквозь неё; нет, теперь ей казалось, что она сама бредит, сама сходит с ума. Так, в отчаянии и безрассудстве, уже была готова бросить ребёнка, оторвала его от груди — и разум к ней вернулся: теперь она точно осознавала и слышала, что он бредит.
     — Маменька, крестик, — никак не успокаивался Николенька. — Маменька, он там... там...
     — Да господи, за что мне такое мучение? — воскликнула она и стала лихорадочно, будто обжигаясь, целовать сына.
     Целовала волосы, лоб, нос, горящие губы, шею. Мать расстегнула на нём рубашку и продолжала целовать его в грудь. Но вдруг отдёрнулась, какое-то оцепенение охватило её, точно обожглась. Она заметила, что на нём нет крестика, того самого серебряного крестика, что был надет во время крещения в церкви в прошлогодний рождественский вечер отцом-крестителем Филаретом; того самого крестика, о котором в бреду говорил Николенька.
     — О господи, крестик! — воскликнула мать. — Потерялся крестик. Как я раньше не догадалась, вот я какая... Да где же он мог потеряться? — спросила она саму себя, приходя в рассудок. — Ну конечно, должно быть, там, во дворе, где вчера он играл с детьми, — и продолжала уже тихо, бормоча: — Во дворе, во дворе, во дворе...
     Второпях она набросила одежду, подбежала к Николеньке, поцеловала его и, захватив с собой фонарь, выбежала во двор.
     Ночной двор дышал обжигающим морозом, потому и следовало выходить на улицу предусмотрительным. Укутавшись, зажгла фонарь, спустилась с крыльца и принялась отыскивать потерянный крестик — маленький серебряный крестик на большом заснеженном дворе.
     Ночь была светлой: светила луна. А звёзды, маленькие и большие, бесчисленным количеством мерцали бледно и ярко в бездонной вышине огромного пространства — такие далёкие и такие близкие. Стояла невыразимо загадочная, божественная тишина. Вся округа — и высь, и даль, и ширь — точно замедлили, нет, затаили дыхание в ожидании чего-то предстоящего великого.
     Мать хаотично блуждала по двору, освещая каждый метр его площади, и пристально всматривалась вниз, под ноги... Несколько раз обошедшая двор и не нашедшая того, что усердно искала, она, измученная и заплаканная, уселась на крыльце дома. Молча устремила безысходный взор куда-то вдаль и стала что-то нашёптывать: она читала молитву. Оказавшаяся в забытье, уже не чувствовала ни обжигающего мороза, ни мучительной усталости и ничего того, что вновь её могло побеспокоить. Прочитав молитву, осталась сидеть на прежнем месте, опустила глаза вниз, на снег. Так она сидела какое-то время; взор её наткнулся на нечто сияющее, в виде звезды, на снегу, что было напротив, в трёх шагах. Но помутневшее сознание не давало ей возможности осознавать, прийти в себя. И, как обычно бывает, в безмолвной ночи раздался далёкий, протяжный крик. Мать вздрогнула и вышла из оцепенения. Теперь она осознанно увидела сияющий предмет и поняла, что это тот самый потерянный крестик. Подбежав, подняла его вместе с оборванной цепочкой и трепетно поцеловала. Довольная и счастливая, она вбежала в дом. Через мгновение крестик был уже на груди у Николеньки.
     Николенька не спал. Он лежал молча и смотрел в окно. Казалось, его оберегали некие силы. В окне светилась большая серебряная звезда в виде крестика. Он улыбнулся. А мать, сидя возле его постели, была счастлива и смотрела то на сына, то на звезду, сияющую в окне.
     Вскоре Николенька очутился в глубоком, божественно-сказочном сне. Мать тихо вышла из дома во двор и, улыбаясь, стала разглядывать звёздное небо.
     — Так вот ты какая, Рождественская ночь! — говорила и восторгалась она одновременно и, отыскав ту самую звезду, что видела в окне, продолжала: — Так вот ты какая, Рождественская звезда!..
     В блаженстве и в восторге мать вернулась в дом, подошла к кровати, в которой спал Николенька, ещё раз осторожно, нежно поцеловала его и улеглась в свою постель. И вскоре уже спала.
     А серебряная звезда, что в виде крестика, ещё долго сияла в окне.