Ручка

Ручка была замечательная, похожая на маленькую ракету с четырьмя цветными кнопочками-дюзами. Утопишь красную «дюзу» – будет ручка учительская, синюю – обычная школьная. Зеленый тоже при деле, им подлежащее и сказуемое подчеркивать можно. А черный – так, для красоты. Такую ручку ни в «Северке», ни в «Кибальчише» не купишь. Во всем Норильске не найти, только у меня наверное… Даже на материке ее достать непросто, но мне повезло.
И вот ручка исчезла. Я только на минутку из класса выбежала. А вернулась – тетрадь на полу, учебник, подмяв страницы, валяется корешком кверху, и «ракеты» моей нет. Украли. Я ни секунды не сомневалась, кто. Чего тут думать!

Сидеть с пацаном и так чистое наказание, а если он к тому же балбес… Мое «наказание» звали Бородин. Мелкий и злой как оса, с вечно засаленными волосами, густо покрывавшими его глупую голову, он дни напролет ерзал и сопел у меня под боком, измышляя новые пакости.
В первую же неделю выяснив, что списать нельзя и поговорить со мной не о чем, он принялся гнусно тиранить меня. То жеваной бумаги за шиворот натолкает, то свои вонючие кеды мне в портфель засунет, то стул мелом вымажет. Жаловаться бесполезно, только ябедой прослывешь. Пересесть некуда. Я пробовала с ним по-людски… но он принял миролюбие за слабость, и стало еще хуже. А теперь вот «ракету» мою забрал.

– Отдай ручку! – крикнула я, – зачем взял?
– А ты докажи! – радостно оскалился Бородин, уставив на меня бесстыжие горохового цвета гляделки.
Стало ясно: не отдаст.
– Ворюга паршивый! – с отвращением сказала я на весь притихший класс. И все это слышали.

Соседа моего и так-то не любили, но с тех пор при нем нарочно прикрывали руками все мало-мальски ценное – стащит еще! Мне от него совсем житья не стало. Так продолжалось до пятницы.
В тот день после третьего урока все седьмые классы сняли с занятий и повезли на Оль-Гуль сдавать зачет по физре. Лыжная база отличное место – и от города близко, и устроено там все: девчачий круг – три километра, пацанский – пять. Дважды в год ездим: в мае – лыжная эстафета, в сентябре – бег.

Погода выдалась ветреная. Вдоль дощатого настила, по которому мы бежали, несло гремучие ржавые листья, последние уже. В ожидании скорого снега сквозняки пробирали облетевшую тундру до самого горизонта, до сизых пологих гор. Кое-как отмаяв дистанцию, я получила свой «тройбан» и полную свободу.

Торопиться было некуда, и я пошла взглянуть, не осталось ли где грибов, ягод. Чуть в стороне от турбазы тянулась длинная цепочка озер, по берегам вдаль уходила знакомая тропка. Тундра здесь обжитая, исхоженная, заблудиться негде.
Обрывая дорогой кислую костянику, я прислушивалась: чудилось, кто-то идет за мной. Но сквозь ветки никто не просвечивал, сучья не трещали и беспокойство мое скоро прошло. Сделав порядочный крюк, я обогнула озерцо, где у маленького лодочного причала дремали, уткнувшись в берег, облезлые катамараны. Рядом в уютном распадке нашлась отличная брусника.

Собирать было не во что, и, поколебавшись, я стянула с головы голубую вязаную шапочку. Полновесные холодные гроздья приятно тяжелили ладонь. Я рвала ягоду, ничего вокруг не замечая, как вдруг голос Бородина издевательски протянул над ухом: «А-а-а, вот ты где…» Я вскочила: как это он подкрался?
– Ягодки жрешь… – явно предвкушая расправу, продолжал он. Грязный ботинок наступил на мою полную брусники шапку. Багровое пятно расплылось под ногой, точно мой мучитель вляпался в кровавую лужу. Испуг наверно был написан у меня на лбу, потому что Бородин просиял гаденькой улыбочкой и стал сладостно топтать шапку, стараясь измазать ее до последнего краешка прежде, чем…
Страх стегнул меня под коленками, и я сорвалась с места.
– Куда?! Сто-ой!! – заорал Бородин и рванул за мной.

Я неслась как кабарга, перемахивая через кочки и гати. Торфяник пружинил, помогая делу спасения. Оглянувшись на бегу, я видела как Бородин, сокращая путь через протоку, сиганул на лодочный причал. От толчка старые деревянные мостки ушли в воду, там что-то громко хрупнуло, и расстояние между отломившимся причалом и берегом стало быстро расти.

Я возликовала, глядя как Бородин, бухнувшись на коленки, пытается обрести равновесие. Пока он сумел подняться, мостки течением оттащило на середину протоки. Мокрые штаны прилипли к щуплым трясущимся ногам, с куртки капало – вид у поганца был, что надо – зрелище одарило меня счастьем. Я злорадно потирала руки, пока не сообразила, что хлипкий плот вместе с пассажиром запросто может пойти ко дну.
– Эй, ты плавать умеешь? – на всякий случай крикнула я.
Бородин не умел. Он, шатаясь, стоял на расползавшихся мостках в тусклой свинцово-черной воде и громко икал – то ли замерз, то ли трусил. Никакой жалости к нему я не чувствовала, но и хладнокровно уйти не могла.

Оба катамарана, на которые я надеялась, оказались намертво прикованы цепью к лиственнице, упиравшейся в берег цепкими корнями. Я безнадежно потрясла замки – нет, не сбить. Сбегать за помощью на турбазу? А вдруг не успею?.. Под ноги подвернулась длинная лесина. Я споткнулась об нее и сама чуть не полетела головой в озеро. Край лесины мок в воде – не весло, конечно, но за багор сойдет. Если не очень глубоко… Я выворотила ее из слежавшейся прели и спихнула в воду. Тонуть она не тонула, но двигалась еле-еле. Эдак Бородин совсем околеет. Подобрав длинную ветку, я подпихнула лесину к нему.

Бородин, нагнувшись, шарил в воде красными от холода лапами. Вот ухватился за тонкий конец, поднял, уперся комлем в дно – лесина почти вся ушла под воду и видно, еще проваливалась в ил при каждом толчке, но плот понемногу двинулся к берегу. Когда он стал цепляться за кусты ольхи, я повернулась и, не дожидаясь конца спасательной операции, быстро пошла прочь.

Больше я Бородина не видела. В классе говорили, у него воспаление легких. Неделя шла за неделей, я сидела одна и ничуть не горевала. Потом оказалось, Бородин не придет – его от нас переводят, и это известие никого не расстроило.
Однажды после уроков в школьной раздевалке ко мне подошла женщина, и, глянув ей в лицо, я отшатнулась, увидев постаревшего Бородина, каким он станет лет через тридцать. Женщина вынула из сумочки вещицу, завернутую в тетрадный лист, и протянула мне:
– Вот, сын просил передать.
Я надорвала бумагу: там лежала толстенькая, похожая на ракету ручка – почти как моя старая, только кнопочек-дюз было три – красная, синяя и зеленая.