Должность по приказу

               
               

С 1 апреля 1982 г, вопреки утвердившемуся обычаю считать этот день "Днем дураков", я начал отсчет нового и весьма серьезного этапа своей карьеры в должности заведующего кафедрой Разработки полезных ископаемых Горно-геологического факультета Фрунзенского политехнического института.         
Прежде чем приступить к рассказу о моей деятельности на новом поприще, следует кратко осветить историю возникновения и развития высшего горного образования в Киргизской ССР.

Пятидесятые годы, к которым я с полным основанием отношу начало своей производственной деятельности, ознаменовались в республике бурным развитием горнодобывающей промышленности. На севере в это время действовало несколько предприятий по добыче свинцово-цинковых руд, в том числе Буурдинский комбинат, Актюзское, Аккульское и Гранитогорское рудоуправления; урансодержащие угли добывались в Каджисае (комбинат N8) и в Минкуше (Кавак), добыча урановой руды производилась в Майли-Сае и на Курдае; энергетические угли - в Джергалане. На юге республики наряду с традиционным развитием угледобычи на шахтах и разрезах в Кызыл-Кия, Ташкумыре, Кок-Янгаке и Сулюкте, функционировали крупнейшие в СССР Хайдарканский ртутный и Кадамджайский сурьмяный комбинаты; свинцово-цинковые руды добывались на Сумсарском и Канском рудниках.

По праву можно было считать, что горнодобывающая промышленность в 50-60 годах была ведущей отраслью народного хозяйства республики. Техническое перевооружение промышленности в послевоенные годы наряду с увеличивающимися объемами добычи полезных ископаемых требовали обновления и численного увеличения руководящих кадров, в первую очередь горных инженеров. На первом этапе потребность в них удовлетворялась за счет распределения в республику выпускников ряда центральных вузов, в частности - московских горного и геологоразведочного институтов, а также Казахского горно-металлургического института.

 В числе последних в свое время оказались здесь я и мои коллеги, о которых я уже упоминал: П.Ковешников, В.Шупиков, А.Михайлов, Н.Ялымов, М.Яковлев, Н.Кнышов, В.Шестаков, Н.Дронов и др. Однако ориентировка только на привлечение специалистов "из-за рубежа" не устраивала партийные и правительственные органы. Было принято решение организовать подготовку горных инженеров на собственной базе, в связи с чем в 1953 г на Техническом отделении Киргизского государственного университета был открыт геолого-географический факультет и осуществлен первый набор студентов специальности "Разработка месторождений полезных ископаемых".

Через год появилось постановление ЦК КП и СМ Киргизской ССР об организации на базе Технического отделения КГУ Фрунзенского политехнического института, в состав которого вошел горно-геологический факультет с кафедрами Геологии полезных ископаемых (зав. каф. канд. геолого-минералогических наук Х.Фриев) и Разработки полезных ископаемых (зав. каф. канд. техн. наук К.Д.Медведев).
 
К моменту моего перевода, кроме двух упомянутых,  на факультете работали еще две кафедры - Гидрогеологии и инженерной геологии и Горной механики. Для организации последней тогдашний ректор ФПИ проф. Г.А.Сухомлинов пригласил моего старого друга Лешу Шабанова, пообещав, в случае успеха, выделить ему квартиру. Они ударили по рукам и ровно через год - день в день - Леша укомплектовал и оборудовал кафедру, а ректор вручил ему ордер на двухкомнатную квартиру. Вот так иногда и при социализме делались дела, если с обеих сторон участвовали обязательные люди, преследовавшие общую цель.

Ну а теперь немного подробнее о том, что собой представляла кафедра, которую мне предстояло выводить из затянувшегося многолетнего прорыва, последовавшего за скандальным отбытием профессора Е.Г.Баранова в Днепропетровский горный институт. Тяжкие последствия импульсивного характера деятельности моего шефа отразились не только на положении дел в ОНИЛ, о которых я писал в предшествующем разделе, но и на  состоянии кафедры, которую он возглавлял с 1970 г. вплоть до своего отъезда.

После его ухода  обязанности зав. кафедрой были возложены на  её организжатора доцента К.Д. Медведева. Константин Дмитриевич, инвалид Отечественной войны был выпускником  нашего КазГМИ. Его второй и последний по закону срок пребывания вэтой должности истек в 1981 г. и временно  исполняющим обязанности зав. кафедрой  был назначен доцент Абдусамат Имаралиев, начинавший свою научную карьеру еще в рамках Отдела горного дела и металлургии АН Киргизской ССР.

Новый ректор института В.М.Журавлев не хотел проводить его на эту должность по конкурсу в виду, как мне рассказывали, его недостаточно высоких моральных качеств. (Злые языки утверждали, что за Абдусаматом водились грешки в форме получения от студентов мзды за экзамены и иные услуги).

Кроме них на кафедре было еще два преподавателя - доцент Алексей Гаврилович Поляков и старший преподаватель Георгий Владимирович Маврицкий, лаборант Людмила Васильевна Бирюкова, исполнявшая роль секретаря кафедры, и учебный мастер разбитной и лукавый немец Георгий Корнеевич Шперлинг. Таким образом, с моим приходом число штатных преподавателей округлилось до пяти человек при двух единицах вспомогательного персонала. Что касается студентов, то на всех пяти курсах их числилось около 250 человек, т.е. ежегодно набирались две группы по 25 "гавриков".

Основная и не очень приятная особенность учебного процесса заключалась в, так называемой, "смешанной" подготовке горных инженеров, согласно которой в течение всего предшествующего периода осуществлялся выпуск специалистов "широкого профиля". Под этим подразумевалось, что наши выпускники с равным успехом могли работать как на угольных шахтах, так и на рудных предприятиях, но только с подземным способом разработки. Вынужденно соглашаясь со своим переводом на кафедру, я оговорил с ректором два условия - о раздельной подготовке инженеров по специализациям "рударей" и "угольщиков" и о добавлении в связи с этим в штат кафедры еще одной единицы доцента. Согласившись со мной в принципе, Журавлев сказал, что этот вопрос я должен буду поставить перед комиссией во время очередного "смотра" кафедр нашего факультета, который состоится в ближайшее время.

Между тем подошло время начала подготовки к новому учебному году, и я со своими идеями оказался на распутье - надо было составлять два варианта учебного плана: по старой схеме смешанной подготовки и новой - с двумя специализациями. Сложность состояла в том, что я не имел никакого представления о том, как это делается, не хотел перепоручать эту работу "старикам" и решил разобраться во всем сам. Одновременно с составлением двух учебных планов следовало решать проблему распределения нагрузки между преподавателями также в двух вариантах - при существующей численности и при гипотетической - в шесть человек.

Переходя на кафедру, я планировал взять себе две дисциплины, в наибольшей мере соответствующих моей профессиональной деятельности, - "Разрушение горных пород взрывом" и "Открытые горные работы". Однако на первом же заседании кафедры мне пришлось уступить Имаралиеву, который слезно умолял оставить за ним курс РГПВ, в котором считал себя непревзойденным специалистом. Со слов студентов, работавших в ОНИЛ во время практик и каникул, я знал о том, что он слишком много внимания уделяет теоретическим проблемам взрыва в ущерб его практической стороне, но, не желая с первых шагов создавать на кафедре конфликтную ситуацию, оставил этот предмет за ним. В результате на мою долю кроме "Открытых горных работ" выпало чтение еще двух дисциплин: "Введение в специальность" и "Основы технологии горного производства". Таким образом, моя учебная нагрузка составила 860 часов в год.

С первых шагов своей деятельности в новой должности я был поражен высочайшей степенью заформализованности учебного процесса, образцами которой служили "Индивидуальный план преподавателя" и "Учебно-методические комплексы", которые преподаватели должны были составлять по каждой вверенной им дисциплине. Не буду описывать в деталях, что они собой представляли. Скажу лишь, что УМК дисциплины, составленный в полном соответствии с требованиями МВО СССР, включал в себя рабочую программу дисциплины, конспект лекций, тематику лабораторных и практических работ, перечень используемых пособий, технических средств обучения и т.д., и т.п. Добротным считался УМК объемом не менее 100 страниц.

Я над своими тремя УМК, считая себя обязанным служить образцом для преподавателей кафедры, работал два года, после чего ежегодно должен был "обновлять" их внесением изменений и дополнений согласно новым директивам МВО и свежим "Решениям и Постановлениям ЦК КПСС и СМ СССР". Короче (как говорят студенты) - это был апофеоз или, если хотите, апогей умирающей системы, пытающейся регламентировать и стандартизировать в жизни страны и общества абсолютно все, вплоть до каждой строчки в конспекте лекций.

Мои наивные попытки убедить ректора, проректора по учебной работе и начальника учебной части в том, что преподаватель, если он специалист в своей области, должен обладать правом свободного изложения материала с учетом собственного опыта и готовности аудитории к его восприятию, натыкались не столько на непонимание, сколько на привычное отторжение любой инициативы, выходящей за рамки министерских инструкций.

Я понял, что и в учебном процессе не следует тратить силы и нервы на борьбу с нелепостями системы. На бумаге надо выполнять все ее формальные предписания, а в реальной жизни руководствоваться только своим опытом и здравым смыслом. Политологи и юристы называли это двойным стандартом жизни и относили его к категории антиобщественных проявлений, но что оставалось нам, простым членам общества, если этот принцип был возведен в ранг не только внутренней, но и внешней политики государства?

Я все еще хорошо помнил свои студенческие годы, проведенные в скромных аудиториях КазГМИ и жалких общежитиях нашего студгородка. Я помнил, чем мы жили и интересовались, какие были у нас стремления и желания и поэтому с первых своих шагов на факультете старался ближе познакомиться с бытом и умонастроениями современных студентов, особенно старших курсов, которые успели сформироваться как личности и по характеру которых уже можно было сделать заключение о их дальнейшем жизненном пути. То, что я увидел и узнал, укрепило меня в мысли, что мы имеем дело с совершенно новой генерацией, идеалы и стремления которой отличаются от наших как "вода и камень, лед и пламень".

Подавляющее большинство пришло на факультет и нашу специальность отнюдь не из желания стать горными инженерами, а ради того, чтобы увильнуть от призыва в армию и без лишних трудностей получить диплом о высшем образовании. Они выбрали наш факультет потому, что у нас был самый низкий конкурс, а по нашей "остродефицитной" специальности подчас был большой недобор и тогда к нам зачисляли всех, кто не прошел на другие, но хотел зацепиться за вуз. Таким образом, в массе у нас был совершенно случайный "контингент" с соответствующим отношением к учебе и будущей профессии. Эту часть студентов я выделил в особую категорию, на которую считал напрасным затрачивать свои силы и время.

Дело в том, что среди них было много представителей коренной национальности из сельской местности, из аилов и кишлаков, в которых среднее образование носило чисто символический характер. Они едва говорили по-русски, с трудом понимали мои вопросы, которые я задавал им на собеседовании и наш диалог проходил, примерно, в таком ключе:
- На какую специальность вы подали свои документы? Как она называется? - После мучительной паузы и поиска ответа где-то на потолке абитуриент собирается с мыслями. - На разработку.
- На разработку чего?
- Ну, этих, как его, камней, угля.
- Хорошо. Значит на разработку полезных ископаемых?
- Да.
- А почему Вы выбрали именно эту специальность?
- Нравится.
- Ну что же в ней может нравиться. Вы знаете, что работать вам придется глубоко под землей? Там опасно, там взрывают. Бывают несчастные случаи. - (Я никогда не приукрашивал нашу профессию, всегда считал и до сих пор считаю, что в ней нет места случайным людям)

 Как правило, с тупой безысходностью следовал тот же ответ.
- Нравится.

Дальнейшее "собеседование" с подобным результатом я полагал напрасным, делал в журнале отметку и отпускал вспотевшего страдальца с надеждой, что он провалится на вступительных экзаменах. Увы, на первых же лекциях "Введения в специальность" я с удивлением обнаруживал знакомые лица. Двойной стандарт и здесь свирепствовал во всю - был жесткий план набора на остродефицитную специальность - 50 человек в год и его надо было выполнять привычной "любой ценой". Так формировался балласт нашей специальности, заполнявший впоследствии любые свободные ниши народного хозяйства. Особым спросом этот контингент по окончании института пользовался в правоохранительных органах и в ГАИ. Ведь у них, кроме диплома о высшем образовании, был еще и военный билет офицера запаса!

Но были среди наших студентов и парни, приехавшие учиться по зову сердца - с горных предприятий. Представители шахтерских династий выбирали свою профессию вполне сознательно и относились к учебе серьезно. С ними было приятно работать, так как большинство уже побывало в шахтах и рудниках и имело представление о том, что их ожидает в будущем. Они были более независимыми и своенравными, чем мальчики из городских и сельских школ. Об их умонастроениях можно судить по эпизоду, свидетелем которого мне довелось быть на одном из субботников в подшефном винсовхозе "Ала-Тоо", куда наши студенты ездили на подвязку винограда. Ответственным за бригаду наших горняков был назначен парторг кафедры Абдусамат Имаралиев. Из 223 студентов специальности на субботник явилось 190 человек.

Обратив внимание на отсутствие 30 человек, Самат стал привычно стращать присутствующих:
- Обещаю вам, что всем, кто не явился на субботник, мы запишем в характеристиках низкую общественную активность. С такой характеристикой вам трудно будет рассчитывать на хорошее предприятие при распределении.
 На это замечание один из добросовестных участников борьбы за будущий урожай винограда мрачно заметил:
- Там, куда нас уже распределили, принимают с любыми характеристиками - даже врагов народа.

Вот такая оценка условий и значимости своей будущей работы. Более тридцати лет назад студентом первого курса я наблюдал проявления подобной обреченности у старшекурсников, успевших поближе познакомиться с нашей горнодобывающей промышленностью. Истекшие десятилетия мало что изменили в условиях работы и жизни горняков и это была одна из причин того, что эти студенты были основным источником головной боли и неприятностей для всей кафедры, особенно - ее заведующего.

 С первых же дней пребывания в этой должности я вплотную познакомился с несколькими дипломниками, чьи фамилии и проступки стали притчей во языцех всего института. Я до сих пор помню лихих братьев Лисовских, мрачного Мешкова, безалаберного Бутолина. За ними тянулся длинный шлейф правонарушений, зафиксированных в милицейских протоколах, копии которых через канцелярию ректора приходили ко мне с требованием сообщить о принятых мерах. Задержания за появление в общественных местах в нетрезвом виде, участие в драках и других "антиобщественных проявлениях" были привычной нормой их поведения. Страшнее было то, что у Лисовских при обыске были обнаружены дозы анаши, которые явно предназначались не только для собственного употребления.

Разумеется, мы немедленно реагировали на эти сигналы, организуя групповые и курсовые собрания, на которых сурово клеймили отщепенцев, брали их на поруки, обещали перевоспитать, а в случае повторения немедленно отчислить из института. Протоколы я отправлял по назначению, будучи абсолютно уверенным в том, что никакие собрания и бумаги не исправят того, кто сам не осознает гибельность избранного им пути.

И все же, несмотря на такие "производственные издержки", наши выпускники неплохо котировались на производстве. Количество запросов предприятий превысило количество наших дипломников, а из Алтын-Топканского рудоуправления, входящего в Алмалыкский горно-металлургический комбинат, приехал даже директор Ю.Н.Прилепский и просил меня ходатайствовать перед ректором о выделении ему 2-3 наших выпускников. Мне с трудом удалось уговорить Журавлева удовлетворить просьбу представителя "зарубежного" предприятия за счет лимитов своего Хайдарканского комбината, забиравшего ежегодно около 10 выпускников.

Вот в таких новых и непривычных заботах прошли первые две недели на кафедре. Уже давно в "Советской Киргизии" было опубликовано сообщение о том, что ФПИ объявляет конкурс на замещение целого ряда вакантных должностей, в том числе - зав. каф. Разработки полезных ископаемых. Я на него не реагировал. Даже сейчас мне трудно объяснить, чего больше было в этом поступке - то ли тайной надежды на то, что появится еще один более весомый претендент, то ли стремления еще раз показать ректору как мне не нравится его волевое решение. Но с Журавлевым нельзя шутить. В конце апреля меня пригласили в учебную часть и объявили о требовании ректора в кратчайший срок оформить документы на конкурс. Соперников не оказалось. Я понял, что ко мне относятся более серьезно, чем я думал и приступил к сбору необходимых бумаг.

               
Новые тяжкие заботы не избавили меня от необходимости постоянного участия в делах ОНИЛ. Чтобы попасть в ОНИЛ, расположенную в главном корпусе ФПИ, мне достаточно было пересечь проспект Мира, в то время как до факультета следовало пройти или проехать на троллейбусе около двух километров. Таким образом, я почти ежедневно утром или во второй половине дня заходил в родной коллектив, чтобы обсудить текущие проблемы. Сначала мой перевод на кафедру вызвал в лаборатории легкую панику, но постепенно все успокоились и народец даже ощутил преимущества своего нового состояния - если я приходил утром и заставал лабораторию в почти полном составе, то после моего ухода они чувствовали абсолютную свободу и немедленно смывались. А так как мои новые обязанности заставляли меня задерживаться на кафедре до 18-19 часов, то вечерние посещения вообще теряли всякий смысл. Фактически в этот период я находился под гнетом трех должностей - зав. каф., зав. ОНИЛ и научного руководителя ОНИЛ. Поэтому я с нетерпением стал ждать конкурса, чтобы снять с себя вторую ношу и передать ее хотя бы формально Нифадьеву.

Жизнь, как правило, подкидывает нам сюрпризы и задачи в самое неподходящее время. Именно в этот трудный период на меня свалилась еще одна тяжкая забота - из издательства "Недра" пришел договор на книгу. Учитывая мое укрепившееся общественное и материальное положение, я бесповоротно решил перекроить диссертацию в рукопись и отказаться от мысли о защите ввиду очевидного неприятия моих идей в Московском горном институте. Естественная мысль о поисках менее предвзятого научного коллектива как-то не приходила мне в голову.

               
Весна 1982 г. ознаменовалась событием, официально подтвердившим критическое состояние нашего внутреннего продовольственного рынка. По ТВ и в печати сообщалось о Пленуме ЦК КПСС, на котором был заслушан доклад Брежнева о положении в сельском хозяйстве и рассмотрена "Продовольственная программа", рассчитанная на 8 лет. Объяснение трудностей, сложившихся в стране со снабжением основными продуктами питания и в, первую очередь, мясом были как всегда смехотворными и лживыми. Оказывается мяса и колбас не хватало потому, что "выросла покупательная способность населения", т.е. согласно этому тезису мы все стали его употреблять гораздо больше, чем прежде. Между тем их не было не только в магазинах и столовых, но даже на базарах нашей животноводческой республики. Впервые за многие годы там выстраивались длинные очереди.

Как-то Надя после работы простояла в магазине полтора часа и, счастливая, принесла домой один говяжий язык. Иногда ей удавалось купить пару килограмм бараньих "рулек", что было для нас с сыном равноценно празднику. Естественно возникал вопрос - а кому же доставалось все то, что находилось в промежутке между этими частями тел несчастных животных?

Продовольственной программой, рассчитанной до 1990 г, престарелые кремлевские мудрецы явно преследовали две цели: показать, что партия озабочена этой проблемой и одновременно снять с себя ответственность за очевидную невозможность ее решения – ясно, что никому из них не суждено было дожить до этого срока. А ведь мы уже два года как должны были наслаждаться коммунистическим раем. И как было не поверить в обещание Никиты Хрущева, что "в восьмидесятых годах нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!" тем более если в то время в столовых страны появились вазы с бесплатным хлебом.

Окончательным подтверждением того, что нам не скоро светит "светлое будущее" стала речь Ю.Андропова на торжественном собрании в честь дня рождения Ленина, в которой он сказал, что мы находимся в фазе построения "развитого социалистического общества", процесс создания которого "будет длительным и трудным". Чем отличается "развитой социализм" от недоразвитого никто не знал, но народ растолковал это по-своему как "переходную фазу, когда деньги еще не отменили, но купить на них уже ничего нельзя".

Меня в этом выступлении насторожил сам факт появления на трибуне Андропова. Если до сих пор главным идеологом и теоретиком партии считался М.А.Суслов - человек с внешностью иезуита, недавно перешедший в иной мир и попавший там, вне всякого сомнения, в компанию инквизиторов, то теперь его место занял председатель КГБ. Я воспринял эту метаморфозу как свидетельство того, что отныне в стране воцарится идеология, проводниками которой станут сотрудники Лубянки.

               
Не могу не повториться в убеждении, что наша жизнь полна неожиданностей. Незадолго до моего официального утверждения на Ученом совете на кафедре внезапно объявился профессор Виктор Шестаков - мой бывший однокурсник по КазГМИ и недобрый коллега по ИФиМГП. Он приехал из Новочеркасского политехнического института, где работал в должности зав.кафедрой, якобы для деловой встречи со своими бывшими сотрудниками. Я же склонен считать, что до него успели дойти слухи о появлении на кафедре вакантной единицы доцента, которую при известных усилиях и моей поддержке легко было переименовать в профессорскую. Тем более, если учесть, что наш ректор всеми силами стремился увеличить в институте число докторов наук, которых в то время на тысячу преподавателей было всего 5 человек.

Наша встреча была вполне товарищеской. У меня отличная память в равной степени на добрые и злые дела, но оставаясь благодарным за первые, я никогда не склонялся к тому, чтобы мстить за вторые. Не знаю, какими принципами руководствовался Виктор, но в тот день он прямо сочился добродушием и после общих фраз о семье и здоровье огорошил меня просьбой взять к себе на кафедру.
- Но ты же работаешь там заведующим. Миша Яковлев говорил мне, что ты вполне доволен своей работой, зачем же тебе опять возвращаться во Фрунзе? - спросил я.
- Откровенно говоря, мне не нравится тамошний народ. Они проникнуты идеями казачества и свысока относятся к "иногородним" вроде меня. Кроме того, мне надоела должность заведующего, и я хотел бы быть простым профессором кафедры. Мне даже не нужна большая учебная нагрузка. У меня столько аспирантов, что вполне хватило бы каких-нибудь шестисот часов.

Хитер, подумал я про себя. Он будет заниматься аспирантами, а мне придется искать почасовика, который согласится тянуть вместо него две дисциплины общим объемом около тысячи часов. Но еще больше меня пугала мысль о том, что если ему, не дай Бог, удастся уговорить ректора, то на кафедре появится такой "ящик Пандоры", содержимое которого превратит нашу жизнь в кромешный ад. Слишком свежи еще в моей памяти его прошлые интриги в стенах ИФиМГП. Однако конкурс объявлен и я не вправе был отказывать ему.
- Ну, что ж. Я думаю тебе следует поговорить об этом с ректором. У нас объявлена вакансия доцента. Если он согласится переименовать её и открыть вакансию профессора, то дальше все будет зависеть от конкурсной комиссии и Ученого совета.

Виктор ушел, а я остался рисовать в воображении невеселые перспективы его возможного появления в коллективе, принявшем меня так просто, доброжелательно и с желанием сотрудничать.

В начале июня на Ученом совете института я был утвержден в должности заведующего кафедрой. Мой аттестат старшего научного сотрудника уравнивал меня с положением доцента. Отныне мое жалование составило 320 рублей + 20% за заведование кафедрой. На ближайшие пять лет, если я не совершу проступка, несовместимого с моим высоким положением, я могу быть вполне спокойным за свое материальное и общественное положение.

Смотровая комиссия поддержала мое предложение о раздельном обучении по двум специализациям и дала "добро" на дополнительную штатную единицу доцента. Теперь мне предстояло заполнить новую вакансию специалистом по своему выбору. Еще до появления Шестакова у меня были намечены три кандидатуры: Михаил Яковлев, Яков Додис и Владимир Кучкин. Первый сразу же отверг мое предложение, сказав, что не представляет себя в качестве лектора и не хочет расставаться с наукой. Второй обещал подумать и вскоре тоже отказался, сославшись на нездоровье. Третий, работавший старшим научным сотрудником у Яковлева и жаловавшийся на деспотический характер шефа (мой старый друг после ухода Шесткова сохранил в коллективе стиль его руководства), сам просился на кафедру, но я считал его наименее подходящим для обеспечения дисциплин, связанных с системами и технологией разработки рудных месторождений. В конце концов я вынужден был остановиться на кандидатуре Владимира Александровича Кучкина и предложил ему готовить документы на конкурс.

Виктор Шестаков как-то незаметно исчез из моего поля зрения, ни разу не напомнив о своей просьбе. Так как из ректората не поступало никаких запросов, то я пошел к проректору по учебной работе с документами Кучкина. Оразалы Бекетаев просмотрел бумаги, задал ряд вопросов и в заключение приоткрыл завесу над таинственным исчезновением Шестакова, показав мне анонимное письмо, поступившее на имя ректора Журавлева. После того как я внимательно прочел анонимку, Бекетаев спросил меня, соответствуют ли действительности изложенные в ней факты или все это гнусный вымысел какого-то завистника. Увы, все написанное свидетельствовало о том, что автором письма мог быть только человек, долго работавший рядом с Шестаковым, хорошо его знавший и немало выстрадавший от его вздорного характера. Я не счел нужным кривить душой, подтвердил позицию автора и откровенно добавил, что не хотел бы работать с Шестаковым.

Бекетаев заметил:
- Ректор тоже считает, что на кафедре должна быть создана здоровая рабочая обстановка и дал понять Шестакову, что институт не нуждается в его услугах. Давайте остановимся на кандидатуре Кучкина.

Вернувшись на кафедру, я спросил Кучкина, не он ли в целях устранения опасного конкурента дал такую ужасающую характеристику своему бывшему шефу. В.А. с возмущением ответил, что в жизни ни на кого не писал анонимок и тут же вполне обоснованно предположил, что это мог сделать только с.н.с. лаборатории "Технологии подземной разработки рудных месторождений" Н.А.Жуков. Что ж, вполне возможно, если учесть сколь успешно Виктор умел наживать тайных и явных врагов.


Новые заботы на новом месте поглощали все мои силы и время. Я еще раз убедился в полезности периодической смены вида деятельности. Ежедневно возникали какие-то проблемы, на которые у меня не было готовых решений. Приходилось перетряхивать весь прошлый опыт, вплоть до возвращения к своим студенческим дням с попыткой восстановить в памяти психологию массы, способной к непредсказуемым поступкам. Однако новое время рождало и новые проблемы. Из ректората пришло предписание провести собрание дипломников и разобрать на нем тяжкий проступок студента Цоя с намеком на необходимость принятия к нему самых жестких мер. Что же он натворил?

Судя по поступившим из "органов" документам, он был изобличен в качестве организатора и тренера группы любителей каратэ, под вывеской которой, располагая видеомагнитофоном и контрабандными кассетами, в действительности за деньги показывал порнофильмы. В ту эпоху такая, невинная по нынешним меркам, забава могла иметь самые печальные последствия. На собрании я понял, что отношение к этому событию со стороны студентов отнюдь не столь отрицательное, как этого хотелось бы парткому и ректорату. Более того, по отдельным репликам я понял, что большинство наших старшекурсников, если не все, бывали на этих тайных сеансах и не видели в этом ничего зазорного.

Однако система сработала. Нашлись в коллективе "активисты", которые по подсказке свыше потребовали отчислить Цоя из института. Приговор был жесткий, и я попытался смягчить его, использовав привычные аргументы защиты - парень оступился первый раз, хорошо учился, у него практически готов дипломный проект и т.д. Моя инициатива не получила одобрения ректората. Более того, поступило указание отчислить его без права восстановления в институте. Парень пришел ко мне со слезами и просил заступничества. Понимая всю напрасность противостояния с борцами за чистоту коммунистических идеалов, я, тем не менее, обратился к помощнику секретаря парткома института с просьбой пожалеть парня и не портить ему жизнь. Женщина в ужасе всплеснула руками и прошептала, что дело Цоя вышло на уровень ЦК КП Киргизии, в связи с чем она рекомендует мне, во избежание неприятностей, ни в коем случае не продолжать своих ходатайств.

               
За без малого тридцать лет работы на производстве и в науке я получил множество почетных грамот, благодарностей в трудовую книжку и даже медаль за добросовестный труд в ознаменование 100-летия со дня рождения В.И.Ленина. И вот, наконец, сподобился - мне вручили выписку из приказа по институту с "замечанием" ректората по поводу "недостаточной воспитательной и разъяснительной работы среди студентов". Причиной первого в моей жизни взыскания послужило то, что некоторые студенты, проходившие практику в прошлом году, до сих пор не сдали в I отдел справки о допуске к секретным материалам. Прилагался список, на основании которого я вызвал виновных для объяснений. Ответ оказался одновременно простым и потрясающим - они их потеряли и не видели в этом ничего особенного. Я же представил себе бледную лошадиную физиономию начальника I отдела КазГМИ Филиппенко и живо вообразил тот страх, который он внушал нам угрозами жестоких кар за утерю этих "сверхсекретных" бумажек. Другие времена, иные нравы. Однако уверен - если бы подобное случилось тогда, то наказание понес бы студент, а не заведующий кафедрой, к тому же никак не причастный к практикам прошедшего года.

Я не только пассивно приспосабливался к своему новому положению и стойко переносил неприятности, связанные с воспитательной работой разнузданного поколения, но считал своим долгом привнести в нее свои представления о требованиях к высокому званию горного инженера. На последнем собрании дипломников выяснилось, что у шести человек проекты далеки от завершения, и я предупредил, что не допущу их до защиты. По всей видимости, студенты, так же как и преподаватели, давно привыкли к подобным угрозам и воспринимали их исключительно в качестве безобидного стимулятора. Однако я всю жизнь следовал принципу выполнять свои обещания. Не отступился и на этот раз и отправил ректору рапорт, в котором просил отстранить двоих студентов от защиты с переносом ее на будущий год. Вопреки моим опасениям, ректор, желая видимо поощрить молодого зав.кафедрой, поддержал мое начинание и издал приказ об отчислении разгильдяев.

Реакция проректора по учебной работе была не столь спокойной. Дело в том, что не допущенные к защите парни были киргизами и он решил проверить, нет ли в моем поступке национальной предвзятости. Захватив с собой переплетенные пояснительные записки, в которых было множество чистых, но аккуратно пронумерованных страниц, и рулоны ватмана с кое-как выполненными чертежами и схемами, я принес их Бекетаеву. Хотя он и был вынужден согласиться с моим решением, но, тем не менее, упрекнул меня в неуважении к "государственному плану выпуска горных инженеров", утвержденному Госпланом республики. Мне очень хотелось сказать ему, что отправлять на производство подобных специалистов равносильно диверсии, но я уже давно понял, насколько бессмысленно было вступать в дискуссии с нашими чиновниками.

               
Однако я слишком увлекся описанием нового этапа своей деятельности. Пора сменить пластинку. В конце концов,, мы жили и живем не только своей работой. Вокруг нас происходят каждодневные события, порой на первый взгляд грандиозные, но завершающиеся пшиком, а порой незначительные, но имеющие очень большие последствия. Международные события лета 1982 г. свидетельствовали о том, что и в последней четверти XX века государственные деятели предпочитали решать спорные вопросы ценою жизни своих подданных.

"Железная леди" Великобритании Маргарет Тэтчер всей своей военной мощью обрушилась на Аргентину и отобрала у нее Фолклендские острова. Маленький, но ершистый Израиль со своим трехмиллионным населением не побоялся сцепиться с многочисленными арабами, громил Ливан и взял "повышенное обязательство" уничтожить палестинское движение сопротивления. Счет убитых перевалил за 30 тыс. человек.

 Наши "чудо-богатыри" третий год продолжали наводить порядок в Афганистане. Средства массовой информации настолько успешно дезинформировали население, что никто не мог понять, что там на самом деле происходит. О подлинном характере тамошних событий мы могли судить лишь по быстрому заполнению квартала, отведенного на Юго-Западном городском кладбище "воинам-интернационалистам". Кстати, и на нашей специальности появилось несколько парней, прошедших "афган". Они были зачислены без экзаменов.

Нас - преподавателей и студентов тоже не оставили в стороне от общенародных задач. Республиканские и городские партийные органы горячо взялись за реализацию продовольственной программы и буквально обезлюдили предприятия и учреждения, отправив тысячи трудящихся в колхозы. Наш факультет несколько дней косил и ворошил травы на газонах в новом микрорайоне, но когда мы приехали в последний день, чтобы отправить сено в подшефный совхоз "Ала-Тоо" его там не оказалось. Ночью какой-то находчивый хозяин успел его вывезти на собственное подворье. Чтобы компенсировать потерю, нас бросили на низовые болота косить жесткий июльский камыш. Власти рассчитали правильно - рачительный хозяин не станет им кормить своих коров и, следовательно, не украдет, зато можно будет отчитаться в полном объеме. Партия велела - комсомол ответил "есть"!

               
Наш сын сделал первые реальные шаги в самостоятельной жизни. В ПТУ-9 он числился лучшим учащимся и получал повышенную стипендию в 100 рублей, которую целиком отдавал матери. В июле он защитил на отлично диплом, получил квалификацию слесаря-ремонтника IV разряда, почетную грамоту и заслужил тем самым право поступать в институт на родственную специальность со сдачей только одного экзамена по математике. Подав документы в наш институт на специальность АКМ (автоматизация и комплексная механизация), он тут же вновь засел за учебники, продемонстрировав нам свое поразительное упорство. Ему шел девятнадцатый год и, глядя на то, как он ответственно относится к жизни и последовательно преодолевает возникающие препятствия, мы не только гордились им, но считали, что в этом есть и наша небольшая заслуга.