Глава 11. На пути к самостоятельности

     Формирование коллектива. Покупка автомобиля. Мой портрет. Начало перестройки. Спасение сына в Самарканде. Смена работы - филиал ИМС, МАС.


      В конце семидесятых годов в стране начался расцвет «брежневского застоя». Мне и раньше жилось не сладко от тотального вранья, пронизывающего жизнь каждого человека в нашей стране, но теперь я всей кожей ощущал, что нас всех просто окутывает маразм.
     Жизнь по принципу «лишь бы чего не вышло», чудовищный конформизм, понимание тупости своего положения и невозможности что-либо изменить, – все это вызывало тоску и тяжелым грузом лежало в моем сознании. Пресса, радио, телевидение, литература и вся наша жизнь в целом вползала в непроглядный туннель. Временами, по утрам, было совестно открывать глаза...

      Наступил смутный период в моей жизни. Оборвались очень важные человеческие связи, державшие меня на плаву с юных лет. Вдруг оказалось, что самые близкие люди исчезли из моей жизни.
     Где-то далеко за кордоном, в совершенно незнакомой Америке, мой лучший друг Сэм боролся за свое место под солнцем. Он уехал с двумя детьми, старшему из которых было семь лет, а младшему – меньше года. Никто из нас, оставшихся в Ленинграде, не знал, какие трудности ему с Милой приходилось преодолевать. Я не мог ему помочь ничем, даже связь с ним на долгие годы была потеряна. Прекратились дружеские застолья с нашими песнями, где Сэм всегда был душой общества.

      Со смертью Якова Израилевича умолкла моя скрипка. Участники квартета разбрелись в разные стороны, и не нашлось связующей нити, которая соединила бы нас снова. Репетиции в тесном кругу друзей, концертные успехи, бесконечные задушевные беседы с моим учителем, и сама музыка, украшавшая часть моей жизни, – все ушло в безвозвратное прошлое.

      И в довершение ко всему – трагический разрыв с Илоной. Многие месяцы я чувствовал, что моя душа опустошена. Ушло все то, что рождало энергию, желание, увлеченность – взамен остались обязанности и необходимость преодоления препятствий.

      Спасение приходило только на работе. Еще приближаясь к проходной института, каждое утро я мысленно включался в жесткий ритм ежедневных функций руководителя, и тогда уже не оставалось места для сомнений, раздумий и переживаний. Каждый рабочий день должен был стать шагом в продвижении к цели, и эта мысль мобилизовала меня, как холодный, но приятный душ перед завтраком.

      Какой-либо определенной методологии создания сложных программных систем в те годы еще не существовало. Я наметил группу из трех, наиболее квалифицированных программистов, и вместе мы взяли за основу американский метод работы «хирургической бригады».
     Руководитель бригады, так называемый «хирург», создавал общую архитектуру системы, разбивал ее на отдельные блоки и формулировал требования своим «ассистентам» по детальной разработке каждого блока в отдельности.
      Это была непростая работа, тем более что одновременно нужно было осваивать новый язык программирования PL-1, совсем недавно появившийся в нашей стране.

      Одна из инженеров, Галя Маслова, была выбрана профоргом нашего отдела, и я сразу назначил ее руководителем тематической группы. Почти каждый день мне приходилось беседовать с нею по различным вопросам, и всегда это доставляло удовольствие нам обоим.
     Мне нравилось, как она излагала свои мысли – очень деликатно, но в то же время уверенно и убежденно. Иногда нам приходилось спорить, и я с удивлением и потаенной радостью замечал, как в ней разгораются страсти, как она не хотела уступить ни малейшей частички своей правоты, но никогда не повышала голоса и не нарушала гармонии наших дружеских отношений.

      Моя семейная жизнь продолжала оставаться в тревожно-неопределенном состоянии. Функции между мной и Адой давно были распределены, и никакого сближения не намечалось.
     Чтобы найти какую-то отдушину, я задался целью купить автомобиль. Говорят, что у мужчин обязательно должно быть хобби. Одному нужна рыбалка или охота, другому нужно возиться по хозяйству в деревенском домике, а я, как технический человек, решил завести себе игрушку на колесах.

      В свободной продаже автомобилей в Советском Союзе тогда не было. Те немногие марки автомобилей, которые выпускались на советских заводах, фактически распределялись между предприятиями. Таких марок было всего четыре: «Волга», «Москвич», «Запорожец», и в последние годы появились «Жигули». Об иномарках не могло быть и речи, их мы видели только в зарубежных фильмах. Сотрудники, желающие купить машину, подавали заявления в профком, и становились в очередь.

     Безуспешно прождав своей очереди пять лет, я решил купить подержанный автомобиль.  Проблуждав по автомобильному рынку несколько воскресных дней, я нашел «Жигули» первой модели, так называемую «копейку», ярко желтого цвета, 1979 года выпуска. Машина оказалась на редкость удачной. Это был один из последних выпусков автомобилей на тольяттинском заводе, когда там еще работали итальянские инженеры, и продукция подвергалась тщательному техническому контролю.

      До этой покупки мне пришлось в течение трех месяцев ходить на курсы для получения водительских прав. Это было довольно скучным занятием, но в самом конце произошло одно забавное событие.  Я поехал с одной женщиной из нашей учебной группы в главное управление ГАИ для получения каких-то документов.

      Когда мы с ней возвращались обратно в битком набитом автобусе, рядом с нами оказался пожилой человек. Он сидел прямо передо мной и внимательно смотрел на меня. Его откровенный взгляд был довольно бесцеремонным, мне даже показалось, что ему не нравится наш разговор.
     Наконец, прервав нашу беседу, он сказал:
   – Молодой человек, у меня есть предложение для вас…
      Я замер в ожидании каких-нибудь морально-поучительных замечаний, какими некоторые пожилые люди любят одаривать находящихся рядом пассажиров. Ничего не ответив, я только вопросительно посмотрел на него.
   – Я хочу нарисовать ваш портрет…
      Я понял, что дело еще гораздо хуже. По-видимому, перед нами сидел не вполне здоровый человек. В таких случаях никогда не знаешь, как себя вести, поэтому я продолжал тупо молчать, глядя на него.
   – Что же вы молчите? Вы что, не поняли меня?
      Его голос выдавал некоторое раздражение…
   – Честно говоря, нет, – ответил я неуверенно. – Вы что, художник?
   – Да, я художник. И я предлагаю вам позировать мне для написания портрета…
      Он говорил громко, не смущаясь окружающих, причем, говорил голосом, не допускающим возражений.

      Справившись с удивлением, я, наконец, спросил его:
   – А почему именно меня? Почему бы вам не предложить это моей спутнице? Портрет женщины, мне кажется, будет интереснее…
   – Не говорите того, в чем ничего не понимаете, – ответил он с явным раздражением. – О вашей спутнице не может быть и речи…
      С этими словами он встал, и перед выходом из автобуса протянул мне бумажку:
   – Вот мой телефон. Если надумаете, позвоните мне. Только не тяните с этим, а то я передумаю…

      Я рассказал об этой истории дома и на работе. Все удивленно пожимали плечами, и только Ада почему-то отнеслась к ней с интересом. В течение двух недель она мне предлагала позвонить этому незнакомцу. У меня не было большого желания звонить, но чтобы подвести черту под этой историей, я все же позвонил ему.
      Художник назвал своей адрес и назначил дату встречи. Жил он на Песочной набережной, в доме, где на последнем этаже располагались мастерские художников. Подойдя к указанной мне двери, я прочитал табличку:
               «Мастерская скульптора В. Мусина».

      Хозяин встретил меня не очень приветливо, как-то слишком по-деловому. Даже не представившись, он сразу перешел к делу.
   – Я не спрашиваю вашего имени и фамилии, – начал он. – Так будет удобнее работать. Вы для меня абстрактный образ, который я давно вынашивал и, наконец, встретил в вашем обличье.
      Он немного помолчал, всматриваясь в мое лицо. В его глазах мелькнула тень удовлетворения, и он продолжил:
   – Вам приходилось когда-нибудь позировать?
   – Нет. И я не вполне представляю себе, как это будет происходить…
   – Все очень просто. Вы будете сидеть в кресле, вот там, на возвышении в центре мастерской. Сидеть придется в определенной позе, довольно долго. У меня мало времени… Я хочу написать портрет за два сеанса. Дело в том, что в конце месяца открывается выставка в Москве, и я собираюсь представить там эту работу.

      С этими словами он посадил меня в кресло, в самой обычной, свободной позе, в пол-оборота к нему, но при этом велел не шевелиться примерно час. Затем он водрузил свой мольберт с холстом и приступил к священнодействию. Я видел его телодвижения боковым зрением, так как смотреть мог только в сторону.
     Прямо перед глазами мне были видны расставленные в беспорядке заготовки скульптур, неоконченные картины, холсты, разбросанные тюбики с красками и прочий художественный  мусор.
     Но в тишине мастерской я постоянно слышал, как работал художник. Он громко вздыхал, переходил с места на место, иногда подбегал ко мне вплотную, молча смотрел на меня, а потом вновь бросался к холсту. Он был так увлечен работой, что иногда что-то невнятно бормотал, чертыхался, не обращая на меня внимания.

      Наконец он удовлетворенно вздохнул и произнес:
   – Все. На сегодня окончено. Вы свободны.
      Я встал с кресла и подошел посмотреть на результаты его творчества, но он преградил мне путь со словами:
   – Ни в коем случае! Смотреть будете в конце работы, когда портрет будет готов… Я суеверный… Приходите завтра в то же время. И не опаздывайте!

      На следующий день все в точности повторилось, хотя его возбуждение казалось еще сильнее. Я просидел в кресле два с лишним часа, проклиная художника и тот день, когда он мне попался в автобусе. Мысли мои блуждали где-то очень далеко от этой мастерской, когда вдруг я услышал:
   – Вот теперь, кажется, все… Портрет готов… Вы можете его посмотреть!

      Честно говоря, я совершенно не представлял, что интересного он мог создать из моей физиономии. Я подошел к холсту и робко взглянул на него. Да, конечно, на нем был изображен я, и сходство было очевидным. Те же очки, та же бородка, которую я недавно отпустил, та же рубашка с небрежно расстегнутым воротом… Но больше ничего значительного я не заметил.
   – Ну, как? Правда, хорошо? – нетерпеливо спросил художник.
      Я промычал что-то неопределенное, что, пожалуй, так хорошо я еще никогда не выглядел. Он посмотрел на меня с презрением:
   – Господи, да причем тут вы? Я же вам объяснял, что вы – только модель для моего образа. Вам повезло, что вы вписались в этот образ! Да что вам говорить, вы все равно не поймете! Это самая удачная моя работа!
      Он был так доволен собой, что уже перестал меня замечать, и только когда я подошел к двери и попрощался, он сказал:
   – Спасибо, что уделили мне время…

      Когда я рассказал Аде об этой истории, она задала единственный вопрос:
   – А он заплатил тебе за позирование?
   – Нет, конечно. Ты что? Это же высокое искусство, скорее я должен был ему заплатить за оказанную мне честь.
      Ада не поняла юмора, она только поджала губы и больше к этой теме не возвращалась. Я тоже не звонил художнику Мусину и не интересовался судьбой моего портрета.

      Спустя примерно год мне случилось побывать на кладбище в Александро-Невской лавре. Я медленно бродил между могилами выдающихся людей, изучая величественные надгробия. Могила композитора М.И. Глинки была украшена скульптурным ансамблем, где в уголке я заметил высеченную мелкую надпись: «Надгробие отреставрировано скульптором В. Мусиным».
     На следующий день я позвонил в мастерскую художника, чтобы узнать о результатах его участия в выставке. Мне ответили, что скульптор два месяца назад скончался. Мне стало невыносимо грустно оттого, что я как-то мельком, невзначай прошел мимо жизни этого человека. Так закончился второй эпизод общения с живописью в моей жизни.

     Наличие автомобиля несколько изменило нашу семейную жизнь. Однажды летом мы отправились всей семьей в отпуск в Литву. Димке было уже четырнадцать лет, а Пете – восемь. Пятым пассажиром в машине был новый член семьи, лохматый эрдельтерьер Томка, которого мы завели по просьбе старшего сына.
     Целый месяц жизни в палатке, на берегу красивого озера в литовском Зарасае, среди моря черники, запомнился как семейный праздник. Я был счастлив от общения с детьми, и даже Ада несколько смягчила свою позицию. Казалось, что тучи вновь рассеялись и мы, наконец, заживем полноценной жизнью. Но перед расставанием Ада сказала мне слова, которые стали предвестником событий, произошедших через несколько лет:
   – Я лишний раз убедилась, что мы не созданы друг для друга…

      Наступил 1985 год. К этому времени в стране сменились один за другим ряд руководителей. После смерти Л.И. Брежнева страну возглавил шеф КГБ Ю.В. Андропов, который скончался уже через год. Казалось, что эпоха кремлевских старцев должна на этом закончиться, но Андропова сменил на его посту дряхлый и серьезно больной К.У. Черненко. И снова через год страна в скорбном молчании хоронила очередного генсека.
     В соответствии с международным ритуалом в Москву каждый раз съезжались главы зарубежных стран, чтобы воздать почести этим людям, цеплявшимся за власть до последнего вздоха. Конечно, все здравомыслящие люди понимали бессмысленность такой политики, предвещавшей скорый конец советской системы.

      Поэтому когда к власти пришел М.С. Горбачев, молодой, энергичный партийный функционер из Ставропольского края, у многих из нас появилась надежда, что жизнь начнет меняться к лучшему.
     В мою задачу не входит подробный анализ того, что происходило в стране в тот период, поэтому скажу только, что мне стало легче дышать. Появились признаки того, что эта мертвая, безжизненная система может измениться. Это касалось политики, идеологии и общественной нравственности. Но никто не знал, что именно и как нужно делать.
      В экономике началось постепенное разрушение годами сложившихся связей и методов управления. Всесильная власть коммунистической партии ослабевала, а руководители среднего и высшего звена, привыкшие жить и работать по команде сверху, потеряли ориентацию. Я это очень хорошо ощущал в своей организации.
   
      Показательной является история, в которую я оказался втянутым волею случая. Как-то меня пригласил к себе зам. главного инженера и сказал:
      – Александр Сергеевич, звонили из министерства и передали какую-то странную информацию… В одной московской конторе появились образцы зарубежных "персональных компьютеров", и эти ребята хотят их освоить и даже производить у себя. В министерстве никто толком не понимает, что это такое, и просили отправить к ним нашего специалиста, чтобы он разобрался, о чем речь… Ты у нас самый грамотный, член Совета министерства по автоматизации – поезжай, разберись и доложи…

      В техническом отделе нашего министерства работали весьма полуграмотные люди. Когда я приехал туда по заданию зам. главного инженера, один из них сказал мне:
   – Вот тут на бумажке адрес и телефон этой организации… там люди какой-то ересью занялись…поезжай, посмотри. А то меня начальник спрашивает, а я не знаю, что это такое…

      В Научно-исследовательском институте, куда я прибыл по этой бумажке, меня встретили два молодых парня. Сначала они подробно расспросили меня о том, где и чем я занимаюсь. Мои ответы их вполне удовлетворили, и к концу дня мне представили все необходимые документы по этой теме.

      То, что я прочитал, меня необычайно вдохновило. Эти ребята умудрились установить контакты с канадской фирмой, которая продавала персональные компьютеры типа IBM 286 фирмы Compaq, с операционной системой Windows Microsoft.
     В нашем институте использовалась советская ЭВМ М-222, занимавшая 100 кв.м., и возможности которой были на порядок ниже. Черная зависть обуяла меня, когда в соседней комнате мне показали стоявший на небольшом столе канадский персональный компьютер.
      В конце отчета я прочитал проект договора с канадской компанией, из которого следовало, что канадцы ищут в Советском Союзе фирму, которая бы помогала им продавать компьютеры, и даже готовы построить завод для сборки компьютеров на советской территории.

      Стать первым производителем такой техники в СССР – это был просто Клондайк! Я с интересом смотрел на моих новых знакомых, понимают ли они, какие перспективы могут быть у канадского предложения? Выяснилось, что понимают, но не имеют поддержки у своего директора.
   – А какие у него возражения? - спросил я.
   – Возражений серьезных нет… Есть просто непонимание… Наш институт не занимается вычислительной техникой, у нас другой профиль… Если бы ваша организация в какой-то форме подключилась к этому проекту, это могло бы подействовать…
   – А каким образом канадское предложение оказалось в непрофильном институте? – откровенно спросил я.
      Оба парня ушли от ответа и потащили меня в столовую обедать. И только здесь, расслабившись и проникшись ко мне окончательным доверием, один из них сказал:
   – Мой дядя… член ЦК КПСС. Он заведующий отделом международной информации ЦК. Однажды он был за рубежом, и к нему обратились с этим предложением…

      Племянник члена ЦК замялся и умолк. Дальнейшее можно было не объяснять. Один из высших руководителей страны, вместо того чтобы отдать этот проект в профильную организацию, которых были сотни и в промышленности, и в Академии наук, сбросил его своему племяннику.
      Я прокрутил в голове выгоды нашего института, если он ввяжется в этот проект. 
   – Ну, хорошо, ведите меня к своему директору…
 
     На следующее утро мы все втроем были приняты директором института. Я совершенно искренне высказал ему идею объединения усилий двух предприятий, которую тщательно вынашивал в течение ночи.
      Директор внимательно выслушал меня и сказал:
   – Я понял вашу идею. Она представляет определенный интерес. Но скажите, а что я лично буду с этого иметь?
      Он сделал ударение на слове "лично". Тут до меня дошло, чем он озабочен. Его вопрос застал меня врасплох, поэтому я уклончиво ответил, что этот вопрос мы обязательно решим в рабочем порядке.
   – Ну, хорошо, тогда готовьте официальное предложение от имени вашего руководства.

      Приехав домой, я подготовил очень подробную докладную записку в дирекцию о результатах своей командировки. И тут началось…
     В соответствии с субординацией я должен был согласовать предложение со своим начальником отделения. Он прочитал мою записку, подробно выслушал мой рассказ и, поморщившись, сказал:
   – Во-первых, мы с вами работаем в особой организации, и никаких разговоров о контактах с канадской компанией не может быть и речи. Я не собираюсь лишаться работы из-за вашего легкомыслия. Во-вторых, наш институт получает работу из министерства и не занимается сомнительными и рискованными проектами.
   – Но у нас плохо с работой, мы сидим без заказов, и я хочу помочь дирекции…
   – Это не ваша проблема, пусть директор думает о заказах!
      С этими словами он сунул мою записку в стол.

      После этого прошло много времени, которое с моей точки зрения было потеряно впустую. Персональные компьютеры стремительно завоевывали мир, появлялись новые модели, новые технологии, создавались мощные программные системы, а наш институт по-прежнему работал на допотопной технике, считая отечественные ЭВМ высшим достижением.

      Но я не мог с этим смириться. Я твердо решил не отказываться от своего предложения, поскольку считал его полезным. Но научно-техническая проблема превратилась в бюрократическую склоку.
     На первый план вылезли совершенно бессмысленные аргументы, которые меня сначала расстраивали, затем возмущали, затем просто убивали своей нелепостью, и, в конце концов, появилась смутная мысль, что, пожалуй, придется увольняться из этой конторы.
     К сожалению, все произошедшее не являлось каким-то частным случаем. Так работала вся советская система, в которой каждый шаг и каждый вздох должен был быть подконтрольным и соответствовать установленным раз и навсегда правилам.

      Когда я рассказал Аде об этой истории и о своих раздумьях, не сменить ли мне место работы, она испугалась и стала отговаривать меня:
   – Ты всегда был увлечен своей работой… Ты работаешь здесь много лет, занимаешь хорошую позицию, с прекрасной зарплатой…
   – Все это так, но ничто не вечно под луной. Обстановка в стране меняется. Наш корабль дал крен, и скоро может начать тонуть. И моя хорошая позиция будет пустым украшением.
   – Но куда ты можешь уйти? – воскликнула Ада.
   – Пока не знаю… Надо думать.
      Больше мы не возвращались к этой теме, тем более что вопрос Ады был вполне резонным.

      Однажды я пригласил профорга Галю вместе с мужем к нам в гости. Я знал, что Гале очень хочется взглянуть на нашу квартиру и познакомиться с моей женой.
     Ада приготовила ужин, и мы целый вечер сидели вчетвером, разговаривая о всякой всячине. Я заметил, с каким вниманием моя гостья смотрит на Аду, задавая ей множество вопросов, от которых Ада терялась. Она не умела поддерживать беседу и потому постоянно убегала на кухню.

      На следующее утро я пригласил Галю в свой кабинет, с нетерпением ожидая ее комментариев. Сначала она помолчала, а потом с трудом, преодолевая стеснение, сказала:
   – Такого я не ожидала… Я целую ночь думала, как мне сказать вам об этом.
   – О чем? – не понял я.
      Она начала говорить тихим, но уверенным голосом:
   – Я не ожидала, что вы с женой до такой степени не подходите друг другу… Неужели вы этого не понимаете? Разве можно так жить?
      Я опешил от ее слов.
   – Галина Анатольевна, вам не кажется, что вы немного перебарщиваете?
   – Нет, не кажется, Александр Сергеевич! Я давно знаю вас… Я вам больше скажу: мне жаль вас обоих, вы обкрадываете себя! Каждый человек имеет право на счастье, а в вашей семье его нет – это же видно…
   – Но у нас дети, поймите вы! – почти закричал я.
   – Дети у вас уже большие, и не надо приносить себя в жертву.

      Я помню этот разговор так отчетливо, будто он происходил вчера. Мы оба разгорячились, и Галя впервые говорила громче, чем обычно. Наконец она смолкла, и густо покраснев, сказала:
   – Извините меня, ради бога! Поверьте, для меня этот разговор очень важен…
      А потом, помолчав, тихо добавила:
   – А для вас он еще важнее…

      Долгое время я ходил под впечатлением от ее слов, понимая, что она абсолютно права. Эта мужественная женщина сказала то, в чем я боялся признаться самому себе. Она как бы взяла ответственность на себя, произнеся вслух приговор, от которого мне было уже невозможно уйти. И последующие события лишь подтвердили ее правоту.

      Димка окончил школу довольно посредственно, но поступил в институт. Там он проучился один год, с горем пополам, и затем был призван в армию. В те годы служба в армии еще не казалась таким кошмаром, как сегодня. Дедовщина, конечно, была, но в меньших масштабах. Главной опасностью считалась отправка в Афганистан, где уже шесть лет советская армия вела войну, в которой гибли наши солдаты.

      В военкомате меня заверили, что военная часть, в которую попадет мой сын, отправят не на юг страны, а на север. Увы, этого не случилось. Получив через два месяца от Димы первое письмо из армии, мы узнали, что его учебная часть находится в Узбекистане, в Самарканде.
     Письмо было веселым, он писал, что кормят его хорошо, что он работает водителем у командира части, а в конце, между прочим, сообщил, что через полгода их часть направят в Афганистан.
     Мы с Адой были в шоке. Надо было что-то делать, и она предложила мне лететь в Самарканд и любой ценой вытаскивать ребенка из этой мясорубки.
      
      Никакого конкретного плана у меня не было, но я решил лететь к сыну. У моей сестры Ларисы в Самарканде был хороший знакомый Юсуф, доктор исторических наук. Когда-то они вместе учились в аспирантуре ЛГУ. К нему я и отправился в гости, взяв на работе краткосрочный отпуск и прихватив письмо от Ларисы.

      Сидя в самолете, я думал о том, что судьба вновь меня ведет в колыбель моего детства, в Среднюю Азию. Но в отличие от того нежного времени, овеянного сладостными воспоминаниями, сейчас мне предстояло переломить ход судьбы, хотя я не имел представления, каким образом это можно сделать.

      Юсуф жил в самом центре древнего города Самарканда, недалеко от знаменитого шедевра архитектуры мавзолея Шахи Зинда. Встретил он меня с восточным гостеприимством, предложив лучшую комнату в его доме. Жена и дети вертелись вокруг, глядя на меня как на пришельца из другого мира.
     Палящее солнце, восточный быт, пропитанный пылью, суховеем, шумом базара, яркими красками халатов и тюбетеек, гордо шагающие верблюды и повозки с ишаками, – все это казалось таким знакомым и, одновременно, давно забытым.
      Первый день я провел в беседах с Юсуфом, горячо обсуждая с ним план моей операции. Но интеллигентный узбек был далек от решения такого рода проблем. Он лишь кивал головой, и время от времени говорил:
   – Ты прав, Саша, но на все воля Аллаха…

      На следующее утро он подвез меня на своем «жигуленке» до ворот военной части. Меня пустили на территорию вместе с небольшой группой родителей солдат, поскольку в этот день происходила торжественная церемония принятия присяги.
     Солдат построили на плацу, в полном обмундировании, с автоматами на плече, и по команде «смирно» продержали больше часа под палящим солнцем при температуре 45 градусов.
     Я не отрываясь смотрел на Димку, который обливался потом. Но когда по радио прозвучали слова присяги, он по команде крепко прижал автомат к груди, и его лицо стало необычайно серьезным, а глаза выражали преданность и решимость. Таким я увидел своего сына впервые.

      По окончании церемонии я переговорил с командиром роты, пытаясь понять, как можно оставить сына в учебной части, а не отправлять его на фронт – тем более, в мирное время. Капитан смерил меня почти презрительным взглядом и сказал:
   – Это для вас оно мирное время. А я профессиональный военный, и мое место в бою. Я готов рисковать жизнью. А ваш сын сегодня принял присягу…
      Я постарался ему ответить как можно мягче.
   – Поймите, капитан, мой сын не профессиональный военный. Он студент первого курса института, и его ждет совсем другая жизнь. Я не хочу, чтобы он погиб в Афганистане. Подскажите, ради бога, что я должен сделать для этого…

      Тень понимания и сочувствия мелькнула в его глазах.
   – Мне нравится ваш сын, он не похож на других. Попробуйте поговорить с полковником Дерибащенко, командиром части, тем более что ваш сын служит у него водителем.
   – Как мне его найти? – воскликнул я с надеждой в голосе.
   – Очень просто. Подходите к шести вечера к воротам, я его предупрежу, и он выйдет к вам. Пригласите его в ресторан, только чтобы никто не слышал. Имейте в виду, он крепкий мужик, может много выпить, так что держитесь. И мой вам совет: лучше всего, чтобы ваш сын попал в госпиталь на длительное обследование, а там уж как получится.
      Я долго тряс ему руки, объясняя, какой он необыкновенный, чуткий и добрый  человек, хотя и профессиональный военный.

      С половины шестого вечера, несмотря на жару, я уже топтался около ворот части. Вскоре из ворот вышел полковник Дерибащенко. Это был широкоплечий, необычайно высокого роста и грозного вида человек. Рядом с ним я выглядел как гимназист, пришедший просить о переэкзаменовке.
     Тем не менее, на предложение проследовать со мной в ресторан он сразу дал согласие и зашагал уверенными, широкими шагами. Я с трудом поспевал за ним, рассказывая по дороге о том, как мне понравилась четкая организация принятия присяги.

      Самое трудное началось в ресторане. Я сразу заказал литр водки, с ужасом думая о том, какую же часть этого литра придется выпить мне. Капитан оказался прав, командир части пил одну стопку за другой, нисколько не пьянея. Вскоре я попытался было затронуть главную тему нашего рандеву, но он перебил меня:
   – Я родом из Одессы, о чем нетрудно догадаться по моей фамилии…
      Я согласно заулыбался, сказав, что Одесса – прекрасный город. Но он пропустил это мимо ушей и продолжил:
   – В Одессе у меня живут жена и дочь. Они давно хотят побывать в Ленинграде, а дочь даже хочет там учиться…

      Все сразу стало абсолютно ясно: полковник оказался деловым человеком. Всю оставшуюся часть нашей трапезы я рассказывал ему, какой царский прием будет оказан его жене в Ленинграде, а дочь непременно станет студенткой, поскольку я сам доцент, жена моя –  преподаватель английского, а отец много лет был ректором института. Я не жалел красок и, подливая полковнику очередную стопку, живописал картину будущего благополучия его семьи в Ленинграде.

      Время шло, и я продолжал развивать так удачно подкинутую мне тему. Через некоторое время пришлось заказать еще пол-литра, но это пошло на пользу. В конце беседы полковник сам, без моего запроса, четко сказал:
   – У вашего сына проблемы с желудком. Он будет отправлен в республиканский госпиталь и пробудет там до полного выздоровления.

      Назад мы возвращались, обнявшись и сильно качаясь. Со стороны это, наверное, выглядело комично, поскольку я доставал головой полковнику только до плеча. Но мужская дружба, скрепленная алкоголем, в очередной раз доказала свою нерушимую силу. Димка действительно оказался в госпитале и избежал отправки в Афганистан.

      Трудно описать, как был рад Юсуф, когда утром, с трудом протрезвев, я рассказал ему эту историю.
   – Я же говорил, Саша, что все в руках Аллаха…
      На радостях он пригласил меня этим же вечером на свадьбу, которую устраивал кто-то из его друзей для своего сына. Я усомнился, выдержу ли я еще одно возлияние, но он успокоил меня:
   – Саша, что ты, мы не пьем крепких напитков, Аллах запрещает это, только домашнее вино. Но ты увидишь, что такое восточная свадьба! Все родственники и соседи будут очень рады дорогому гостю из Ленинграда…

      Вечером столы были накрыты прямо во дворе. Гостей собралось человек пятьдесят, и все мужчины чинно расселись вокруг столов. Женщинам не полагалось сидеть вместе с мужчинами, поэтому они стояли позади стульев и подносили напитки и закуски.
     Самым дорогим подарком мужчине на Востоке считается халат с тюбетейкой. Поэтому жених получил в подарок пятьдесят халатов с тюбетейками. Гости соревновались только в дороговизне этих подарков.

      Затем начались многословные и торжественные тосты. Поскольку я не знал языка, то мог только догадываться, каким богатым восточным красноречием были украшены эти пожелания. Но Юсуф шепнул мне, что гости очень просят, чтобы я тоже произнес приветственную речь в честь молодых. Я решил блеснуть своим уважением к древней узбекской культуре и вспомнил все то немногое, что еще хоть как-то хранилось в моей памяти.

      Я говорил о великой восточной империи Тимура, существовавшей на этой земле еще во времена древних римлян. Я вспомнил выдающегося узбекского ученого Улугбека, звездные карты которого до сих пор не утратили своего значения. Мне казалось, что я говорил вдохновенно, но гости слушали молча и, не сказав ни слова одобрения, выпили свои бокалы.
     Позже Юсуф извинился за то, что не предупредил меня заранее. Оказывается, я присутствовал не на узбекской, а на таджикской свадьбе. А таджики и узбеки не любят друг друга еще со времен великого Тимура.
      После госпиталя Димку перевели в другую часть, расположенную в городе Нукус, столице Каракалпакии. Там он прослужил еще год и вернулся домой.

      На работе все более отчетливо наблюдался застой и развал, что в значительной мере отражало ту ситуацию, которая складывалась в стране. Красивые лозунги новой власти сами по себе не могли привести к изменениям в экономике – нужны были решительные действия. Я начал понимать, что свою дальнейшую жизнь я должен строить собственными руками, без участия государства.

      Откровенно говоря, мне всегда хотелось достичь как можно большей самостоятельности в работе, а никакие должности, ученые степени и другие регалии, даже высокая зарплата не давала в советской системе подлинной свободы творчества и самостоятельности в принятии решений.
      Я хорошо помнил совет академика Моисеева – не изменять себе и не прогибаться перед начальством. Поэтому, когда в 1989 году я прочитал в газете текст нового Закона о предпринимательской деятельности, я понял, что мой час пробил.

      Этот закон был весьма либеральным по тем временам и поразил мое воображение. Закон разрешал создание всех типов предприятий с частной формой собственности.
     К великому удивлению многих моих друзей и сотрудников и вопреки их уговорам, я подал заявление об уходе из института и пустился в свободное плаванье по мутным волнам бизнеса. В тот момент у меня не было даже ясного представления, чем именно я буду заниматься и как. У меня не было ни денег, ни связей во властных структурах, ни навыков, ни специальных знаний, было только большое желание и изрядная доля здорового авантюризма. Не мог я знать тогда и о том, что мне придется пройти через полосу неудач и разочарований.

      Мои московские друзья, специалисты в области электроники и тоже выходцы из «оборонки», создали к этому времени в Москве новый Институт микроэлектронных систем (ИМС), который имел необычный статус: он не входил ни в одно министерство и подчинялся напрямую некоему Экспериментальному творческому центру при Совете министров СССР.
      В ИМС перешел работать мой хороший московский друг. Однажды он мне сказал:
   – Давай, я познакомлю тебя с нашим директором, Владимиром Сергеевичем Раковым. Он толковый ученый, электронщик из знаменитого КБ. С ним перешла целая группа молодых инженеров, и мы ведем интересные разработки. Но нам нужны заказчики. Если ты понравишься Ракову, мы подкинем ему идею создать в Ленинграде филиал ИМС, который ты возглавишь.

      С Раковым я переговорил всего один раз, и он сразу дал согласие на открытие филиала в Ленинграде.
   – Александр Сергеевич, с вашей помощью мне нужен доступ к судостроительным заводам и институтам Ленинграда, это громадный рынок для нашей будущей продукции. У вас есть нужные контакты?
   – Контакты есть, но говорить с директорами бесполезно. Они не знают, что такое рынок, у них нет денег и они все еще во власти своих министерств. Именно поэтому я и уволился из Судпрома.
   – Это я знаю, и все же надо пробовать. Слушайте, у вас же рядом Финляндия, Швеция… У них тоже мощное судостроение. Попытайтесь выйти на них…
      Я грустно улыбнулся.
   – Попытаюсь…

      Раков с первой же встречи показался мне странным человеком. Чувствовалась какая-то несоразмерность между его фантазиями и реальностью. Тем не менее, я получил у него все необходимые документы и вскоре зарегистрировал ленинградский филиал ИМС.
     Поначалу не было ни помещения, ни сотрудников, но были официальные бланки, печать филиала и право управлять вновь открытым банковским счетом. На этот счет мне была переведена некоторая сумма денег и дано разрешение самостоятельно распоряжаться этой суммой.

      Внезапно я оказался в совершенно необычной для себя роли. Я почувствовал полную свободу действий, хотя оставался в той же стране. Честно говоря, стало страшновато, свободы свалилось много, но действовать я должен был в одиночку. Появилась некая новая точка отсчета, и только от меня зависело, как изменится траектория дальнейшей жизни.
      Примерно через месяц я нашел маленькое помещение для офиса в центре города, в Банковском переулке. Теперь нужно было найти помощников. Выбор у меня был большой, и я взял двух инженеров-электронщиков из своего института.
      Вначале мы разработали план действий по охвату предприятий, которые могли быть заинтересованы в разработках ИМС. В некоторые из этих фирм мы отправляли письменные предложения о сотрудничестве от имени ИМС, в другие же я отправлялся на официальный прием, пытаясь в устной форме заинтересовать моих собеседников.

      Однажды я попал в Институт морского флота, где без бюрократических проволочек меня сразу пригласили в кабинет директора. Он рассказал о планах грандиозной работы по автоматизации корабельных систем, которую они собирались вести в кооперации со шведско-швейцарским концерном ABB STROMBERG DRIVES, в лице его финского филиала. Речь шла о создании Совместного предприятия с иностранными участниками.

      В последующие дни, сидя уже в рабочем кабинете будущего Президента совместного предприятия Льва Борисовича Конева, мы подробно обсуждали возможное участие ИМС и планировали дальнейшие шаги. И, наконец, наступил день, когда мы с Коневым прибыли в Москву к директору ИМС для подписания договора.
      Раков был необычайно рад. Он считал это моим крупным успехом. В течение полугода я нашел для него не просто хорошего заказчика, а заказчика с иностранным участием, то есть с хорошими деньгами.
     Позже, по телефону, он сообщил, что в ближайшее время меня ждут новые поручения. При этом он как-то загадочно хмыкнул и добавил, что пригласит меня в Москву для конфиденциального разговора.
 
      А дальше начались странные события. Когда я прибыл к Ракову по его приглашению, он повел меня в ресторан, заказал бутылку вина и доверительно изложил следующее.
     Каким-то образом ему удалось познакомиться с арабским миллионером, который проявлял большой интерес к России и хочет инвестировать в нашу страну крупный капитал. Его интересовали два направления: научно-технические разработки и недвижимость. При этом если мы поможем ему в приобретении недвижимости в Ленинграде, то он готов вложить большие деньги в разработки ИМСа.
      Тема разговора и несколько рюмок вина необычайно разогрели Владимира Сергеевича. Глаза его почти светились, а голос выражал даже некоторое нетерпение:
   – Александр Сергеевич, недвижимость в Ленинграде – это по вашей части. Что скажете?
   – Пожалуй, ничего не скажу. Я живу в Ленинграде, но недвижимость не по моей части. А что его интересует?
   – Его интересуют исторические здания и дворцовые сооружения…
      Я оторопел.
   – Ничего себе! Кто же ему продаст дворцы?
      Раков явно подготовился к разговору. Он мягко начал объяснять:
   – Речь идет не о продаже. Он хочет получить их в долгосрочную аренду для ремонта и реставрации. Я думаю, городские власти в этом заинтересованы.
   – Послушайте, но городские власти – это не Судпром! Кто же меня будет там слушать?
   – Мы подготовим официальное письмо от имени ИМСа. С ним вы и пойдете. Не сомневайтесь, у вас получится!
      
      Такое поручение я получил впервые в жизни, поэтому подошел к делу серьезно. Я написал письмо от имени ИМСа председателю Ленсовета, в котором сообщил, что город может получить миллионы долларов, если отдаст в аренду несколько дворцовых сооружений зарубежному инвестору.
      Сам я сильно сомневался в успехе этого мероприятия. Каково же было мое удивление, когда вскоре, в ответ на письмо, меня пригласил к себе директор Русского музея и сообщил, что по поручению Комитета по охране памятников он может предложить ИМСу на выбор несколько исторических зданий: Михайловский, Мраморный и Строгановский дворцы.

      Мне было разрешено исследовать техническое состояние зданий. Поэтому взяв с собой двух специалистов-строителей, я тщательно обследовал дворцы – от подвалов до чердаков. Затем мы составили примерное технико-экономическое обоснование, и я доложил патрону об успехах. Он примчался в Питер, и я хорошо помню, как блестели его глаза, когда я показывал ему эти дворцы.
      Директор Русского музея, когда мы встретились с ним для дальнейшего обсуждения сделки, признался, что ему совсем недавно передали на баланс эти здания, денег на реставрацию, разумеется, не дали, и он не знает, что ему с ними делать. Поэтому наше предложение оказалось для него очень кстати.
      
      В результате этих успешных действий я сильно вырос в глазах моего московского патрона, и он поручил мне приобретение нескольких месторождений природного камня в Ленинградской области.
     Я нашел и уже договорился о продаже двух гранитных карьеров в районе Подпорожья, как вдруг разразился грандиозный скандал: арабский «миллионер» был арестован в Москве за мошенничество, а директор ИМСа был привлечен сначала как свидетель, а затем как соучастник аферы.
     Все наполеоновские планы развеялись как дым, и я срочно уволился из ИМСа во избежание неприятностей.

      Но до этих событий произошел еще один важный поворот в моей судьбе. Вести бухгалтерский учет в моем филиале я пригласил женщину по имени Галина. Она заверила меня, что является чуть ли не самым квалифицированным бухгалтером в городе, а я, следует признаться, в этой сфере слабо разбирался. В результате, когда я в конце года приехал в Москву для финансовой отчетности, главный бухгалтер ИМСа устроил мне разнос.
     Он буквально кричал:
   – Кого вы наняли в бухгалтеры? Что за документ вы мне привезли?
   – Это годовой баланс, – сказал я уверенным голосом.
   – Это баланс?!!! – кричал он так, что очки падали с его носа. – Это галиматья, это безобразие! Извольте все переделать!
      Он знал, что меня принимали в московском офисе с большим уважением, поэтому перед расставанием миролюбиво посоветовал:
   – Найдите себе другого бухгалтера, а эту даму увольте…

      Вернувшись домой, я обнаружил, что Галина сама подала заявление об уходе, предвидя результаты своей деятельности. Поэтому встал ребром вопрос о новом бухгалтере. Как водится в таких случаях, я попросил своих сотрудников, а также знакомых и родственников поискать какую-нибудь кандидатуру. И один из моих ребят очень скоро ее нашел.

      Как-то утром в мой новый офис на Суворовском проспекте зашел мужчина среднего возраста и весьма солидного вида. Он долго расспрашивал об условиях работы, о зарплате, и только в конце сказал, что бухгалтером он предлагает не себя, а свою жену. Мне показался странным такой способ трудоустройства, и я ему отказал.
     Тем не менее, вакансия оставалась открытой, и годовой отчет тоже висел на моей шее. Других кандидатур не было, а упомянутый мужчина оказался настойчивым. Он еще пару раз звонил и, в конце концов, даже пригласил меня к себе домой, чтобы познакомить с женой. Все это выглядело довольно необычно, но поскольку их квартира оказалась совсем недалеко от моей, я решил закрыть вопрос и отправился в гости.

      Его жена, Надежда Павловна Савельева, женщина лет сорока, скромного и серьезного вида, приняла меня несколько настороженно. Она призналась, что имеет экономическое образование, работает в отделе труда и зарплаты на заводе «Заря» и ей не хочется работать бухгалтером, как настаивает ее муж.
      Ситуация сложилась несколько комическая, и когда мы это поняли, наш разговор приобрел более непринужденный характер. Мне стало любопытно, почему Надежда Павловна отказывается от работы, если работодатель сам явился к ней домой. На мой вопрос она ответила:
   – Понимаете, у меня нет опыта работы бухгалтером, и я боюсь вас подвести…

      Она это сказала как-то очень искренне и доверительно. Казалось бы, простая и логичная мысль. Но по контрасту с моей предыдущей бухгалтершей Галиной, это была честная, почти «гражданская», позиция.
     Растроганный такой откровенностью, я пригляделся к ней внимательнее и почувствовал ее обаяние. Мы проговорили около часа, и в результате я уже сам уговаривал ее попробовать свои силы на поприще бухгалтерского учета в нашей фирме.
      Со следующей недели новый бухгалтер приступила к работе. Несмотря на свою неопытность, она без особого труда разрулила завалы, оставленные Галиной, и примерно через месяц я пригласил ее в Москву в командировку, где намечался разбор полетов уже без Ракова, который находился под следствием.

      Еще на Московском вокзале, ожидая Надежду Павловну у вагона, я был приятно поражен, когда навстречу мне пришла модно одетая женщина, в красном пальто и черном берете. В ней изменилось все – голос, походка, манера держаться.
     В купе она сняла пальто и осталась в облегающем зеленом платье, которое хорошо подчеркивало ее стройную фигуру, волнистые рыжие волосы и серо-голубые глаза. Весь вечер мы проговорили о всякой всячине, и я с особым удовольствием слушал ее приятный смех.

      Но самое главное началось в Москве. Выяснилось, что Раков попался в сети зарубежных финансовых мошенников, выходцев из арабских стран. Он клюнул на обещанные ему громадные деньги и вместо того, чтобы заниматься электроникой, пустился в авантюру.
      В ИМС зачастили налоговые органы, следователи МВД, начались проверки финансовой документации, и в этой нервной обстановке я, что называется, подвернулся под руку со своим годовым отчетом.

     И тогда моя бухгалтер, Надежда Павловна, неожиданно грудью встала на мою защиту. Она спокойным голосом убедительно объяснила, что в ленинградском филиале с его небольшим бюджетом нарушений в принципе быть не может, и представила абсолютно прозрачный годовой баланс. Меня поразило то, что эта женщина, работая у меня всего месяц за небольшую зарплату, не раздумывая, бросилась меня защищать и доказала свою правоту.
      Вечером в гостинице мы отпраздновали нашу победу и договорились, что больше мы в этой фирме работать не будем. Но Надя (так я начал называть ее с этого вечера) пообещала, что будет и впредь участвовать в моем бизнесе.
     Я так и не узнал в деталях, что именно инкриминировали иностранцу-миллионеру и его недальновидным помощникам в Москве. Но ушел без всякого сожаления еще и потому, что подлинной самостоятельности в ИМСе я не получил, так как все равно подчинялся московскому начальству.

      Эта смешная история излечила меня от излишнего «романтизма» и научила более трезво оценивать возможности в бизнесе. Одновременно я понял, что даже не имея личных связей с представителями власти, можно многого добиться, если грамотно подойти к делу. Единственное, чего мне явно не хватало в тот момент, это юридических и экономических знаний.

      Лев Борисович Конев, спокойно выслушав мой рассказ о злоключениях Ракова, сказал:
   – Не переживайте. Если вы хотите уйти оттуда, я приглашаю вас в наше СП. Кабинет у вас уже есть, а работу мы вам найдем.
      Так я стал сотрудником этого уважаемого совместного советско-финского предприятия. Здесь я проработал почти год, участвуя в бесконечных заседаниях Правления, Совета директоров, совещаниях с начальниками отделов, различных служб и прочих технико-бюрократических мероприятиях. Платили мне хорошо, но удовольствия я не испытывал, так как все равно не обладал свободой действий. Я признался в этом Льву Борисовичу и начал искать партнеров по собственному бизнесу.

      Была и еще одна причина, которая держала меня в некотором напряжении. Пока я работал в ИМСе, мы с Надей виделись почти каждый день. Незаметно для нас обоих это общение стало необходимостью. Надя обладала таким запасом женственности и благожелательности, какого мне давно не хватало. Но с уходом из ИМСа эти рабочие контакты прекратились. Я мог только звонить ей на работу и иногда подъезжать к проходной завода «Заря», в котором она работала.
 
      Каждый раз, услышав мой голос по телефону, она так приветливо откликалась, будто ждала этого звонка с самого утра. А выскочив из проходной завода на несколько минут и сев в мою машину, она светилась от радости. Это было так откровенно, так искренне, что она даже смущалась, но ничего не могла с собой поделать. Иногда мы умудрялись выехать за город на несколько часов и тогда отдавались друг другу, как молодые влюбленные.

     Положение у нас было сложное, каждый имел семью и не собирался ее разрушать, хотя проблемы были у обоих. У Нади был взрослый сын Дима, служивший в то время в армии. Надя никогда не говорила плохо о своем муже, который любил ее, хотя иногда был излишне резок. Я тоже рассказывал ей о своих трудностях с Адой, но всегда приговаривал, что не могу оставить детей. В то же время нас неудержимо тянуло друг к другу, и выхода из этой ситуации не было видно.

      Шло время, мой старший сын Дима успел жениться. Красивая восемнадцатилетняя девочка Карина так вскружила ему голову, что когда мы спохватились, она уже забеременела. Ничего не поделаешь – справили свадьбу, и мы с Адой стали ждать первого внука. Женька родился точно в день моего рождения, 10 января. Видимо, это был знак судьбы – то ли ему, то ли нам обоим.
      Конечно, под давлением обстоятельств, Дима забросил учебу в институте и объявил, что он должен «кормить семью». Это звучало красиво и правильно, ему было уже двадцать два года, он отслужил в армии, но чем он мог заняться? Специальности-то не было.
      Пользуясь своими старыми контактами я помог устроить моего сына в морской институт на должность лаборанта в отдел вычислительной техники. Димка буквально «заболел» этой тематикой, и с тех пор вычислительная техника стала его специальностью на всю жизнь.

      С Надей мы встречались все реже, мне было даже неловко перед ней, поскольку мои семейные дела и работа оказывались на первом месте. Она никогда не укоряла меня за невнимание, проявляя удивительную деликатность.
     Но однажды, когда спустя довольно много дней я позвонил на завод, мне ответили, что Надя находится в больнице. Через ее подругу я выяснил, что у Нади тяжелое кожное заболевание на нервной почве. Ее муж и сын дежурили в больнице каждый день по очереди, поэтому я не мог там появиться. До меня только доходили слухи, что положение сложное, кожа сошла почти на всем теле, и врачи беспокоятся за ее жизнь.
     Я не знал ни диагноза, ни причин заболевания, но меня терзала мысль, что я виноват в ее болезни. Это была сумасшедшая мысль, ее невозможно было даже высказать вслух, но я нутром чувствовал, что Надя слишком остро восприняла мое появление в ее жизни, причем, – без всяких перспектив на будущее.

      Надя пролежала в больнице месяц. Сразу после выхода она не захотела со мной встретиться, так как следы болезни на коже были еще очень заметны. Но уже через пару недель я вез ее на дачу в Сосново, где родители Нади снимали две маленькие комнаты. Она очень похудела и ослабла, лицо было покрыто малюсенькими желтыми пятнышками, а голос, обычно звонкий и веселый, стал тихим и задумчивым.
     В ее душе произошла драма, которую она держала внутри себя, не подпуская ни мужа, ни меня. На какое-то время мы расстались, чтобы Надя окрепла и пришла в себя.
      Прошло несколько месяцев, в течение которых я иногда звонил Наде, но, чувствуя ее настороженный голос, не настаивал на встречах. Наши отношения зависли в неопределенной точке, и, честно говоря, я не видел разумного выхода.
 
      И вот однажды, позвонив на завод, я узнал от ее сотрудницы, что у Нади умер муж. Это событие меня оглушило. Юрий Александрович Савельев, человек очень крепкий и энергичный, скончался от сердечной недостаточности.
     Анализировать причины смерти человека, тем более малознакомого, – дело всегда бесполезное, но я не мог отделаться от ощущения, что какой-то рок навис над судьбой Нади. Еле оправившись от собственной болезни, она потеряла мужа.

     Траурные события на какое-то время вывели ее из строя, она замкнулась в себе и перестала общаться с людьми. С этого момента сын Дима взял на себя ответственность за ее жизнь. Именно он постепенно помог Наде найти в своей душе успокоение.
     К счастью, жизнь всегда торжествует над смертью, и настало время, когда мы с Надей вновь начали встречаться.