Девчонка

     Она шла по улице, оглядываясь временами по сторонам и назад: не идёт ли кто-нибудь со стороны или сзади и не смотрит ли на неё. Со стороны никого не было. Сзади шёл я. Увидев меня, она больше не оглядывалась.
     Стоял вечер. После тяжёлого рабочего дня, солнечного и знойного, приятно прогуляться в лёгкой прохладе вечера; просто прогуляться и привести мысли в порядок. И я прогуливался, приводя свои мысли в порядок. Благотворно действовала на мой организм летняя прохлада, а также тишина, устанавливаемая обычно вечерами. Мне легче думается вечером, нежели утром или днём...
     На плечах девчонки было накинуто нечто вроде кружевной шали, большой и зеленоватой, так редко ныне встречаемой, старинной, вероятно взятой у старушки, у бабушки. Сквозь кружевные узоры виднелись девичьи худенькие плечики, острые и костлявые, и серенький, короткий, осовремененный сарафан. Длинная бахрома шали спускалась до самого низа и покачивалась, переливаясь бликами, точно самые нижние ветки берёзы на лёгком ветру в солнечный день. Девичьи ножки, белые и тонкие, ступали осторожно, ощущая неловкость и вместе с тем важность, величие, но поддельное и не свойственное людям в раннем возрасте. При других обстоятельствах это выглядело бы, наверное, смешным... Чёрные сандалики на её ножках бросались в глаза: они старые, истоптанные, но чистые. Длинная, до пояса, тонкая и некрасивая коса, выброшенная поверх шали, висела неподвижно. Как эта девчонка изображала из себя взрослую, статную девушку, особу, сколько в ней виделось элегантности и важности! Она знала, чувствовала, что я следую за нею.
     «Удивительно, и когда же она выросла, когда успела стать взрослой?» — думал я, следя за нею.
     Каким было моё желание, чтобы заглянуть хотя бы на мгновение-другое в её личико!
     «Что я смогу узнать, разгадать, увидев его? — спрашивал сам себя. — Ту ли поддельную взрослость или детскую чистоту, искренность? Гордость или простоту? Серьёзность или наивность? Строгость или добрую детскую улыбку?»
     Как хотелось догнать мне ту девчонку и осторожно взглянуть в её личико...
     — Настёна, — вдруг раздался в стороне дряхлый женский голос, — хватит красоваться-то, домой ступай... Комары, небось, заели.
     Стан девчонки и сама походка вздрогнули, как вздрагивают обычно от неожиданности, испуга, и она каким-то гневным голосом ответила:
     — Ой, баба, да нет же никаких комаров! Дай ещё немного...
     Не договорив, она быстро обернулась в мою сторону. Одним мгновением я прочёл на её лице и стыд, и гнев. Как было досадно ей! Вдруг исчезла куда-то изображаемая взрослость, поддельная важность. Но совсем не то меня удивило. Удивило меня вдруг истинное её лицо, оказавшееся или сделавшееся некрасивым.
     Несколькими быстрыми скачками она, пробежав мимо улыбающейся старушки, скрылась за большими воротами во дворе. Я, не оглядываясь, смотрел вперёд улицы, шёл прежним шагом. Испытывал на себе, спиной, чей-то пристальный взгляд, который создавал мне неудобство, скованность. Освободившись от этого, я мыслями вернулся к той девчонке, которую мне отчего-то стало жаль.
     — Ничего, и из гадкого утёнка вырос прекрасный лебедь, — сказал я вслух и уже быстрым шагом, дойдя до конца улицы, пошёл обратно домой.
     Я проходил мимо того дома, возле которого несколько минут тому назад стояла старушка и во двор которого ускакала девчонка. Улыбнувшись, я обернулся в сторону того дома, в окнах которого горел свет...