Любовь и так далее...

Отношение моё к книгам дифференцируется обычно по времени суток и зависит от наличия сил для эмоциональной оценки прочитанного. Поэтому некоторые тексты я читаю повторно -- контрольный взгляд, так сказать. Говорит ли это о моей неуверенности в собственных оценках или -- в собственных эмоциях? Или это особенность натуры -- искать удовлетворения от продления процесса познания чужих (авторских) миров? Ведь "в книгах все объясняется, в жизни — нет."(с) Это -- Джулиан Барнс. Пожалуй, он -- единственный писатель, которого я читал и читаю в последнее время так много, не зависимо от времени суток. Потому что каждый раз получаю (хотя всё ещё продолжаю удивляться этому) устойчивый эффект ощущения дикого позитива, незамутнённого никакими сомнениями. И это при наличии мучительной неопределённости пограничного свойства -- никак не могу понять, как я отношусь к главному тезису Барнса -- "надо верить в любовь". Ведь если не верить, то тогда "...мы не сможем предпочесть слова одного лжеца словам другого, спасуем перед загадкой всего сущего, вынуждены будем признать, что победитель имеет право не только грабить, но и изрекать истину."(с) В общем, всё будет грустно, но иронично. Но и верить в вещи, относящиеся скорее к категории фикций, не получается. Наверное, объём прочитанного Барнса ещё недостаточен для окончательного выбора. Пойду почитаю "Дикобраза"...

> Я бы назвал себя счастливым; и если я иногда порываюсь кого-нибудь поучать, то исключительно из сдержанного волнения, а не из гордости. Я нередко задаюсь вопросом, почему в наше время так презирают счастье; почему его так легко и небрежно путают с удобством или самоуспокоенностью; почему его считают злейшим врагом социального — и даже технического — прогресса. Часто бывает, что, обретая счастье, люди отказываются в него верить; или пренебрегают им, считая, что это всего лишь удачное стечение обстоятельств: чуточку тут, чуточку там, на клумбе зацвел цветочек. Не достижение, а просто счастливый случай. ("Метроленд")

> Любовь не изменит хода мировой истории...; но она может сделать нечто гораздо более важное: научить нас не пасовать перед историей, игнорировать ее наглое самодовольство. Я не принимаю твоих законов, говорит любовь; извини, но они не внушают мне почтения, да и дурацкий же мундир ты на себя нацепила. Разумеется, мы любим не ради того, чтобы помочь миру избавиться от эгоизма; но это одно из непременных следствий любви. ("История мира в 10 1/2 главах")

> Мы боимся истории; мы позволили датам запугать себя.
В год тысяча четыреста девяносто второй
Колумб переплыл океан голубой.

И что же? У людей прибавилось после этого ума? Они перестали строить новые гетто и практиковать в них старые издевательства? Перестали совершать старые ошибки, или новые ошибки, или старые ошибки на новый лад?...
Даты не говорят правды. Они только и знают, что орать на нас: налево, направо, налево, направо, а ну пошевеливайся, ты, жалкий позер. Они хотят заставить нас верить в прогресс, в неуклонное движенье вперед. Но что случилось после 1492 года?
В год тысяча четыреста девяносто третий
Он вновь объявился в Старом Свете.
("История мира в 10 1/2 главах")

> Все мы знаем, что объективная истина недостижима, что всякое событие порождает множество субъективных истин, а мы затем оцениваем их и сочиняем историю, которая якобы повествует о том, что произошло "в действительности"; так сказать, с точки зрения Бога...
Но даже понимая это, мы все-таки должны верить, что объективная истина достижима; или верить, что она достижима на 99 процентов; или, на худой конец, верить в то, что истина, объективная на 43 процента, лучше истины, объективной на 41 процент. Мы должны в это верить -- иначе мы пропадем, нас поглотит обманчивая относительность, мы не сможем предпочесть слова одного лжеца словам другого, спасуем перед загадкой всего сущего, вынуждены будем признать, что
победитель имеет право не только грабить, но и изрекать истину...
Так же и с любовью. Мы должны верить в нее, иначе мы пропали. Мы можем не найти ее, а если найдем, она может сделать нас несчастными; но все-таки мы должны в нее верить. Без этой веры мы превратимся в рабов истории мира и
чьей-нибудь чужой правды. ("История мира в 10 1/2 главах")

> Даже ничтожная мышка-песчанка вполне в состоянии уразуметь эту печальную истину, но нам, тупым людям, все надо втолковывать по сто раз. Что все человеческие взаимоотношения, даже между двумя целомудренными послушницами в монастыре — ой, особенно между двумя целомудренными послушницами, — строятся только на власти. Власть — сейчас же. А если не прямо сразу, то обязательно — потом. А источники власти — такие древние, такие знакомые, такие безжалостно детерминистические, такие простые… и названия у них простые. Деньги, красота, талант, молодость, опытность, любовь, секс, сила, деньги, еще больше денег и еще больше денег. ("Любовь и так далее")

> Когда она умирает, в первое мгновение вы не удивлены этому. Ведь какая-то часть любви готовится к смерти. Вы уверены в своей любви, когда она умирает. Вы правильно поняли. Это часть всего.
Безумие приходит потом. А за ним идет одиночество: но не то, всем видимое, которого вы ждали, и еще не изведанный вами удел мученичества вдовства, а просто одиночество. Вы ожидаете нечто вроде геологического сдвига — вихрь в скалистом каньоне, — но ничего этого не будет. Останется тоска, печаль, постоянные и однообразные, как служба. А что говорим вам мы, врачи? Мне очень жаль, миссис Бланк, время печали неизбежно, но поверьте, оно пройдет, вы придете в себя; вот эти две пилюльки — каждый вечер; я посоветовал бы вам, миссис Бланк, чем-нибудь заняться, новый интерес: починка машины, занятия художественной гимнастикой. Не беспокойтесь, пройдет полгода, и мы снова увидим вас прежней, приходите в любое время, если нужно; да, сестра, если пациентка позвонит, повторите ей мои прежние предписания; нет, мне не обязательно видеть ее, в конце концов, это не она умерла, не так ли? Надо в жизни видеть светлую сторону. Кстати, напомните мне ее фамилию. ("Попугай Флобера")

> Книги говорят: она сделала это потому, что… Жизнь говорит: она сделала это. В книгах все объясняется, в жизни — нет. Я не удивляюсь тому, что многие предпочитают книги. Книги придают смысл жизни. Но проблема в том, что жизнь, которой они придают смысл, — это жизнь других людей, и никогда не твоя. ("Попугай Флобера")