Я - памятник себе...

   
Уж  чего  я  напрочь  лишён,  так  это  тщеславия.  Нет,  и  никогда  не  было  во  мне  того  сочного  петушиного  гонора,  который  способен  провести  и  соблазнить  разве  что  глупых  и  доверчивых  кур…  Так  что,  не  обращайте  внимания  на  заголовок,  ибо  творю  я,  как  нынче  принято  говорить,  вовсе  не  для  самопиара.  Вещественным  доказательством  тому  служат  тысячи  исписанных  мною  листов,  покорно  желтеющих  в  объёмных  ящиках  старинного  письменного  стола.

Тогда  зачем?

Толком  объяснить  не  смогу…  Как  не  смогут  это  сделать  новомодные  дипломированные  и  сертифицированные  психологи,  которые,  тут  же  ловко  затащив  нас  в  мрачные  дебри  комплексов,  детских  травм,  жестоких  наставников  и  беззастенчиво  опустошив  там  наши  кошельки,  запутают  и  обескуражат  нас  окончательно.  Сразу  же  оговорюсь,  с  самых  юных  лет,  точнее,  с  тех  почти  позабытых  времён,  когда  единый  мир  только  начал  дробиться  и  глубже  проникать  в  моё  пластилиновое  сознание,  его  светлые  образы  явно  доминировали  над  тёмными.

Нет,  сколько  ни  заглядывал  за  розовую  занавеску  раннего  детства  и  за  скрипучую  ширму  позднего  отрочества,  но  так  и  не  смог  найти  там  убедительных  причин  своего  увлечения.  Всё  там  было  хорошо.  Всё  гладко.  Никаких  зацепок.  Никаких  болевых  точек.  Никаких  способностей  и  задатков.

Плохо  стало  гораздо  позже.  Произошло  это  после  женитьбы,  но  не  сразу…,  а  как-то  постепенно  и,  главное,  незаметно…  Живо  помню,  с  чего  началось,  и  как  сначала  заныло  что-то  внутри,  повисло  камнем,  напряглось…,  а  затем  под  барабанно-сердечную  дробь  оборвалось,  отскочило  отсечённой  обманутой  головушкой…

Сейчас  одно  могу  сказать  с  уверенностью.  До  чего  же  скверные  людишки  меня  обступают!

Со  всех  сторон.

Их  не  просто  много,  их  безнадёжно  много!

Все.

Раздражают…

Думаю,  что  это  они,  подлецы,  и  вынудили…,  так  сказать,  опосредованно  приобщили  меня  к  литературному  творчеству,  или,  если  кому-то  угодно,  к  графомании…

Такова,  уж  простите,  моя  версия.
 
Предполагаю  недоумённые  взгляды,  недоверчивые  пожиманья  плечами,  скептичные  причмокивания…  Долой!

Лучше  задумайтесь  о  судьбе  второго  тома  «Мёртвых  душ».  Почему  он  оказался  в  печке?  Почему  порок  затмил  добродетель?  Ответьте  честно.

К  чёрту,  лживые  нравоучения!  Поди  прочь,  пресловутый  положительный  герой!

Вот  именно,  правда  в  том,  что  вокруг  одни  мерзавцы.

Так  было  не  всегда.  Точнее,  так  было  всегда.  Просто  я  был  другой.  Любил  смотреть  на  мир  сквозь  пальцы.  Поднесу  бывало  растопыренную  ладонь  к  глазам,  смотрю  и  доверчиво  моргаю…  А  кругом  всё  в  полоску:  небо,  деревья,  дома…  Как  зебра.  И  люди  в  полоску.  Одна  их  часть  тёмная,  другая  –  светлая.  Только  тогда  не  понимал  я  этой  простенькой  символики;  все  были  хорошими…,  ну  разве  что  за  редким  исключением…  Сегодня  же  не  приемлю  её  сознательно.  Решительно  отвергаю  светлую  полосу,  густо  замазываю  её  серой  краской  воинственного  эгоцентризма  с  чёрными  кляксами  умеренной  мизантропии.  Провозглашаю  пессимизм.

И  всё  же,  так  было  не  всегда.  Имел  я  когда-то  много  друзей,  с  которыми  вместе  ходил  в  школу,  прогуливал  уроки,  бегал  за  девочками,  играл  в  футбол,  учился  в  институте,  спал  на  лекциях,  пил  портвейн,  ухаживал  за  девушками,  загорал  на  пляже,  работал…

Даже  жену  имел.  Правда,  недолго.  Год  всего  прожили,  пока  не  раскусил  её  –  глупую,  корыстную,  капризную…   Похотливую.   Всему  виной  её  чёлочка.  Такая  кокетливая,  легкомысленная,  рассыпчатая,  подвижная…  Солнца  в  ней  было  чрезмерно,  так  и  искрилось  в  волосах,  так  и  фехтовало  острыми  лучиками…  Коварная  чёлочка  и  слишком  длинная,  это  нарочно,  чтобы  скрыть,  так  сказать,  зеркало  души…  Была  бы  чуть  короче,  непременно  разглядел  бы  в  её  зеленоватых  глазах  кошачье  коварство  и  склонность  к  измене.

И  квартира  была.  Трёхкомнатная.  От  моих  родителей  осталась.  Может,  и  хорошо,  что  рано  умерли,  не  видели  моих  мучений  и  моего  позора…  Скорее  всего,  тогда  и  началось  моё  то  ли  преждевременное  метафизическое  прозрение,  то  ли  запоздалое  психологическое  взросление…  Искал  я  как-то  свои  часы,  вечно  их  где-нибудь  оставлю  и  позабуду.  Тумбочку  её  открыл,  а  там  мужской  одеколон  «Cacharel».  Обрадовался.  Обожаю  французские  ароматы.  Думал,  подарок  к  моему  дню  рождения.  Как  бы  ни  так.  Носки  преподнесла.  Извинилась  при  этом,  на  отсутствие  денег  посетовала…,  то  есть,  я,  вроде  бы  как,  и  виноват,  не  заработал,  видите  ли,  не обеспечил.  Тогда  и  заныло  что-то  внутри…  Три  дня  мучился,  пока  не  спросил…  Помню,  даже  не  порозовела,  а  так  бойко  и  невинно  ответила,  что  я,  балда,  и  поверил,  будто  подруга  приготовила  мужу  новогодний  сувенир  и  оставила  у  нас  на  хранение.  Успокоился  ненадолго.  Встретил  случайно  подругу,  и  она,  как  в  анекдоте  о  мужской  и  женской  дружбе,  высказала  мне  тогда  пулемётной  скороговоркой,  сопроводив  её  ехидной  улыбочкой,  всю  бесстыжую  голую  правду…  Браво,  я  уже  полгода  числился  в  рогоносцах!

Трёшку  разменяли  на  две  однокомнатные.  В  той  из  них,  которая  подальше  от  центра,  я  и  обитаю.  Поглядываю  на  мир  с  высоты  восьмого  этажа,  отчего  он  кажется  не  таким  уж  уродливым.  Люди  внизу  маленькие,  одинаковые,  безопасно  удалённые…  На  них  не  видны  отпечатки  пороков,  от  них  не  долетает  дурной  запах  и  ужасный  суржик  с  нецензурной  лексикой,  а  поэтому,  наблюдение  за  их  броуновской  суетой  доставляет  мне  даже  некоторое  удовольствие…   Среди  них,  наверняка,  толкутся  и  мои  студенты.  С  бутылками  пива  и  сигаретами  в  зубах…  Получают  высшее  образование.  К  несчастью,  есть  где…  Сейчас  этих,  так  называемых  учебных  заведений  не  меньше,  чем  торговых  центров  или  парикмахерских.  Говорят,  что  в  любом  нашем  областном  городе  их  больше,  нежели  во  всей  Польше.  Качество,  сами  понимаете  какое…  Вот  и  моё  вузишко  такое  же.  Убогонькое.  Но  это  не  важно.  Главное,  чтобы  название  позабористей.  Чтобы  звучало  солидно  и  загадочно.  Как  марш  Мендельсона.  А  ППС  никого  не  интересует.  Почти  все  коллеги  дипломы  купили,  о  чём  нагло  хвастаются  на  частых  кафедральных  застольях  после  употреблённых  пятисот  граммов  «Хортицы».  На  учебный  процесс  им  плевать,  лишь  бы  богатенькие  родители  вовремя  платили  за  своих  туповатых  и  ленивых  недорослей.  Вот  и  приходится  подстраиваться.  Самое  постыдное  случается  на  экзаменах.  Стоит  он  передо  мной,  переминается  с  ноги  на  ногу,  резинку  мятную  пожёвывает,  гримасничает… и  нахально  ухмыляется.  Презрение   мне  своё  выражает  таким  образом.  А  я  смотрю  на  его  пастозную  фигуру,  на  отвисшую  влажную  нижнюю  губу,  на  немытый  чуб,  прикрывающий  пустоту  подмороженных  глаз ,  на  сиреневые  бугорки  угрей,  заселившие  пухлые  щёки…  и  презираю  его  ещё  больше,  но…   Но  в  очередной  раз,  поддавшись  неистребимой  слабости,  не  могу  отказаться  от  этой  недостойной  меня,  гнусной  процедуры.  Пока  постреливаем  друг  по  другу  злыми  глазками,  пока  ведём  эту  бескровную  пошленькую  дуэль,  я  отработанным  движением  левой,  слегка  вспотевшей  руки  быстренько  перекладываю  под  столом  из  зачётки  в  карман  хрустящую  сотенку…  Обижаете,  сударь,  конечно  же,  американскую.
 
Да,  гаденько…  Да,  с  душком-с…  Но,  что  делать,  раз  мир  такой  дерьмовый?

Вот  какой-то  умник  предлагает  отвернуться.  А  смотреть-то  куда  прикажете?  Оно  везде.  Справа,  слева,  сзади,  спереди.  Не  ходить  же,  подобно  бурлаку,  с  опушенной  вниз  физиономией…  Или,  того  хуже,  с  задранной  кверху…  Точно  блаженный  какой-то…  Либо  вечно  спотыкающийся  чеховский  герой…

Нет,  я  всё  же  –  памятник.  А  это  звучит  по-горьковски  гордо.

Кстати,  есть  в  нашей  провинциальной  столице  ресторан,  который  однажды  ветреным  осенним  вечером  заманил  меня  в  своё  подвальное  прокуренное  нутро  оригинальным  названием,  прозвучавшим  в  унисон  с  моим  хмурым  ноябрьским  настроением.

  «На  дне».

Ну,  как  тут  ни  зайти.  Как  ни  опуститься  ещё  ниже.  Почему  бы  ни  подтвердить  навязанный  мне  в  переходном  возрасте  сомнительный  императив,  согласно  которому  подобные  заведения  признавались  злачными,  а  их  завсегдатаи  –  неблагонадёжными  и  морально  подвижными…  А,  может,  и  опровергнуть…  Короче,  решил  я  посмотреть  на  то  недостойное  и  низменное,  что  ещё  хуже…  Зашёл.  Опустился,  напившись  до  беспамятства.  Воссоединил  философию  с  бытом…  Насытился  тупиком  прогресса…  Убедился  в  абсурдности  мироздания…  В  общем,  усугубил  тоску  экзистенциальной  истины…  Зато  не  увидел,  как  официант  смачно  плюнул  в  мою  тарелку  с  пельменями.

Ну,  допустим,  в  тот  ресторан  я  всего-то  раз  заглянул.  Нет,  не  опроверг.  Знать,  глубоко  его  (императив)  вогнали  в  мою  суть  педантичные  и  упрямые  наставники.

Однако  на  этом,  увы,  пьеса  не  закончилась,  а  из  подземелья,  с  уплывавшего  из-под  ног  цементного  дна  переместилась,  взмыла  стремительно  под  самую  крышу,  вернее,  на  девятый  этаж  моего  дома  и  продолжилась,  лихо  закружилась  уже  прямо  над  моей  квартирой.  Главными  действующими  лицами  в  ней  оказались  актёры  драматического  театра.  Супружеская  чета  с  нескромной  фамилией  Великие  и  с  подходящими  к  ней  именами:  Пётр  и  Екатерина.  Жанр,  в  котором  они  самовыражаются  можно  назвать…  А  как  бы  вы  назвали  регулярные  ночные  пьянки  с  ором,  драками  и  битьём  посуды?  С  традиционными  затоплениями  моей  многострадальной  квартиры,  моего  замкнутого  хрупкого  мирка…  Правильно,  жаль  только,  что  использовать  это  слово  не  могу,  произведение  моё  всё-таки  художественное,  хоть  и  «в  стол»  написанное…  Утомительному  же  и  лицемерному  подбору  эвфемизмов  предпочитаю  выразительное,  искромётное  молчание…   Загадочную  недоговорённость.
   
А  что  остальные  соседи?

А  ничего…  Сидят  себе  днями  напролёт  на  лавочках  у  подъезда,  переглядываются  многозначительно,  семечки  грызут,  шелухой  плюются,  косточки  друг  другу  перемывают…  Спустился  три  дня  назад  за  кефиром  в  гастроном.  Лавки,  как  обычно,  заняты,  ни  одного  свободного  места  (и  это  в  разгар  рабочего  дня)…  Лица  всё  те  же,  сугубо  деревенские,  с  жирным  многовековым  отпечатком  зависти  к  нам  –  коренным  горожанам,  с  зеленоватым  оттенком  имманентной  скуки  и  непреодолимого  томленья…   Выхожу  и  вспоминаю,  глядя  на  них,  мудрую  мысль  одного  умного  человека  о  том,  что  толку  в  стране  не  будет  до  тех  пор,  пока  население  не  прекратит  массово  поглощать  семечки,  и  пока  национальным  университетом  культуры  будет  руководить  хуторянин  пан  Затонский…,  а  в  это  время  Галя,  толстая,  растрёпанная  баба  лет  сорока,  в  засаленном  махровом  халате,  в  домашних  тапочках…  громко  рассказывает  о  том,  как  вчера  в  родном  селе  её  в  пупок  ужалила  оса.  Все  дружно  хохочут.
    
Что  к  ним  испытываю?

Выразить  одним  словом  не  получится…

Развёрнуто,  пожалуй,  и  в  повесть  не  уложусь.

Если  же  образно,  то…

Представьте  себе  огромный  букет,  только  вместо  цветов  в  нём  на  крепких,  шипастых,  как  у  розы,  стеблях  собраны  все  мои  чувства  к  ним…  Так  вот,  размахнуться  бы,  да  этим  букетом    по  их  постылым  физиономиям!

Хотите  верьте,  хотите  нет,  но  мне  тотчас  становится  легче,  когда  мысленно  рисую  эту  забавную  картинку…  Когда  гляжу  на  себя,  –  солидного,  средних  лет  мужчину,  с  греческим  профилем  и  благородной  сединой,  с  всепроникающим  рентгеновским  взглядом  умных  серых  глаз,  с  алмазной  волей,  способной  собрать  в  единый  кулак  всё  многообразие    противоречивых  чувств  и  умело  их  применить,  –  гоняющегося  с  букетом  за  прохожими,  сразу  же  веселею…,  прежде  всего,  потому,  что  не  пристало  памятнику  бегать.  Он  должен  прочно  и  отрешённо  стоять  на  постаменте.  Вознестись,  как  говорится,  главою  непокорной.  И  непременно  с  цветами  у  ног.  Как  Пушкин  на  Пушкинской  площади.

Нет,  не  нужны  мне  ваши  цветы.  И  площади  не  люблю.  Мне  больше  по  нраву  сонные  узенькие  переулочки,  где  вечная  сиеста,  вечная  полудрёма  меланхоличных  домов  со  слепыми,  вечно  зашторенными  окнами.  Где  нет  назойливых  щитов  с  рекламой  памперсов,  женского  нижнего  белья  и  кандидатов  в  народные  депутаты,  чьи  бескорыстные  взоры  и  отретушированные  торсы  призваны,  по  замыслу  дизайнеров,  возбудить  общенародную  любовь.

В  данной  связи  ещё  раз  обращаю  ваше  внимание  на  отсутствие  у  меня  того  качества,  о  котором  я  упоминал  в  первом  предложении  этого  сумбурного  текста  и  которое  священнослужители  не  совсем  удачно  называют  гордыней.

Не  думаю,  что  это  такой  уж  смертный  грех,  однако  в  избранники  не  рвусь.  И  даже  не  потому,  что  скромный.

Признаюсь,  сомневался  я  долго.  Мучительно  выбирал,  плюсы  с  минусами  сопоставлял…  Выгоду  искал,  прибыль  высчитывал…  А  внутри  всё  время  что-то  ныло,  как  тогда…  Помните,  когда  носки  вместо  одеколона?  Что-то  настойчиво  шептало:  «Туда  не  ходи,  плохо  там,  хуже,  чем  на  дне»…  Ночами  не  спал.  Размышлял…,  пока,  наконец,  не  понял,  пока  не  определил  причину.  А  скрывалась  она  не  столько  в  нравственной  сфере,  сколько  в  арифметической.  Помню,  произвёл  я  тогда  элементарный  расчёт,  в  котором  определил  количество  влажных,  стыдных  дней  в  моей  нынешней  жизни  и  в  той  возможной,  депутатской…  Получилось  большое  несоответствие  и  огромный  перевес.  Если  в  качестве  преподавателя  мне  приходится  потеть  и  конфузиться  только  на  сессиях,  то  депутатская  жизнь  –  это  ежедневный  стыд  и  враньё,  от  которого  глаза  почему-то  сбегаются  к  переносице…
 
К  чёрту!  Не  вынесу  я  такой  арифметики!  Не  хочу  обрести  косоглазие!
 
Зимой  и  летом  по  две  недели  –  ещё  куда  ни  шло…  Эту  сауну  смогу  выдержать.  Но  париться  каждый  день…  Боюсь,  косоглазием  тут  не  отделаться.  Тут  и  до  онкологии  недалеко.  И  никакая  элитная  медицина  не  поможет,  ибо  хозяйничает  здесь  не  человек  в  белом  халате,  а  диалектический  закон  взаимоперехода  количественных  и  качественных  изменений.  Тем,  кто  с  ним  не  знаком,  настоятельно  рекомендую…  Не  истины  ради,  а  собственного  здоровья  во  имя.

Выстоял  тогда.  Не  поддался  великому  соблазну.  Обманул  дьявола.

А  соток  мне  американских  вполне  хватает.  И,  судя  по  качеству  поступающего  контингента,  их  количество  будет  постоянно  расти.  Такова  моя  то  ли  печальная,  то  ли  радостная  то  ли  социология,  то  ли  арифметика.

 А,  может,  диалектика?

Как  бы  там  ни  было,  прав  был  Гераклит  насчёт  реки,  в  которую  дважды  нельзя…  Сегодня,  как  и  две  тысячи  лет  назад,  всё  есть  поток,  всё  движется  и  течёт,  неизбежно  вызывая  изменения.  Увы,  не  всегда  желанные.  Почему-то  с  каждым  годом  грустных  перемен  происходит  всё  больше.

Нет  уже  былой  лёгкости.  Пропал  кураж.  Исчезли  тайные  желания.  Накрылся  медным  тазом  авантюризм  и  лукавая  смекалка.  Да,  рассудительным  стал,  да  скучным…  Прогуливаюсь  всё  чаще  по  лоджии,  вниз  поглядываю,  брюзжу  потихоньку,  сажусь  на  табуретку,  ноги  в  таз  ставлю,  распариваю,  чтобы  кровообращение  ускорить…  Нет,  не  в  медном,  в  эмалированном,  на  рынке  как-то  купил…

И  мысли  уже  не  те.  Нет  в  них  больше  той  высоты,  от  которой  дух  захватывало,  нет  парадоксальности…  Пресные,  меркантильные,  приземлённые…

Подозрения  всё  чаще  одолевают.  Звонит  один  племянник,  другой…  С  чего  бы  это?  Настораживаюсь.  Не  иначе,  как  наследство  их  волнует.  Пусть  и  не  особняк  в  Конча-Заспе,  но  всё  же  хоть  какие-то  деньги.  С  другой  стороны,  вроде  бы,  рано  ещё  меня  хоронить…  Ох  уж  эти  родственники!  Хуже  цунами.  Нет  от  них  спасения.  Лицемерят.  Надоедают  звонками.  Пусть  не  рассчитывают.  Не  видать  им  моей  квартиры.  Так  и  напишу  в  завещании:  «Никому!»  И  кукиш  большой  пририсую.
 
Давит  внешний  мир,  наступает,  окружает  негодяями,  словно  частоколом.

И  никакой  постамент,  пускай  даже  высотой  с  Эйфелеву  башню,  не  спасёт.  Тлеет  худенькая  надежда  на  круг,  подобный  тому,  что  очертил  вокруг  себя  когда-то  бурсак  Хома.  Но  и  он,  пожалуй,  едва  ли  способен  противостоять  натиску  тёмных,  разрушающих  тело  и  душу  сил,  если…  Если  не  знать  секрета.  Я  знаю  его  и  бескорыстно  делюсь  им  с  вами:

-  Нужно  лишь  удержаться,  лишь  пересилить  себя  и  не  смотреть  в  железную  морду  ужасного  косолапого  чудовища…