Авдей

      Авдей был мужиком своеобычным. Вроде, ничего в нём выдающегося, но в то же время всё у него не так, как у людей. А он хотел быть как все. Очень хотел. Особенно в детстве. Ну, сами посудите, вокруг все дети как дети, с нормальными именами: Саша, Игорь, Слава, а он – Авдей.

Родился он во времена тяжёлые: страна восстанавливала разрушенное войной хозяйство, деревня вкалывала от зари до зари. Родителям его не до имён было, главное, родили и воспитали шестерых. Люди были глубоко верующие и если написано в Святцах – Авдей, значит быть так и мудрить нечего.
 
Кроме имени, наградил Бог Авдея ростом – без малости двухметровым. А если в сапогах, то, наверное, ровно два и было. Пошёл он быстро в рост класса с пятого, прямо как тополь какой. Стеснялся, конечно, роста своего. На физкультуре в строю нарочно сутулился. Он и сейчас сутулый, а руки длиннющие и плечи неширокие – не богатырь, в общем.
Когда бегали в пионерских галстуках, его посторонние за пионервожатого принимали и на «вы» обращались. Одноклассники смеялись над ним: дядей Авдеем звали. Он не обижался. Но продолжал хотеть быть как все.
 
Еще Авдей не мог курить и материться. Ребята подзуживали: «Ну, давай, давай, выругайся, как большой мужик!» А он в ответ: «Еп-понское море!» А попироску один раз закурил – уговорил Сашка Рыжий. Но некурящие родители дома «табашный» запах учуяли и взгрел тятенька вожжами.  С тех пор Авдей не матерился и не курил. Выпивать, правда стал, но это уже после армии.
 
В восьмом классе пришло время Лермонтова изучать, Михаила Юрьевича нашего. А у него «герой нашего времени» однофамилец Авдея. Потому что был он, Авдей, конечно, по отчеству Акимович, а по фамилии Печорин.  Авдей Акимович Печорин. Самые мужицко-крестьянские имя, отчество и фамилия. Фамилией, в отличие от имени, Авдей гордился. Рассказывали ему и дед, и отец про пращуров своих рыбаков и землепашцев. Рыбацкая, вообще- то, фамилия и для гвардейского офицера, тем более дворянина, никак не подходит. Каждый школьник знает, что:

У Печоры, у реки –
Там живут оленеводы
И рыбачат рыбаки.

Так что неправильно выбрал классик фамилию для своего героя. А над Авдеем опять смеялись. Даже лучший друг Сашка Казаков, по прозвищу Рыжий, на вопрос учительницы по литературе: «Почему Печорина называют лишним человеком?» Ответил: « Потому  что он в школьные двери не входит».

А вот к Авдею никакие прозвища не приставали. Бывало обзовут как то, подразнятся и всё на этом кончится, забудется прозвище и в кличку не превратится. Имя перебивало – Авдей!

Ребята даже втайне гордились, что он у них в классе учится. А Авдей всё переживал. Когда школу закончил, боялся, что в армию из-за роста не возьмут и опять у него будет не как у всех. Но, ничего, взяли.

Правда, и там он горюшка хапнул. Весь полк сбегался на его строевую подготовку смотреть. Как он «носочек тянет», как «шаг печатает» кирзачами сорок седьмого размера, как руками во все стороны машет. И какие при этом замечания отпускает старшина – виртуоз непечатного русского слова. А если гоняли Авдея в воскресенье по плацу или перекладину сержант заставлял осваивать, так ведь некоторые в увольнительную не ходили, оставались «Печорина смотреть». Но сносил стойко рядовой Печорин все тяготы и лишения солдатской службы, хоть из внеочередных нарядов и не вылезал. А в конце концов так при кухне его и оставили на хозработах. Всё лучше. Нет, и там, конечно, доставалось. Но с первыми месяцами службы не сравнить. Там уж, если сам виноват. К примеру, три раза повторил ему задачу повар- старослужащий, а Авдей чего-то никак не мог вникнуть. Ну и врезал ему повар разводягой по лбу. У инструмента ручка отвалилась. Авдей вроде сначала обиделся, но повар, уходя на дембель просил зла не держать – ну чем же ещё, если не разводягой, рукой-то не достать!

После армии Авдей из родного села Станичное не уехал, пошёл в леспромхоз работать, в цех первичной переработки древесины, а попросту – на пилораму. А друг его Казаков тогда на флоте служил, на БДК *(Большой десантный корабль). Демобилизовался в звании старшины второй статьи. Грудь в значках, ленты в якорях. В общем, девчонки ахали и вслед глядели. И женился вскоре Сашка, и пединститут бросил, куда сразу же после дембеля поступил. А ведь Авдей туда же, за ним собрался, на рабфак документы подал. Так тогда подготовительные курсы для рабочей молодежи назывались. Везде Авдей за Сашкой,  как нитка за иголкой. Уважал он своего друга и ценил. Так что пединститут и у него не состоялся. Хотя Авдей детей любил. У него было семь племянников и племянниц. Все его пятеро сестёр семейную жизнь, в отличие от него, устроили. В племянниках Авдей души не чаял, ждал их в гости, конфеты покупал. Он всех людей любил, всё человечество, так сказать, и взаимности не требовал. Но детей он любил особенно. А своя семейная жизнь всё не складывалась. Опять не как у людей.
 
Сашка, как институт бросил, места работы стал часто менять. Всё неудовлетворен был чем-нибудь. И Авдея за собой таскал. Шабашничали часто, то есть работали по договорам и без договоров. И, когда перевалило им за тридцать, в селе их уже считали летунами непутёвыми. Известно ведь, если в двадцать лет силы нет – не будет, и не жди, а в тридцать лет ума нет – не будет, так живи. Вот и жили они так, своим умом. А у Сашки в семье всё нормально было и сын рос Толик, учился хорошо и даже путёвку в Артек ему давали.
 
Про любого ведь человека можно сказать и худое, и хорошее. Только плохая слава, как лань, вперед бежит, а хорошая, как медаль, в коробочке лежит. Скольким людям они бани построили и печи сложили, сколько крыш перекрыли! А вот Прасковье Васильевне за погреб взялись, да сразу не сделали. Так сколько было разговоров! Просто Сашка Рыжий тогда после дня рождения супруги своей с похмелья был, а Прасковья пристала, как с ножом к горлу: «Копайте, обещали ведь!» Даже две бутылки водки посулила. Ну и начали копать в огороде яму под погреб. Вредная старуха из окна наблюдает. А земля попалась твердая – орешник, хоть ломом долби.
Рыжий и говорит:
- Я вот у себя ямки под столбы копал, так сперва наметил, на штык копнул, водой залил, а уже на утро в лёгкую и выкопал.
- Так ведь сегодня обещали!
- Ты делай, что я говорю, а то и так всего ломает, а тут еще ты со своим христианским мироощущением! - Рыжий прямо из себя выходил. Плохо ему было.
Поковырялись ещё. Плюнул Сашка, кончилось у него терпение. Пошел к Прасковье в избу. У ней как раз соседка сидела, чай пили. Сашка и говорит:
- Посмотрите, пожалуйста, в окно, Прасковья Васильевна, хватит ли такой глубины? А уж перекрытие мы завтра сделаем. Сейчас нам за лагами нужно идти.
Глянула хозяйка в окно – стоит в яме Авдей, только макушка видна и рукой ей машет.
- Ой, да вы что, ребята! Куды таку ямищу выбухали?! Хватит, хватит! – отдала что обещала, ещё на закуску малосольных огурчиков, хлеба и яиц варёных дала. Рыжий зелёного луку нарвал с грядки. И подались они на бережок  озерца культурно отдыхать.

Прасковья через полчаса пошла в огород в яму глянуть. А ямка-то – по колено не будет (Сашка велел Авдею лечь на брюхо и помахать рукой).  Ну, крик и подняла, скандалистка. Всех соседей обежала, растрещала, как её, сирую, обманули. И ведь сделали потом ей погреб. На совесть сделали. А вот слава-то уже вперёд убежала.
 
Подвернулась Сашке Казакову работа,  постоянная и хорошо оплачиваемая. Но вот закавыка – Авдея туда никак не устроить, нету больше вакансий.
Тогда Сашка Авдею предложил устроиться в буровики-нефтяники. Вахтами работать на севере соседней области. У него там приятель работал – помбур *. (Помбур – помощник бурового мастера).
- Помбур – это, Авдей, фигура! Он всё может,  и работу дать, и заработок обеспечить, – разъяснил Сашка. При этом «помбур» у него звучало почти как «нарком».
 
Авдей согласился. График его устраивал: полмесяца на вахте, полмесяца дома. И зарплата хорошая. В селе такую не заплатят. Когда помбур сообщил, что на работу берёт, он приготовил паспорт и трудовую книжку. Завтра после полудня уходил автобус с вахтовиками.
 
Сашка предложил съездить в ночь на рыбалку. Уху сварить, искупаться и вообще отметить начало нового трудового этапа. Собрались быстро. Сашка завел свой мотоцикл Иж-Юпитер. В коляску погрузили всё, что нужно и через час были на озере, благо недалеко оно было от Станичного, рядом с деревней Окунёвкой.

Поставили сети. На уху надергали в две удочки. Уже солнце к закату катилось, когда зацепился крючок у Авдея. Пошел  он его выручать, да в яму провалился, неловкий – одежду вымочил.
Стали костёр разводить, уху варить и сушиться. Уха получилась вкусная – рыбка разносортная была. А впрочем, на свежем воздухе, да под водочку и рукав вкусным покажется. Сашка сам разливал, сам говорил тосты, а в промежутках между ними травил свои флотские байки, их у него превеликое множество. Авдей только изредка вставлял: «Угу» в ответ на риторические вопросы рассказчика. Он наслаждался этими минутами. Выпитая водка и летняя ночь замедлили жизнь, ему казалось, сама природа проникает ему в душу, делая эти мгновения удивительными, самодостаточными и без Сашкиного трёпа.
 
Уже совсем ночь была, когда из темноты Сашкины речи и Авдеевы мысли перебил голос с акцентом местных национальностей:
- Рыпу ловим? Старова! – к костру подъехал человек на лошади. В ответ на Сашкино: «Здоровей видали!»,  спешился и назвался: «Гайнулла. Можно просто Генка. Генка Арсланов из Окунёвки.»
 
Пригласили к костру, налили. Общительный оказался татарин. Постарше он был приятелей лет на десяток. Рассказал, что лошадь купил сегодня. Не просто купил, а выменял на корову. Через то с женой крепко поругался и уехал в ночь к лошади привыкать и думу думать.
 
- Глупая баба. Не понимает – с лошадью лучше. Мы, татары, на лошадках весь мир завоевали, – Генка явно считал себя потомком Чингиз –хана.
- Так обмыть надо как следует! – Сашка пощелкал пальцем по полупустой бутылке. – А, Гена?
- Чем обмыть? У меня рупь тока!
- Так и быть, для друга не жалко. – Рыжий достал из кармана трёшку. – Кто у вас в Окунёвке торгует?
- Так Мария. Продавец сельпо. Скажешь от меня – продаст. Второй дом от магазина.
Рыжий повернулся к Авдею:
- Ну что, давай!
- Так без одежды…
- Ничего, кто ночью видит?
- Может на мотоцикле?
- Пьяный за рулём – преступник. Вон у Гайнуллы лошадь попроси!
- Да зачем…

Тут захмелевший татарин встрепенулся:
- Для друга не жалко! Садись быстро! Одна нога здесь, другая там!
Авдей взял дермантиновую сумку, положил туда четыре рубля и, как был, в трусах и резиновых сапогах подошёл к лошади. Принял поводья и, махнув одной ногой, сел, как садятся на осла. Ноги почти доставали землю. Лошади не понравилось. Она не хотела идти. Авдей чмокнул воздух губами и пошевелил поводьями. Кобыла стояла, как вкопанная.
 
На лошадях Авдей ездил только пацаном, да и то «охлюпкой», без седла то есть. Он не знал, что делать. Сказывалось двадцатилетнее  отсутствие практики. Лягнул кобылу сапогами и она неожиданно резво пошла рысью. Попробовал её успокоить, но лошадь перешла на галоп, и Авдей весь сосредоточился на том, чтобы удержаться в седле.
 
- Аллюр три креста! Д*Артаньян, блин…- Санька озабоченно посмотрел вслед всаднику. – Ничего, справится. – Его мысли вернулись к бутылке.
Авдей, между тем, не справлялся. Норовистая кобыла, будь она неладна, уносила его по грунтовой дороге в обход Окунёвки. На луну набежали тучки и вокруг стало темно, хоть глаз выколи. Стал накрапывать дождик. Скачка продолжалась. Авдей потерял сапоги, железной хваткой вцепился в гриву; кобыла в ночи развила немыслимую скорость; ноги болтались, он подпрыгивал, уже отбил копчик, прекратил всякие попытки вмешаться в ход событий и терпеливо ждал конца бешеной скачки мысленно приготовившись к любому.
 
Ветви деревьев хлестали по телу и лицу. Дождь не прекращался и встречный ветер, казалось, стал ледяным. Больно ударился ногой о пенёк. Заскулил, сжав зубы. Татарская лошадь прибавила ходу. Он потерял счёт времени, когда почувствовал, вот именно  не увидел, а почувствовал, что скачет по деревне. Стал приглядываться. Конечно же – силуэты домов! И  деревья, вдоль которых он галопировал, отнюдь не лесные, это тополя. В домах не было ни огонька. И хорошо. И слава Богу! Потому что, если бы кто-нибудь, выглянув из окна, увидел скачущего во весь опор огромного, несуразного бледно-зелёного голого всадника, которому для завершения образа не хватало только косы в руке, с неподготовленным человеком мог бы случиться инфаркт.
 
Неожиданно страшный удар в лоб снёс его с лошади, как снёс пятьсот лет назад богатырь Пересвет копьем басурмана Челубея. Налетел на толстую ветку тополя. А всё его рост! Сашке бы на полметра не достать, а тут прямо по лбу пришлась. Другой бы от такого удара потерял сознание или, того хуже, умер. Но Авдей мужик жилистый, он полежал в тёплой луже минуты две и даже обрадовался. Жив! Больше никогда в своей  жизни он не сядет на лошадь! Стал подниматься. Выяснилось – у сатиновых трусов лопнула резинка, кроме того, они были порваны. И вообще, это были не трусы, а мокрая тряпка и даже не тряпка, а комок грязи. Пропала последняя одежда и надежда тоже пропадала. Куда? К кому?! Что за деревня?

Он обмотал грязную тряпку вокруг талии с выражением отчаянной решимости на лице, как боец – окруженец  обматывает вокруг себя знамя части, получив последнюю гранату и последний приказ умирающего командира – вынести знамя любой ценой! Авдей тихонько двинулся вдоль тополей. На востоке небо стало бледнеть. Он уже ясно видел и дома, и пейзажи. Бог ты мой! Это же Станичное. Лошадь принесла его в родное село. Настроение поднялось. Авдей даже попробовал напевать песню из комсомольского репертуара: « … И жизнь возвратится ко мне». Тут же сам себя оборвал. Ну, жизнь- то возвратилась, а дальше что? Светает уже. Сейчас бабы начнут коров выгонять. Пастух Иван Семёнович стадо погонит. Вот через этот мостик и погонит. А тут он голый. Нате вам, я с кисточкой! Яйца без майонезу.
 
Авдей залез под мост. Мост был старый, машины по нему уже давно не ездили, а ездили через новый бетонный. А по этому мостику пешеходы ходили и стадо гоняли. Ближе тут было к пастбищу. Оно на том берегу речки было. Прям за лесочком.
 
Пока сидел на корточках, придумал что делать. Как Иван Семёнович подъедет ближе к мосту на своей кобыле Машке – будь они прокляты, эти кобылы! – тут, значит, Авдей его и попросит, чтобы послал кого из подпасков к нему домой за штанами и рубахой. Вновь настроение поднялось.
 
Первые лучи солнца заскользили по воде. От реки поднимался туман. Уже слышно было как хлопают калитки, скрипят ворота. Хозяйки выпускали на улицу своих кормилиц, перекликались громко, здоровались, обменивались накоротке новостями. «Только бы никто из баб к мостку не поперся», - загадал Авдей последнее желание.
Уже овцы и первые бурёнки пошли через переправу. Авдей лежал у края моста и наблюдал за пастухом. Вот он уже близко.
 
- Семёныч! – тихо окликнул Авдей. Вернее хотел окликнуть, но получился только шёпот, голосу не было. Охрип Авдей, то ли от волнения, или от прохлады ночной – мокрая набедренная повязка тепла не давала. Авдей встал, высунулся больше и снова захрипел:
- Иван Семёныч!
Старый его не слышал. Стадо-то тоже не молчком идёт.  А между тем, он уже на мост въехал. Сейчас уйдёт! Авдей замахал руками и выпрямился во весь рост:
- Стой!! – из осипшего горла вырвался громкий клёкот, как у орла.
Тут как раз его и заметили. Причём все сразу. Заметили, но не узнали. А и сам себя бы он не узнал, если бы со стороны посмотрел. Страшная, тощая фигура в грязи и листьях. Лицо закамуфлировано, что тебе американский «зелёный берет» во Вьетнаме. Только вместо берета волосы засохшие торчком в разные стороны.
 
Первой нарушила тишину Дунька Мамонтова. Её пронзительный визг как бичом разрезал воздух и эхом отозвался в лесу. Кобыла Семёныча шарахнулась на коров. Коровы сгрудились. Задние напёрли. Затрещали худые перила. Стадо десантировалось с моста. Дунька – вот дура! – блажила: «Водяной, бабоньки!»

Сам Иван Семёнович войну прошёл в батальонной разведке, в водяных не верил, но поначалу даже и он растерялся. А когда коровы в речку прыгать стали, хотел этого «водяного» кнутом перетянуть. Но его опередила помогавшая пасти стадо большая серая дворняга по кличке Волк, с лаем бросившись навстречу чудовищу.
 
Авдей, видя, что замысел не удался, стал уходить скачками через речку в сторону леса. Речка-то воробью по колено. Он несся, казалось над водой, совершая трёхметровые прыжки на грани человеческих возможностей. Поднимающийся от реки туман временами скрывал фигуру спринтера, и ошеломлённые зрители наблюдали как одна голова, качаясь над туманом, как на волнах, стремительно удаляется к лесу. Волк, однако, не отставал. Авдей наддал, сверкая мослами на том месте, где у людей ягодицы бывают. Волк прыгнул и попробовал цапнуть за это место. Не получилось. Промахнулся. Повторил попытку и цапнул чуть ниже. Прокусил, гад, до крови и отстал. Грозно рыча, потрепал спавшую набедренную повязку в зубах и, радостно лая, побежал к хозяину помогать собирать разбежавшееся стадо.
 
Долго еще слышал Авдей как возбуждённо кричали бабы, мычали коровы и щёлкал кнутом Иван Семёныч, не оправдавший надежд Авдея. Сидя в зарослях малины, заклеил он кровоточащую ногу листьями и так ему стало тошно, как никогда в жизни. Он не знал что делать.
 
И умер бы, наверное, там в лесу, если бы не Глафира. Он даже ушам своим не поверил, когда её голос услышал. Она шла по лесу и звала его, как в детстве: «А-а-авдеюшка –а, ау!». Глафира, старшая из сестёр, вынянчила его, считай с пелёнок, и в первый класс за ручку отвела.
 
Авдей, закрывая мужское достоинство двумя руками, радостно выскочил на тропинку.
- Вот он, красавец! – Глафира всплеснула одной рукой. Она была с корзиной. – На одёжу, непутёвый!
- Глаша, ты как … Заметила меня, а… ? Узнала?-  Авдей от радости не знал какой рукой взять штаны и какой стороной к сестре повернуться.
- Чего тебя не узнать, не заметить. Вон как сверкал задницей! – Глафира очень сердилась. – Скот напугался. Перила сломали. Откуда ты такой взялся?
- Да я с рыбалки…
- Всё по рыбалкам! Прибью я твоего друга рыжего. Женился бы ты что-ли!
- Да не виноват он… Кобыла норовистая попалась.
- Баба бы лучше тебе норовистая попалась, непутёвый! Лицо в речке ополосни и домой иди, топи баню, горе луковое!



Гайнулла с Сашкой просидели до рассвета. Всё ждали – вот подъедет Авдей. Мало ли из-за чего можно задержаться? Но Авдея не было. Татарин рассердился и стал ругаться:
- Конокрады мошенники! Один зубы заговаривал – другой лошадку украл. Деньги забрали, водкой напоили, гады… - Говорил так, как будто водкой его напоили навсегда и остаток жизни ему придётся провести пьяным.
 
Сашка пробовал увещевать:
- Никуда не денется твоя коняга! Кому она нужна? Найдём сейчас Авдея и разберёмся.
Но татарин слушать ничего не хотел, пнул котелок с остатками ухи и пешком пошёл в свою Окунёвку. Саня стал снимать сети.
 


Авдей вымылся в бане. Не успел щей похлебать – приехал Сашка:
- Ты где пропал, всадник без головы? Лошадь где?
Пока Авдей рассказывал всё по порядку, Сашка ржал без умолку, поднимал ноги, сидя на табурете и хлопая себя по коленям, повторял:
- Не могу… Ой, не могу… Прекрати, Авдей, пожалей!.. Гы – гы – гы … - У табуретки ножка отвалилась. Рыжий упал на пол и, суча ногами, продолжал ржать пока смех не перешёл в громкую икоту.

В дверь постучали. Матушка пошла открыла. Явилась Нина Пряжкина и уставилась на Авдея:
- Мост-от, ты своротил?
Пришлось Авдею вновь вкратце изложить свою историю. Показал шишку на лбу, забинтованную ногу. Нина посочувствовала и сказала:
- А ведь я корову к ветеринару водила. Бок у ей ободраный. Тоже раненая. Теперь лечить буду. Может, забор мне починишь?
 
Авдей стал извиняться и пообещал, что забор ей починит обязательно, как только с вахты вернётся. Приходили ещё трое женщин и всё повторялось. Со всеми Авдей обещал рассчитаться работой. Уходили удовлетворённые. Особенно рассказом Авдея о ночном приключении. Очень интересно было из первых уст услышать, а то мало ли что по деревне болтают. Тут же шли по соседям рассказывать.
 
После обеда Авдей в дождевике с рюкзаком стоял вместе с вахтовиками, ждал автобуса. Он приехал вовремя. Стали садиться. Авдей потряс Сашкину руку, пошел к автобусу. И тут его локоть кто-то стиснул крепкими пальцами:
- А вас, гражданин Печорин, я попрошу остаться!

Авдей повернулся – Петя Зорин, участковый инспектор милиции.
- Ты чего, Петя?
- Отойдем- ка в сторонку.
- Так уйдёт же автобус!
- А он может тебе и не понадобится. – С Петром спорить бесполезно – спортсмен- гиревик, срочную в ВДВ служил. Если что – скрутит в секунду, охнуть не успеешь. Авдей тяжело вздохнул. Опять всё не так, как надо.
- Куда идти-то?
- В опорный пункт, – лейтенант пошёл вперёд, не глядя на Авдея. Знал, что никуда не денется. Авдей оглянулся на автобус. Всё. Сейчас уйдёт.
 
До опорного пункта милиции пять минут ходьбы. Пока шли, Авдей в голове перебирал все возможные причины, по которым его мог задержать участковый. «Наверно, лошадь какого-нибудь пешехода в темноте стоптала» – подумал Авдей, – «Не дай Бог, насмерть!» – Он уже начинал ненавидеть лошадей.
 
Усевшись на свое место, участковый Зорин снял фуражку, достал из планшета бумаги. Авдею указал на стул напротив. Тот сел, опустив уже ненужный рюкзак на пол.
- Так вот, Авдей Акимыч, - начал Зорин, – веду дознание по поводу возбуждения трёх уголовных дел. И во всех трёх – подозреваемый один. Это ты.
 
Авдей вытаращил глаза:
- Каких дел? Ты что, Петро? Ничего же… Может лошадь кого? 
 От слов участкового Авдей вспотел. Тепло был одет. На север ведь собрался. «Вот тебе и вахта, вот тебе и Юрьев день!»
- До лошади ещё дойдём. Давай по-порядку. Что можешь сказать по поводу искалеченного скота в результате сегодняшнего происшествия на мосту? – И добавил: - На разрушенном мосту?
- Так всё могу сказать. Как было так и скажу. – И Авдей, в который уже раз, рассказал ночную историю, вплоть до того, что с хозяевами коров договорился, что компенсирует ущерб работой. Искупит трудом, так сказать.
 
В отличие от Сашки Рыжего, участковый во время Авдеева рассказа даже не улыбнулся ни разу. А потом предложил изложить рассказ на бумаге. Авдей снял дождевик, пиджак и стал писать. Пока писал, Петя заварил чаю. Когда участковый допивал второй стакан, Авдей закончил свою летопись. В конце, на всякий случай, приписал: «В чём чистосердечно раскаиваюсь» и расписался.
 
Петр отставил стакан с чаем и внимательно стал изучать его каракули. В это время в дверь постучали и вошла Нина Пряжкина. Зорин и ей указал на стул:
- Нина Фёдоровна, подтверждаете ли вы свои претензии к гражданину Печорину по поводу искалеченной коровы?
- Каки претензии, Петя? Нету никаких… Корову вылечу…
- Не Петя, а Пётр Иванович или товарищ участковый. У нас разговор официальный. Утром вы пришли ко мне и рассказали, что из-за нападения неизвестного злоумышленника на стадо ваша корова получила повреждения. Было?
- Ну…
- Потом вы писали заявление…
- Так сам же велел…
- Не велел, а предложил изложить письменно, что вы и сделали. И я, работая по вашему заявлению, злоумышленника нашёл. Вот он. – И Петя показал на поникшего Авдея, сидевшего в самовязаном свитере напротив.
- Так чё его искать-то? Он и не терялся …
- Не перебивайте, Нина Фёдоровна! Отвечайте на вопрос: имеете ли к Печорину претензии?
- Забор обещал починить, пусть починит…
-А я и согласен, – встрял Авдей.
- Я спрашиваю по поводу коровы! – участковый чуть повысил голос. – Вот конкретно к нему, к Печорину, по поводу увечья вашей коровы  вы имеете претензии?
- К Авдею, что ли? А вдруг не он? Мне бы только забор …
- Дойдем и до забора, гражданка Пряжкина! – в голосе Зорина зазвучал металл.               – На мой вопрос ответьте!
 
Пряжкина растерялась. Она не знала, что надо говорить официально. Тем более участковый сказал: «Дознание идет!»  Можно ли Авдея заставлять официально, что бы он ей бесплатно забор делал? А вдруг её оштрафуют?
- Я не знаю, Пётр Иваныч, может… пусть он вылечит корову?  - жалобно спросила она.
- Кто?
- Ну, Авдей…
- Ты чё, Нинка? – встрепенулся Авдей. – Нашла доктора! Я же забор обещал, ты же согласилась!
 
Участковый забарабанил пальцами по столу и посмотрел в окно. У Пряжкиной на глазах блестели слёзы:
- Не пойму, чего от меня надо? Может убрать заявление? Корова и так выздоровеет.
Лейтенант повернулся к ней:
- Если вы хотите забрать заявление, значит претензий к Печорину не имеете. Тогда я так и напишу: «за примирением сторон». А там хоть забор, хоть калитку… В ваши гражданские правоотношения я вмешиваться не собираюсь.
- Петя, ты чего несёшь? Каки у меня с им отношения? Если незамужняя так все можно говорить? – Пряжкина платочком стала утирать закипевшие от обиды слёзы. Она перенервничала.
 
Петя Зорин, не ожидавший такой реакции, стал её успокаивать:
- Нина Фёдоровна! Ты не так поняла. Я ведь про забор, про ваш договор неофициальный… Хочешь я сам прослежу, как он отремонтирует? – Петя посмотрел на Авдея, который с готовностью затряс головой.
 
Зареванная Нинка забрала заявление. Расписалась, где показали и вышла.
Петя снял китель и повесил на стул. Форменная рубашка подмышками промокла от пота. Авдею тоже захотелось снять свитер, но он не стал. Под свитером была только майка.
 
Как только Пряжкина вышла, зашёл Сашка Казаков, которому надоело ждать друга на улице:
- Можно?
- Чего тебе? – спросил участковый.
- Как чего? Я же свидетель!
Участковый посмотрел на него внимательно:
- Ну проходи, если свидетель. Только не мешай. Я сначала с заявительницами побеседую.
Все заявительницы с «примирением сторон» согласились и заявления забрали.
-Что ж, переходим ко второму делу, – Зорин посмотрел на часы, – Арсланова он тоже пригласил. – Кража лошади и вымогательство денег в сумме одного рубля.
 
Участковый нарочно растягивал слова, чтобы дошло до сознания присутствующих. Друзья переглянулись. Сегодня сюрпризы кончатся или нет?
- Да, да. – продолжал Зорин.  – И здесь, Казаков, ты вовремя зашёл. Потому что по этому делу ты никакой не свидетель, а самый что ни на есть обвиняемый… То есть, подозреваемый, – поправился он.
 
Сашка прыснул в кулак:
- Какое вымогательство?! На пузырь скинулись.
- Не знаю, не знаю. У меня вот заявление гражданина Арсланова. Он сейчас подойдет и поговорим.
 
Татарин вошел без стука и поздоровался с нарочитой весёлостью. Он только что забрал свою лошадку, живую и здоровую, у бывшего хозяина. Куда еще лошадь побежит? И теперь ему было неудобно и даже немножко стыдно, что сгоряча написал заявление:
- Старова, начальник!
 
Зорин в ответ кивнул. С Арслановым они виделись утром. Гайнулла явно был настроен миролюбиво и, не дожидаясь ответа участкового, протянул руку Сашке, который руки не подал, буркнув в ответ:
- Виделись сегодня.
- Зачем так? Ещё ночью друзья были, а теперь руку не даешь? Ты не ушибся? – неожиданно спросил он Авдея. Тот повернул к нему лицо – на лбу шишка, под глазами синяки, – и заморгал глазами, не нашёлся, что ответить.
 
- От, падла! – возмутился Рыжий. – Скажи, кто тебя ограбил? Где твоя лошадь?
- Тихо, тихо! – прикрикнул Зорин.
- Лошадь тут. Привязаный стоит. Я извиниться пришёл. Ошибся. С кем не бывает.
- «Ошибся» он! А нам тут дело шьют…
- Казаков! Будешь мешать дознанию – оформлю на сутки. – Итак, – участковый, успокоив всех,  обратился к Арсланову:
- Итак, ваша лошадь цела и невредима. Претензии к этим двум гражданам есть?
- Нет, нет! Я домой поехал. Жена ждет. – Гайнулла попытался встать.
- Минуточку. Поедете, как только дознание закончим, – остановил его участковый. – Вы в заявлении пишите, что у вас обманным путем взяли деньги…
- Не нада никаких деньги! – взвился татарин. – Говорю ошибся!
- На тебе рубль, друг! – Сашка вынул из кармана монету с профилем Ленина и протянул Генке.
- Так, Арсланов, это ваш рубль? – Сказал Петя и подумал: «Я уже заговариваться начал».
- Нет! – крикнул татарин.
-Я не то хотел спросить, – поправился участковый. – Я хотел спросить, согласны ли вы, чтобы Казаков вернул вам рубль?

- Нет! Пусть водки нальет, как обещал! – хитрый татарин снова сводил всё к шутке, но участковый  шуток не принимал:
- Про водку вы на улице поговорите,  через десять суток, когда я вас отпущу всех троих, – Петя начинал злиться.
- Значит никаких претензий вы не имеете? – снова спросил участковый.
- Нет, – Гайнулла угомонился, десять суток не входило в его планы. Подписав, что нужно, он попрощался со всеми:
- До свидания, приезжайте в гости!
- Угу, – ответил Рыжий. – Лошадку приготовь! Покататься охота.
- Переходим к третьему делу, – продолжил лейтенант. – Здесь никаких заявлений нет. Пока нет. Но по факту разрушения моста должно быть возбуждено уголовное дело, – участковый посмотрел на друзей.
 
У Авдея никаких мыслей и эмоций не было. Сработал датчик самосохранения и отключил их. Слишком много стрессов он пережил за сутки. Он хотел домой. Сашка ждал какого-нибудь подвоха и сразу возразил:
- Гнилой он был, твой мост. Списан давно.
- Тут ты ошибаешься. Мост на балансе в леспромхозе. Вот две справки из леспромхоза и из сельсовета.
 
Рыжий вдруг понял, куда ветер дует:
- Так ты хочешь чтоб мы его за «здорово живешь» отремонтировали?! А вот это ты видел, салага?  - Сашка вытянул сжатую в кулак руку и хлопнул себя по бицепсу.
- Ты не очень-то, Казаков, здесь тебе не на корабле. Статью за тунеядство ещё                никто не отменял! – ощетинился Петя.

- А я на работу устроился. А его, – Казаков кивнул на Авдея, - ты на работу не пустил. Автобус ушёл. Теперь месяц ждать. Человек заработка лишился!
- А чего ты здесь выступаешь? – неожиданно спросил участковый. – У меня к тебе претензий нету. Можешь гулять! А вот он, – теперь уже участковый кивнул на Авдея, – останется! Это он виновник происшествия на мосту. Не только скот, могли и люди пострадать! Суд показательный будет! - неожиданно для себя рубанул участковый. Авдей икнул от испуга.
 
Пётр знал, что говорил – Казаков никогда не бросит друга в беде. У Сашки всё кипело внутри. Он не знал, что сказать.
- Отремонтирую я мост, – заговорил молчавший до этого Авдей, - всё равно месяц вахты ждать.
- Запрёг всё - таки, салага! – прошипел Сашка.
 
Был уже вечер, когда они втроём выходили из опорного пункта.
- Да чуть не забыл, – надевая фуражку, сказал Зорин, – пиломатериал для ремонта моста возьмёте в леспромхозе. Я договорился.
- Ну, ты посмотри, гад какой! – уже без злости, даже с некоторым оттенком восхищения, воскликнул Сашка. – Надо же, какие лапти сплёл! Далеко пойдёшь, Пётр Иванович!
 
- До свидания, товарищи, – улыбнулся в ответ участковый, приложив руку к козырьку. Посмотрел на часы. Рабочий день можно было заканчивать. Поручение председателя сельсовета он выполнил. Нашёл толковых плотников для ремонта моста. Мастера - золотые руки! Без царя в голове только. Ну что же, пусть голове своей руками помогают, как поёт Владимир Семёнович Высоцкий.

Закатное солнце освещало огороды села Станичное. Авдей и Сашка сидели на крылечке предбанника. Летом Авдей в бане ночевал, матушка одна в доме оставалась. Отец – то помер давно. Тлели угольки костерка. Из почерневших кружек пили крепко заваренный чай, который между собой называли «купеческим» или просто «купцом», пекли на углях картошку.
 
Сашка палочкой переворачивал картофелины и философствовал:
- От судьбы не уйдёшь, Авдей! Вот ты думаешь: не поехали бы на рыбалку – не было бы проблем. А это судьба. И по большому счёту, проблемы не решаются, проблемы переживаются. И мы переживём, и мост сделаем. Судьба у нас с тобой такая – сделать этот мост. Так видать там написано! – он показал палочкой на небо.
 
На небе стали появляться звёзды, проливая прохладный свет на уставшую от июльского солнца землю. Авдей смотрел на звёзды и думал – как много на свете хороших людей! Участковый Петя Зорин. Ведь никаких уголовных дел он и не думал заводить. Просто работа у него такая – чтобы порядок в селе был. Или Гайнулла. Приехал, извинился. А он, что виноват, что лошадь с характером? Да и лошадь тоже, - хозяин ее продал, один на ней покатался, другой взгромоздился за водкой ехать. Ещё неизвестно, как кто другой повёл бы себя на ее месте! Сашка – друг настоящий, всегда в беде поможет. Он ведь записку успел написать помбуру, что Авдей задерживается по уважительной причине и будет через месяц. Записку отдал вахтовикам. Так что с работой всё в порядке будет. А история эта дурацкая скоро забудется и будет всё хорошо, как у всех.
 
Авдей ещё не знал тогда, что написал в записке Сашка. А написал он буквально следующее: « Юра! Печорин задерживается по уважительной причине. За ногу укусил Волк. Будет через месяц. Саня Казаков».  И когда приедет через месяц Авдей на вахту, Юра- помбур спросит: «Как это волк тебя укусил? Бешеный, что ли?» А простодушный Авдей расскажет ему эту историю. И разнесёт её молва по всей округе.
 
И если вы будете в наших краях, то вам любой встречный расскажет, что был он лично знаком с великаном Авдеем, ездил с ним на рыбалку и как встретили они наездника Гайнуллу, и как умчался Авдей галопом на чистокровном татарском скакуне в дождливую ночную тьму… А вы тогда спросите его, этого хвастуна: « А ты что, Рыжий?» Вот интересно, что он вам ответит?