В оппозиции

   Понедельник у Эраста Соломоновича не задался сразу. На пешеходной зебре забрызгала какая-то дура блондинка. Салатовый шарфик ее, развиваясь, помахал на прощанье Эрасту, и розовый кабриолет скрылся за Макдональдсом.
«Ну стерва! — сокрушался Эраст Соломонович. — Ну когда?! Ну когда уже мы заживем по-человечьи?! Когда научимся уважать друг друга?!»
Вопрос оставался открытым. На работе, в редакции, на глаза попался присланный каким-то хулиганом рассказ и окончательно расстроил Эраста Соломоновича:
— Ну зачем ты, Беня, подсунул мне эту гадость? — И Эраст зачитал отрывочек: «Больше всего Владимир Ильич любил детей. Он малыми группами заманивал их к себе на дачу, обещая показать коммунизм, а там уже на раз откусывал ребятам головы».
Вся редакция ржала неумолимо.
— Ну что вы ржете?! — усовещивал коллег Эраст. — Это ж дегенерат чистой воды! А это: «Разверзнутые губы ее, как свежая утренняя роза в каплях росы...» — читал Эраст рукопись уже другого автора. — Это про какие губы она, как вы думаете?! А вот, извольте: «Туго обтянутая плотью головка выглядывала из-под капюшона с застывшей белой каплей на губах». Это нигерийский странник-монах, между прочем; видимо, упившийся молока. А, как вам посыл?! Плотью! Какой это плотью?! А вот еще сравненьице: «Как сладкий шоколадный батончик «Марс» со вздувшейся венкой глазури». Вот вам пожалуйста! Семнадцать лет, а такая порнография! Вот вам и закат постмодернизма! Молодежные таланты, етиха мать!
— Да ладно тебе, старик», — молвил друг Беня, высовываясь из-за стопок книг с газетами. Веселая его небритая рожа всегда успокоительно действовала на Эраста.
— Да ну вас! — махнул он рукой и в расстроенных чувствах уселся за стол. А посмотрел на кипу бумаг — и совсем раскис. Вдобавок, не выходил из головы вчерашний воскресный митинг: «Сколько, оказывается, добрых хороших людей, все готовы выйти на улицу и крикнуть «Миру мир», а мы тут целый день в конторе штаны просиживаем, давно бы уж подняли народ на восстание».
Как раз вошел начальник: низкорослый, низколобый, лысый, и зубы прореженные:
— Эй, кто там про вчерашний митинг пишет?!
—  Я, Пал Николаич! — откликнулся Эраст.
— Ну и чего сидишь?! Ходил же?
— А как же, конечно!
— Ну так пиши, чего ждешь? Течки?! Двенадцатый час уже! Как там все прошло, кстати?
— Нормально, голова только болит, Пал Николаич.
— Опять в «Жан-Жаке» потом заседали?
— Ну а как же?! Все ж в восторженных чувствах!
— Понятно-понятно, чего там. Ладно, пиши давай! Пойдет в первую полосу.

Ушел начальник, выглянул Беня из-за кип:
— Слушай, Эраст Соломонович, иди ты домой давай! А я статью твою сделаю, иди отдохни, смотреть на тебя противно!
— Я же, Беня, ходил специально, а ты нет, да и жалко отдавать мне ее.
— Да чего там ходить-то?! Впрочем, как хочешь, я предложил.
— Ладно-ладно, Беня, черт с ним! Давай, согласен!.. Слушай, а шеф как же?!
— Иди, пока не передумал, а я придумаю что-нибудь. Скажу: ты вместо меня на презентацию в «Буквогад» поехал.
— Точно, Беня! Слушай, главное, напиши, что полиция была в целом настроена позитивно.
— Да не учи профессионала! Лучше магарыч завтра тащи.
— Заметано, Бенюшка, бывай, друг!

И Эраст Соломонович быстро выскользнул из офиса с сумкой под мышкой. На улице погода налаживалась: выглянуло солнышко и подсушило землю. «Черт с этой работой, нервы одни. Сделаю-ка я сюрприз Нинель, загляну в цветочный киоск», — подумал Эраст и решил пройтись по Садовому кольцу пешочком. Но настроение тут же стало портиться. И в голову полезли грубые сравнения: «Из-за машин Бульварное кольцо смердело, как язва на теле Москвы — помыслил Эраст образно. — Или на теле шлюхи Москвы?» — засомневался он, выбирая что лучше.
Разгуливая, Эраст часто крутил в голове роман, но никогда не записывал, потому что от написанного сразу разочаровывался и терял интерес. Ему просто было спокойно от того, что роман в его воображении существует. Хоть и обсосанный за долгие годы, как косточка, роман на деле выходил одним цветастым проклятьем миру, в котором не было места свободной творческой личности; миру псов системы, квасных патриотов и жалких приспособленцев.
«Атмосфера мегаполиса накладывала ощущение приговоренности, неизбежности наказания... — продолжил сочинять Эраст. — Стоп, куда она его накладывала?!» — заработал в нем внутренний редактор.

У Макдональдса Эраст увидел сумасшедшего поэта, исступленно читающего толпе дерзкие стихи. Но люди совсем не обращали на него внимания и заказывали себе в окошке котлеты. «Грустно, грустно жить, — думал Эраст. — Одно кругом кривлянье.
— Я разбиваю Плэйстейшн четвертую,
ты умываешься, пошло оно к черту все!
«Что за рифмы?!» — возмущался Эраст.
— Желтая рыба течет по полу,
ты ненавидишь Френсиса Копполу!
«Какая дичь! Стихи и котлеты. Толпа и поэт. Куплю-ка я Нинель гладиолусов, давно не дарил их ей».
Нинель была девушка не простая: хоть и родом из дальнего провинциального городка, фокусы выкидывала те еще. Эраст даже начал сомневаться в своих силах: не переоценил ли он себя, не молодой все-таки, а завел себе на голову бабенку-молодуху, поэтессу из Нижнего Новгорода.

Купив цветов, Эраст Соломонович поспешил в метро. Охранник на входе потребовал сунуть сумку в какой-то черный ящик с конвейерной лентой внутри. Отговорки были бесполезны; пришлось зажать букет между ног, доставая из сумки нетбук, который, как слышал он, мог от такой процедуры попортиться, и совать.
Букет, конечно, помялся. «Какая псиная морда! — подумал зло Эраст про охранника. — Один пропущенный террорист, говорите?..»
В вагоне и без того испачканные с утра брюки Эраста обтерла вдобавок какая-то линяющая сука. Эраст посмотрел в глаза хозяйки, лицо которой выражало полнейшее безразличие и подумал: «Нет, тут еще непонятно, кто из них сука!». Собачка смотрела на него так проникновенно, что Эрасту стало жаль ее: «Подумать только, собачка милее хозяйки, до чего дожил человек!"»

Выйдя из метро, Эраст направился в продовольственный, решив непременно взять хорошего вина и сыра. По дороге ему встретился чернокожий человек, раздающий буклеты с телефонами проституток.
«Вот оно российское законодательство! Каждый день по телевизору показывают, как они доблестно воюют с борделями, а тут вот тебе, пожалуйста! Выбирай на любой вкус! Безобразие! До чего довели афроамериканцев, стыдобище! Мой бедный брат, ты не виноват, давай свою позорную брошюрку, я изорву ее в клочья!.. Вот тебе, получи!» — выбросил Эраст измятый буклет в урну.

В магазине хорошего вина, как и сыра, не оказалось.
«Вот тебе и санкции, етиха мать! Что ж я, для романтического вечера дерьмо всякое буду покупать?! Пошехонский?! Арбатское?! Тьфу!» — На выход Эраст пошел, ничего не купив.
Глядя на его озадаченное и злое лицо, охранник попросил Эраста показать сумку.
— А карманы вам не вывернуть?! — не стерпел Эраст. — Пацана нашли тоже!
— Да кто вас знает, мужчина, — привычно начал охранник, — сюда пустые, наружу выходите, аж карманы оттопыривают.
Эраст Соломонович даже слегка побледнел:
— Кто нас знает?! Да я вчера за вас на митинг ходил, под дубинки! Для вас, для таких вот простых людей! А вы тут шакалите!
— Так, мужчина! — вмешалась женщина администратор. — Будете буянить, живо полицию вызовем! Выпили, видите себя достойно!
— Тьфу! — воспроизвел Эраст свой излюбленный жест. — Смотрите быстрей и отпустите меня уже из этого дурдома! – сказал и стиснув зубы раскрыл перед охранником сумку.

В другом магазине Эраст купил дешевенький коньячишко, уже не заботясь о качестве. И теперь, с поломанным букетом и обесчещенной два раза сумкой, стоял у двери в родное жилище.
«Никаких задних мыслей, с задними к педикам, а бабы слабы на передок. Значит, и мысли у мужика должны быть только передние, — решил остроумно Эраст, но палец замер над пипкой звонка. — Стоп, я же хотел сделать сюрприз», — вспомнил он и полез в сумку за ключами.
Тихо, как вор, он провернул ключ в замке и пробрался внутрь. В прихожей Эраст бережно опустил сумку на пол, положил на полочку для обуви букет, предательски зашуршавший. Но беспокоится было незачем: из комнаты доносилась музыка.
«Наверно, Нинель, громко смотрит телевизор», — решил Эраст, цепляя тапочки.
— А-а-а! — раздался из комнаты сладостный вопль.
«Ого! Что это там такое показывают?!» — возмутился снова Эраст.
Прокравшись на цыпочках, он аккуратно повернул ручку и открыл дверь. Букет выпал из рук, и отвисла от испуга челюсть, хоть подвязывай. С его милой-любимой Нинель слезало второпях какое-то чудовище.
— Ой! — заойкала розовая разрумянившаяся Нинель, отползая подальше к стенке. Над ней у окна стоял чернокожий «жеребец», и мускулистое крепкое тело его, покрытое испариной, поблескивало на солнце, бившем с улицы.
Весь в пене, жеребец смотрел на Эраста Соломоновича исподлобья, но взгляд был смиренный и кроткий, выдающий, скорее, жертву, чем преступника.
«Словно роза в каплях росы… обтянутый туго шоколадный батончик…» — вспомнил изумленный Эраст, испытывая чувство дежавю.
— Фу ты ну ты, с черномазым спуталась, Нинка! — наконец выдавил он.
— Я все объясню! — поторопилась объясниться Нинель, распаренная, как пельмень, и карабкающаяся в простынях, не зная за что схватиться.
— Что ж тут, Нина, объяснять, а, бесстыдница такая?! Объект объяснения вижу, не беспокойся, не ослеп еще от старости! Чего смотришь?! У-у! — замахнулся он на негра. Зла на тебя нет, а то, был бы помоложе, надрал тебе задницу!
Негр не шелохнулся, только сказал:
— Иц май джоб, сэр. Иц май профешен. Сорри, сэр.
— Молчи лучше, знаю я твой «профешен»! И «джоб» вон какой у тебя, на бананах что ли вы там крепните так?!.. Это не твой брат на перекрестке брошюрки с бабами раздает?! — посыпал Эраст.
— Ноу, сэр, ноу!
— Но-но! А ну иди отсюда, задница, пока не накостылял! Нинка, выпроводи молодого человека!
— Ноу, сэр, плиз ми мани, сэр. Гуд джоп! — кивнул негр в сторону Нинель.
— Ах, тебе еще и деньги, подавай, хе-хе! Вот куда мои премиальные-то уходят, так, Ниночка?!
— Не злись, Эраст, дай отдам уж», — потянулась Нинель к тумбочке.
— Теперь уж пусть забирает, чего там, заработал, етиха мать! А тебе я потом устрою санкции!.. Ой, ребята, сердце защемило, — схватился Эраст Соломонович за грудь и присел на пуф.
— Дусик! — взревела с постели Нинель.
— Молчи, сука! Карачун сейчас сделает твой дусик! Довела, стерва!
— Сейчас я таблеточки поищу, — засуетилась Нинель, слезая с кровати.
— Маза фака щет! — проронил чернокожий, намыливая лыжи с одеждой в охапку.
— Нинка, иди дверь закрой за этим... Ох, как же сердце колит… Нинка, коньяк захвати там в прихожей!
— Какой еще коньяк, дусик? Вот тебе таблеточки! — Влажная ладошка ее прикоснулась к губам Эраста, две таблеточки нырнули в рот.
«И этими же руками она его...»  — подумал Эраст с отвращением.
— Тьфу! — выплюнул назад. — Давай коньяк, сказал, убью!
— Сейчас-сейчас! — побежала Нинель за бутылкой.

Через минуту Эраст уже сосал из горла:
— Эх, хорошо... Отпустило, кажется... Стресс-то такой перенес.
— Ляг полежи, миленький!
— На эту постелю прикажешь, стерва?
— Я сейчас мигом перестелю!

— Ложись, милый!
Эраст прилег. Нинель легла рядом, навалилась на Эраста своими пышными душистыми грудями.
— Ну-ну, Нинка, не подваливай! Не прощу.

Нинель уткнулась Эрасту в плечо и захныкала.
— Хватит, иди обед собери. Что, захотелось профессионала попробовать? Попробовала?
— Ну прости…
— Все, пошла вон…

Нинель ушла, всхлипывая. Эраст открыл окно, решив проветрить комнату от сладких запахов разврата, и снова лег.
«Господи, чуть не преставился, — подумал он. — А ведь не знаю даже, каким надо представлять себе бога в такие минуты, чтоб он меня не покарал потом? Не косматым же стариком с посохом, а то он сразу угадает во мне язычника и запустит в ад к чертям. Там они меня живо заспиртуют. Нет, бог он иной...»
Тут ему вспомнилась та собачка с милыми глазами, в ней Эраст увидел нечто божественное: «Точно, лучше буду думать о ней, так проканает, а то стереотипное мышление и все такое…»
Нинель гремела на кухне посудой.
«У-у, стерва, завелась! Чует, гадина, расплату! Ничего-ничего, на недели же на сына завещание перепишу. Он хоть и мерзавец, а все же роднее будет».
Эраст закрыл глаза, воображение сразу выдало пожухлый черный банан: «Тьфу ты, теперь и не заснешь еще, етиха мать! Вот тебе и постмодернизм! Доигрались!»
Не зная, как еще успокоится, Эраст решил позвонить другу:
— Алло, Беня!.. А ты гад оказывается, порядочный!.. Чего-чего!.. Чуть не окочурился я с твоего этого благодеяния: иди домой, Эраст Соломонович, отдохни... Вот я тут и отдохнул! — И Эраст рассказал Бени все, как было. — Представляешь?!
— Представляю, ха-ха! — ржал в трубку Беня. — Ну ты растяпа! Я ж тебя отдыхать отпустил, а ты к жене поплелся, чудак! К тому ж молодой! Кто ж раньше с работы возвращается, Эраст Соломонович, к молодой-то жене?
— Эх, Беня, ты шутишь все, а мне плохо, понимаешь ты? Пошлость кругом! Внутри и снаружи, во мне и в них. Везде!.. Что, тихо-тихо, Беня?! Что тихо?! — зарыдал уже Эраст Соломонович. – А давай напьемся, Беня! Давай приедешь, и мы с тобой напьемся, а?.. Я с ума сошел?.. Работа?.. Да брось ты, Беня, душа погибла у меня, какая теперь работа?.. Да обыкновенная, Беня, душа… Да похмелился я, похмелился… Да... Да... Хорошо, Беня… Хорошо, я послушаюсь тебя… Да, я понял, Беня… До встречи, Беня… Хорошо, Беня… Хорошо… Все, давай.

Эраст выключил телефон и закрыл глаза, выкатив последние слезы. В воображении гуляла все та же линявшая сука с жалостливым человечьим взглядом и шоколадным батончиком в зубах, туго обтянутая крайней плотью, и кровавая роза в белых каплях росы разверзнутыми трепыхалась губами, охранник с псиной мордой требовал показать сумку, и в сумке сидел Беня с бутылкой коньячишки под мышкой, а в ней зеленый косматый бог с посохом и карликовой собачкой…
Эраст Соломонович засыпал под доносящийся с кухни шум супруги, журчанье воды и теплый коньячный ветерок из окошка.