Новые обязанности

               
Работа зав. кафедрой не только не избавила меня от командировок, но добавила новых. В августе и сентябре мне пришлось совершить большое турне по местам практик за пределами республики. Начал я с посещения Северо-Песчанского рудника, расположенного на севере Свердловской области вблизи ж.д. станции "Красный железняк". Там, после большого перерыва, мне снова довелось спуститься в шахту на глубину 600 м. и ненадолго побыть в забытой обстановке ежедневного риска, к которому люди быстро привыкают, напряженного труда и знакомого рабочего юмора в минуты отдыха.

Рудник, его молодежный коллектив, люди поселка, названного без претензий "Рудничным", и окружающие его уральские леса с изобилием грибов, мне очень понравились. Я с удовлетворением отметил, что за 30 лет после моей первой практики в Гороблагодатском рудоуправлении трудовой народ Урала не растерял своей приветливости и доброжелательности. Они по-прежнему любили свой край, расставались с ним только на период исполнения воинской повинности, возвращались и очень удивлялись, когда я рассказывал им, что почти всю свою жизнь живу в Средней Азии.
- И как вы там живете в такой жаре и среди «чучмеков»? Переезжали бы к нам, работа на руднике найдется, и квартиры у нас сдают часто. - Я был тронут их бесхитростной чуткостью и не старался опровергать их доводы о прелестях жизни в этом "затерянном мире".

Следующим пунктом поездки был Сарановский хромитовый рудник в Пермской области. Не буду описывать всех сложностей и неприятностей, связанных с многочисленными пересадками с поезда на поезд. Отмечу лишь, что по моим впечатлениям развал "ненавязчивого сервиса" в поездах к тому времени достиг апогея. Уже в семь часов утра проводницы грязного вагона Нижний Тагил - Симферополь были мертвецки пьяны. На пассажиров они не обращали внимания, а на доброй памяти станции Гороблагодатская, на которой 30 лет назад мы трогательно расстались с Володькой Ясыревым, даже не открыли вагона. Я вынужден был прорываться через соседний.

Через несколько часов, перевалив из Азии в Европу, я вышел на глухой станции Лаки, от которой до поселка Сараны было около 5 км. Пока я озирался по сторонам, автобус с привычными местными клиентами успел уехать, и мне ничего не оставалось, как отправиться пешком. Было 11 часов утра. Солнце поднялось высоко, но травы еще искрились росой. Лес вокруг был тих и задумчив, лишь изредка доносилось нежное теньканье синиц да где-то вдали методично работал дятел. Вся прелесть одиночества среди этого великолепного окружения в тот момент озвучилась во мне мелодией и словами популярной в то время песни
-"На дальней станции сойду, трава по пояс..."

Поселившись в маленькой гостинице, я нашел своих студентов в рабочем общежитии. Они были вполне довольны организацией практики и сообщили мне, что успели получить приглашение после окончания института приехать сюда на работу. На руднике я познакомился с главным инженером, на которого по традиции возлагались обязанности руководителя практики от предприятия, и договорился с ним о своем спуске в шахту. Для более квалифицированного ведения дисциплины "Основы технологии горного производства" я считал необходимым воочию познакомиться с современными технологиями горных работ, тем более, что на руднике применялась система разработки подэтажными штреками, с которой я был знаком только по литературе. Не могу сказать, что увиденное под землей хоть в малой степени отражало достижения научно-технического прогресса, о котором так много говорили средства массовой информации. Предприятие относилось к категории малых, годовая производительность рудника едва достигала 200 тыс. т. и поэтому технику и технологию с полным основанием можно было отнести к категории "допотопных".


 Внешняя среда обитания накладывает отпечаток и на внутренний мир людей. Рудничный поселок расположен в котловине, со всех сторон окруженной мрачными еловыми лесами. Патриархальный и унылый быт вполне гармонировал с окружающей природой, и мне показалось, что здешняя публика пребывает в состоянии постоянной безысходности. Я не стал задерживаться и через Свердловск двинулся на Юг.

Следующим и последним этапом стал для меня Джезказган, в котором уже приходилось бывать. Чтобы попасть туда, мне предстояла пересадка на станции Жарык. Велико же было мое разочарование, когда, прибыв туда, я узнал, что в связи с опозданием нашего поезда местный поезд Жарык-Джезказган уже ушел и мне предстоит провести здесь 13 часов в ожидании проходящего из Алма-Аты. Во время моих бесчисленных командировок мне не раз приходилось оказываться в глухих местах и попадать в неприятные ситуации, но такого убожества как этот пристанционный поселок встречать еще не доводилось.

На свою беду, выезжая из Свердловска, я купил только бутылку хорошего вина и не взял с собой ничего из еды. Было воскресенье и все торговые и общепитовские точки в Жарыке не работали. На пыльных грязных улочках среди жалких бараков и саманных казахских кибиток, окруженных загонами для скота, в неизбывной тоске и безделье маялись пьяные мужики и бабы, от которых я узнал, что купить что-либо съестное можно только в ресторанах проходящих поездов, а они здесь стоят не более 2-3 минут. Вернувшись на вокзал, я попытался сдать вещи в багажное отделение, но оно также не работало. Оставалось смириться с обстоятельствами и запастись терпением.

Я уже направился в сторону чахлого скверика, как ко мне подошел пожилой, рабочего облика человек, и участливо спросил, куда я еду. Я ответил ему и выразил свое возмущение по поводу того, что не работает даже багажное отделение. Оказалось, что он и есть кладовщик, но вместо того, чтобы открыть склад и поставить туда мой чемодан, он предложил мне пойти с ним.
- Я вижу, что вы здесь проездом и значит - в Джезказган. Поезд туда будет проходить только ночью. Сегодня у нас всё отдыхает. Пойдемте ко мне. Это рядом. Пообедаете, отдохнете. Время пройдет быстрее.

 Я был тронут неожиданным предложением, ради приличия сказал, что мне неудобно в воскресенье обременять его, но, в конце концов, позволил ему уговорить себя. Вскоре мы подошли к аккуратному кирпичному домику, стоявшему за забором из голубого штакетника, густо оплетенного бурно разросшимся хмелем. От калитки до дома шла дорожка, выстеленная старой, чисто вымытой, транспортерной лентой. Весь двор был усажен розами, георгинами и прочими цветами. За домом росли фруктовые деревья. Все дышало уютом, сверкало чистотой и порядком и представляло собой сущий оазис среди пыльной пустыни.

Мы уже успели познакомиться с хозяином. Герхард Иванович Шмидт и его полная приветливая жена, имени которой я, к сожалению, не запомнил, были, несомненно, немцами. Их двор и дом, которые я вкратце описал, служили лучшим подтверждением и доказательством известных достоинств этого народа, сохраненных вопреки царящему вокруг хаосу и равнодушному беспорядку.

Хозяйка выставила на стол шипящую яичницу на свином сале, тушеную молодую картошку с бараниной, малосольные огурцы и свежие помидоры. Я достал свою бутылку, и потекла тихая беседа, на содержании которой великий Шекспир мог бы написать не одну душераздирающую трагедию.

Шмидты жили в республике Немцев-Поволжья и были высланы в Казахстан в известное время и под известным поводом. Оба работали в рудниках, чудом выжили и, более того, вырастили девятерых детей, дали им образование и всех поставили на ноги. Естественно, дети не остались жить в этой пустыне  - уехали одни в Алма-Ату, другие – в Усть-Каменогорск,  зовут родителей к себе, но старики боятся перемен. Еще бы не бояться, если любой переезд все равно оставлял их в границах страны, большинство населения которой продолжало считать их пособниками фашистов. А до возможности возвращения на свою историческую родину Шмидтам было еще так далеко! Едва ли они дожили до этого дня.

               
В Джезказгане я спускался к действующим забоям шахты N65 и с большим удовольствием осматривал отработку высоченной, до 12 метров, камеры, в которой медная руда добывалась с использованием техники и технологий, характерных для открытых горных работ. Взглянув вверх, я спросил сопровождавшего меня начальника участка, что это за выпуклые звездочки, пересекавшие двумя параллельными рядами кровлю камеры между рудными целиками. Он в недоумении пожал плечами, а я попросил направить на них луч прожектора, чтобы рассмотреть более внимательно. Мне повезло - я понял, что в породах кровли сохранились отпечатки трехпалых лап какого-то доисторического ящера. Джезказганские руды представлены медистыми песчаниками, имеющими форму пластов. В глубокой древности они откладывались на морском дне. Затем море отступило или превратилось в мелководную лагуну, в которой жили и бродили динозавры. Следы одного из них, оставленные в еще мягком песке, заполнились илом, окаменели и вот теперь, при отработке рудной залежи, сохранились в виде слепков. Я высказал окружающим свою гипотезу, все с нею согласились, но, в отличие от меня, не проявили особого интереса. До сих пор жалею, что не имел возможности хотя бы сфотографировать это чудо.

Накануне отъезда в книжном магазине шахтерского поселка Никольский я обнаружил и купил толстый том стенографического отчета печально знаменитой августовской 1948 г. сессии ВАСХНИЛ "О положении в биологической науке". Всю дорогу в поезде я читал в оригинале выступления "академика" Т.Д.Лысенко, его прихвостня Презента и других идеологов сталинской школы, громивших "лженаучные" учения генетиков, начиная от Менделя, Вейссмана, Моргана и кончая их советскими последователями в лице уничтоженного еще в 1937 г. Вавилова, Рапопорта, ныне еще здравствующего академика  Дубинина и др. До сих пор я храню этот опус как величайшее историческое свидетельство мракобесия, распространявшегося в стране с подачи ее сумасшедших вождей руками малограмотных карьеристов, спекулировавших именем Сталина и народа. Он так живо напоминает мне первые институтские годы, прошедшие под лозунгами непонятной нам борьбы против "буржуазных течений космополитизма, морганизма и вейсманизма".

               
Первой новостью, ожидавшей меня дома, была повестка на имя нашего сына, предписывающая ему явиться в военкомат. Понятно для чего. Еще накануне моего отъезда Александр, после того, как он написал контрольную по математике на 5, был освобожден от дальнейших экзаменов, "По эксперименту" зачислен в институт и тут же со всем первым курсом отправлен в совхоз "Чон-Кемин" на уборку картофеля. Взяв в деканате справку о том, что он является студентом первого курса и, следовательно, имеет отсрочку от призыва, мы пошли в военкомат, но смогли добиться лишь отсрочки до октября с предупреждением, что не исключено, что его все же заберут в армию.

 Сыну не везло. Еще год назад он мог бы учиться спокойно, но совсем недавно вышла какая-то "Форма N28", согласно которой ФПИ в числе прочих провинциальных вузов страны лишался права отсрочки студентов от воинского призыва. Что было делать? Почти три года сын жил в постоянном напряжении, связанном с учебой в трудной математической школе, работой с репетиторами, экзаменами и отказом в приеме в МВТУ, возвращением домой, учебой в ПТУ, новыми экзаменационными волнениями. Казалось всё, наконец-то, позади и вот - новый сюрприз. Нам очень хотелось, чтобы он хотя бы закончил первый курс, и поэтому мы решили действовать по-советски, используя связи и "блат".

Золовка моего друга Якова Додиса была замужем за полковником милиции П.П.Горборуковым и работала в паспортном столе Ленинского РОВД. Выслушав нас, она сказала:
 - Нет проблем. Я поговорю с кем надо.

 На другой день я отвез ее в военкомат и стал ждать. Через некоторое время она вернулась и успокоила меня:
 - Все в порядке. Саню до окончания первого курса оставят в покое, надо лишь привезти из института более солидную справку с гербовой печатью.

 После этого я отвез справку в военкомат и передал ее майору. Вот так. Точь-в-точь как у Высоцкого - "А Сережку Фомина спасал от армии отец его - профессор...". Разница была лишь в том, что я числился доцентом.

Обо всем, что происходило - наш сын не знал ни сном, ни духом. Он работал "на картошке" и мы решили навестить его, чтобы обнадежить насчет учебы и побаловать домашними гостинцами. Выехали на своем "Москвиче" и через четыре часа неторопливой езды добрались до главной совхозной усадьбы, за которой еще со времен переселенцев сохранилось в народной памяти название Новороссийка. Все студенты были в поле. Нам указали участок, и вскоре к нам в машину влезло жизнерадостное существо - всклокоченное, пропыленное и с грязными руками. На мой вопрос - Ну как? - сын бодро ответил:
 - Как в концлагере «Саласпилс». Подъем в 6, отбой - в 22 часа. На поле до 20-21 часа. Без выходных!

 Время свидания, как в тюрьме, было ограниченным и, накормив его фруктами и пирожками и нагрузив полной сумкой фруктов со своей дачи, мы тронулись в обратный путь.

Совхоз "Чон-Кемин" считался одним из образцовых в республике. Здесь родились братья Акаевы, старший из которых был его директором, а младший - будущий первый президент независимого Кыргызстана - еще ходил в заведующих кафедрой Автоматики и телемеханики ФПИ. Эти исторические факты нас не тронули, а вот центральная усадьба и люди совхоза произвели неизгладимое впечатление. Казалось бы, прожив более 50 лет в этой стране, пора привыкнуть к окружающей действительности настолько, чтобы перестать удивляться и все же...

По пыльной центральной улице брела в дымину пьяная нестарая киргизка, державшая в одной руке "огнетушитель" с "бормотухой" (бутылку 0,75 л. с дрянным портвейном), а в другой - грязную девочку лет пяти. За нею плелось еще двое сопливых и замурзанных ребятишек. Мамаша хриплым голосом пела киргизскую песню, перемежая ее русским матом. Дети были босые, оборванные и шли молча. Проходившие мимо мужчины не обращали на нее внимания. Было воскресенье и большинство из них, невзирая на страду, тоже "отдыхало" и было навеселе. Вид у всех был, я бы сказал, полугородской - в фетровых шляпах, мешковатых костюмах и пыльных кирзовых сапогах. И зачем им трудиться, когда партия прислала из города полторы тысячи студентов! Трактора только поднимут картошку из рядков. Дальше все сделают городские ребята и девчата руками - выберут ее из земли, соберут в ведра, переложат в мешки, затем вывалят в машину. Вот и вся механизация и современная технология! На этом примере происходит воспитание будущих специалистов и граждан великой державы!

На обратном пути мы не преминули заглянуть в Орловку к старым друзьям Воробьевым, как всегда встретившим нас с милым радушием. Увы, время и работа брали свое. Виктор, как главный механик комбината принимавший самое активное участие в пуске реакторов по выработке редкоземельных элементов из руд Актюза, перенес несколько тяжелейших операций на глазах. Ему удалили оба хрусталика, он носил очки +12 и рассказал, что это - результат воздействия радиации. Дорого Кудряшову, ему и многим другим досталась перестройка комбината.

Заглянули мы и на кладбище, с грустью заметив как много наших старых знакомых успело за это время переехать из уютных квартир под скромные и печальные памятники, разбросанные среди пыльных акаций и карагачей. Их счет шел на многие десятки, а живых - лишь на единицы.

               
Кафедральные заботы отнимали у меня массу времени. Раздражал непрерывный поток бумаг, шедший по каналам союзного и республиканского министерств Высшего и Народного образования и дополнявшийся указаниями и запросами ректората и учебной части. Инструктивные письма, регламентирующие каждый наш шаг, следовали одно за другим. Это была настоящая бюрократическая вакханалия, вынуждавшая меня часами обдумывать и сочинять отписки, так как каждая бумажка требовала соответствующего ответа.

Чего стоил хотя бы годовой отчет о работе кафедры, при составлении которого надо было ответить на 115 пунктов! Прежде чем приступить к его исполнению, я прочитал отчет за 1981 г., составленный Имаралиевым, и убедился, что и автор инструкции, и автор отчета были законченными идиотами. Я решил переломить ситуацию, объединив множество повторяющихся вопросов в табличную форму, сопроводив кратким пояснительным текстом. В результате отчет сократился в объеме в три раза, но все равно превышал 30 страниц. Когда я принес его в учебную часть Вере Зиновьевне, слывшей личным врагом каждого заведующего за свою жесткую требовательность, она выразила неподдельное удивление его жалким объемом.
- Что вы мне принесли? Это отписка, а не кафедральный отчет.
- Но вы даже не посмотрели его. Он содержит ответы на все вопросы, только я свел их в более удобную табличную форму. Фактически я облегчил вашу работу, если только вы действительно работаете над нашими отчетами, а не ставите их на полку.
- Вас никто об этом не просил. Боюсь, что начальник учебной части не примет такой отчет. - (Существовало указание, согласно которому до принятия отчета зав.кафедрами не могли уйти в отпуск).
- Примет. Я вам даже советую взять его за образец и облегчить жизнь всем заведующим. Да и вам, уверяю, будет проще работать с ним. - В.З. вздохнула и взяла мой отчет. Я одержал первую победу на фронте борьбы с бюрократизмом.

               
В суете и волоките незаметно подкралась осень. В массах зрело убеждение, что дни "дорогого Леонида Ильича" сочтены. Его сентябрьская поездка в Азербайджан для вручения республике третьего ордена Ленина произвела на всех тягостное впечатление. Торжественное заседание происходило в духе средневекового Востока. Престарелому вождю, сидевшему с блаженной улыбкой идиота, пели такие дифирамбы, что смотреть и слушать льстивые речи Гейдара Алиева и других солидных мужчин было стыдно и противно. Свое отношение к старцу трудящиеся могли выразить только в злых анекдотах. Вот некоторые из них:

Л.И. спрашивают - Когда завершится продовольственная программа, каким будет следующее мероприятие партии? - Перепись оставшегося населения.

Брежнев прибыл в аэропорт для встречи Индиры Ганди. Ему говорят - Леонид Ильич, Вы надели один черный ботинок, а другой у вас желтый. Надо съездить домой и переобуться. - Я уже три раза ездил, а там тоже один черный, а другой желтый.

Смеялись над бедным стариком жестоко и почти открыто, а ведь 18 лет его пребывания во власти многими признавались наиболее стабильными и даже демократичными.
Сталина боялись и за собственный страх уважали. Прав был Некрасов - "Люди холопского звания - сущие псы иногда. Чем тяжелей наказание, тем им милей господа!"
Хрущева уже не боялись, но устали от его бесконечных и беспорядочных реформ.

Внутренняя политика при Брежневе производила впечатление ровной и незамутненной шараханьями. Однако мало-мальски вдумчивому наблюдателю было совершенно очевидно, что страна не просто топчется на месте, а движется вспять. Бурный научно-технический прогресс обходил нас стороной. Просматривая зарубежные журналы, я с огорчением замечал, насколько устарела наша горная техника, а вместе с нею и технология горных работ. Предприятия, получавшие валютные отчисления за свою продукцию, в частности – “Якуталмаз” и “Апатит”, предпочитали закупать автосамосвалы в Канаде и Японии, отправляя белорусские БелАЗы на свалку. Нерюнгринский угольный разрез целиком был оснащен импортной техникой. Чтобы дать своим студентам представление о передовой технике для открытых горных работ, я вынужден был, пренебрегая опасностью прослыть космополитом, использовать в лекциях красочные проспекты американских, канадских и японских фирм. Нашему машиностроению похвастаться было нечем.

Вдобавок ко всему на нас обрушился энергетический кризис. На заправочных станциях стояли длиннющие очереди за бензином, в квартирах батареи еле теплились, давление газа упало настолько, что наша колонка не включалась, напряжение в сети не обеспечивало стабильной работы телевизора. Мы давно привыкли к скудному продовольственному ассортименту, но когда в преддверии приближающейся зимы в домах стало холодно и темно, настроение у всех упало. Именно тогда среди населения распространилась притча о пяти парадоксах нашего загадочного общества:
1. Никто ничего не делает, но планы перевыполняются.
2. Планы перевыполняются, но в торговле ничего нет.
3. В торговле ничего нет, а дома у всех всё есть.
4. У всех всё есть, но все недовольны.
5. Все недовольны, а на выборах единодушно голосуют "За".
В такой вот обстановке приближающегося конца света с раннего утра 11 ноября по радио зазвучали мелодии из "Лебединого озера" и симфонии Чайковского. Народ догадался - Леонид Ильич приказал долго жить. Еще 7 ноября мы имели удовольствие видеть его полуживого на трибуне мавзолея. С отваливающейся челюстью и потухшим взглядом, он с трудом изредка приподнимал руку и едва шевелил пальцами, приветствуя ликующие колонны демонстрантов. Это было жуткое зрелище! Какой чудовищной жестокостью надо было обладать, чтобы заставить смертельно больного старика за два дня до кончины выйти на продуваемую трибуну! Скончался он 10-го в 8 ч. 30 минут, но официальное сообщение по непостижимым политическим мотивам было сделано лишь 11-го в полдень.

Невероятная любовь Кремля к таинственности всего, что было связано с жизнью и смертью дорогих вождей, неизбежно приводила к распространению в массах самых нелепых слухов. Вот и на этот раз поползла версия о том, что внезапная смерть Л.И. вызвана потрясением в результате самоубийства его друга и члена Политбюро Кириленко, который застрелился потому, что его сын сбежал в Англию с важными государственными документами. Слух о самоубийстве Кириленко оказался ложным, что же касается бегства сына, то эту версию посчитали вполне достоверной, так как через несколько дней отец вышел из состава Политбюро якобы "по собственному желанию".

В подобных ситуациях самым жгучим является вопрос о преемнике на посту Генерального секретаря ЦК КПСС. Я на основе собственного политического анализа выдвинул три кандидатуры в порядке вероятности: Андропова, Черненко и Тихонова. Это несколько позже утвердится порядок - кто хоронит, тот и занимает опустевший трон. В тот раз 13 ноября еще за два дня до похорон на пленуме ЦК ген.секом стал 68-летний Ю.В.Андропов. "Король мертв - да здравствует король!" Новым "королем" был избран председатель КГБ СССР - самой страшной организации в стране! Многие, и я в том числе, призадумались.

С кончиной Брежнева завершился этап поступательного движения социализма. В стране был объявлен 4-х дневной траур и приняты чрезвычайные меры предосторожности. Повсюду были введены дежурства, свидетельствующие о том, что партийные органы обеспокоены возможностью стихийных выступлений и митингов. В состав Политбюро был введен первый секретарь ЦК КП Азербайджана Г.Алиев. На первый взгляд в этом не было ничего особенного, но доморощенные политологи сразу же обратили внимание на то, что в недалеком прошлом Алиев был председателем КГБ Азербайджана. В этом увидели усиление роли "органов" в руководстве страны и ужесточение в ближайшем будущем карательных функций государства.

Новый генсек, как водится, начал свою деятельность с того, что распечатал первый конверт, оставленный предшественником и прочел в нем - "Сваливай все на меня". В своих выступлениях Юрий Владимирович, в котором я нашел зловещее сходство с Лаврентием Берия, указал на недостатки прежнего руководства, заведшего страну в тупик, и определил пути выхода из создавшегося кризиса. Главный тезис звучал кратко - "укрепление трудовой и производственной дисциплины в свете указаний ноябрьского (1982 г.) Пленума ЦК КПСС". На бумаге все было правильно, но в жизни эти указания приобрели такие уродливые формы, о которых до сих пор помнят мои современники. Впрочем, не будем забегать вперед.


Советские трудящиеся на приход к власти Андропова откликнулись краткими анекдотами:
      Референт - Андропову – “Ю.В., к Вам предсовмина Тихонов”. – “Введите!”
      Среди технарей прошел слух - Ю.В. пишет книгу "Допуски и посадки".
       Кириленко, вышедший из состава Политбюро, говорит Андропову - Не слишком ли                круто ты берешь? Пойдет ли за тобой народ? - Не пойдут за мной - пойдут за Брежневым!
Радикальные решения в области высшего образования тоже не заставили себя долго ждать. На совещании деканов и заведующих кафедрами наряду с требованием внедрения в учебный процесс миниЭВМ, технических средств обучения - телевизоров, дисплейных классов и "сенсорных датчиков" шел разговор о планировании подготовки кадров и распределения выпускников. Нам сообщили, что план выпуска специалистов с высшим образованием в 1982 г. по СССР недовыполнен на 24 тыс. человек. К местам распределения не явилось 76 тыс. специалистов, или 14,5%. Велик отсев студентов, в котором два первых места занимают Эстония и Киргизия. В решении совещания было записано, что отсев студентов с пятого курса есть следствие "формального и бездушного отношения к студентам за весь период обучения!" Этот тезис ректор дополнил словами - "Нельзя допускать, чтобы к сессии студент подходил, не сдав зачеты, курсовые проекты и другие работы."- Это предупреждение следовало понимать как приказ не ставить двоек.

А что было делать мне, если по итогам зимней сессии у некоторых студентов, выходивших на дипломирование, оказывалось по 6-8 двоек? Предстоял государственный экзамен по "Научному коммунизму" (!), до которого двоечники не допускались, и надо было уговаривать коллег смилостивиться и пожалеть хотя бы меня!

Возникали казусы. Некто Турдубаев - тупой как валенок и лютый бездельник - имел несколько двоек, но как ярый активист по линии ССО (студенческих стройотрядов) был награжден медалью "За трудовую доблесть" и даже избирался на XXI съезд ЛКСМ Киргизии. Однако его общественная активность тоже оказалась дутой и секретарь комсомольской организации факультета Маширов отказался подписывать характеристику, поставив меня в неловкое положение. Без его подписи я не мог утвердить ее, и дело стало приобретать широкую огласку – “Турдубаева! Не допускают на ГЭК!”

 Вскоре ко мне пришел его отец и сказал буквально следующее - "Ну что вы издеваетесь над мальчиком! Выпустите его ради Бога! Все равно он не будет работать в шахте, для него уже есть лимитное место в ЦК ЛКСМ республики!"- А действительно, зачем такому доверять руководство производственным коллективом, когда есть возможность поручить ему воспитательную работу среди молодежи! Мы сдались.

За год работы на кафедре я имел возможность убедиться в том, что чиновники системы высшего образования по тупости и упрямству ничуть не уступают своим идейным вдохновителям из партийного аппарата. Однажды на кафедре появилась комиссия Минвуза республики, в составе которой я с удивлением увидел Ефимовича, работавшего в моей лаборатории в 1969 г. в качестве лаборанта. Съездив пару раз в командировку на Коунрадский карьер, он быстро усвоил, что подобная работа не для него и вскоре уволился. Теперь в качестве мелкого клерка, когда-то причастного к горному делу, он с видимым удовольствием пытался продемонстрировать мне свою значимость и мою зависимость от его мнения.

В лучших советских традициях он старательно выискивал их не в реальных делах, а в протоколах кафедрального журнала. Но я был стреляным воробьем - любое инструктивное письмо Минвуза СССР или приказ МНО Кирг. ССР были у меня вписаны в повестку заседания кафедры, обсуждены, аккуратно "запротоколированы" и подчеркнуты красным карандашом. Протоколы я писал сам, старательно занося в них "выступления" преподавателей и принятые решения. Чаще всего это было пустой формальностью, но зато она всегда спасала меня от придирок подобных комиссий. Бегло познакомившись с журналом и убедившись в том, что все письма и приказы были "проработаны" и приняты к исполнению, Ефимович сумел задать мне ряд заранее подготовленных вопросов, на которые, он это твердо знал, у меня не будет положительных ответов. Вот они:
- почему на кафедре отсутствует график мероприятий по постановлению об улучшении контроля над исполнительской дисциплиной?
- почему не проводилась работа по изучению текстов гимна СССР на русском языке и республиканского гимна на киргизском языке?
- почему не зафиксировано изучение символик гербов СССР, республик и государственных флагов?

Мне с трудом удалось не сорваться и не высказать все, что я думаю о нем, о комиссии и самом министерстве. Злость моя была так велика, что я не стал выдавать ему обещания исправить нашу оплошность, но заявил, что дело специализированной кафедры - заниматься подготовкой горных инженеров, а проблемами гимнов, гербов и флагов пусть занимаются преподаватели факультета общественных дисциплин.
И это только один, наиболее яркий, образчик того, до каких вершин маразма дошла наша идеология!
               
               
Однако хватит говорить о политике и учебном процессе. Пора вспомнить ОНИЛ, местничество в которой стало приобретать угрожающие формы. Заведующие отделами активно демонстрировали свою финансовую и кадровую обособленность и возмущались, если я обязывал их принять на вакантные места студентов. Особенно ревностно к этому относился Гена Дегтярев, который по мере приближения к защите диссертации последовательно формировал в себе авторитарный комплекс. Приходилось напоминать ему, что отраслевые лаборатории создавались не в качестве независимых подразделений, а для привлечения к научной работе студентов и преподавателей кафедр. Вообще его поведение в последнее время меня настораживало. У меня были основания считать, что после защиты он перейдет на более близкий ему энергетический факультет и постарается перетащить туда же договор с объединением "Каратау". В этом случае дальнейшее существование ОНИЛ при кафедре РПИ становилось бы проблематичным. Возможность такого варианта не исключал Нифадьев и именно поэтому я хотел возложить на него обязанности заведующего ОНИЛ.

На очередной НТС ПО "Каратау" с нами  поехали  ректор  ФПИ В.М.Журавлев и начальник НИС М.В.Дунаев. После того как деятельность лаборатории, на этот раз в присутствии самого ректора, была одобрена, Владимир Михайлович возбудил перед Советом вопрос о выделении институту по линии Министерства минеральных удобрений лимитов по труду и фонда заработной платы на 10 единиц. Обещание, которое по советскому принципу никого и ни к чему не обязывает, было получено. Чтобы не возвращаться к этому вопросу скажу, что наше требование, в конце концов, было удовлетворено в полном соответствии с действующим в стране положением - давать половину запрошенного. Нам выделили 5 единиц, но на это выбивание у меня ушло почти два года.
Совет в Каратау прошел без участия генерального директора Объединения Анатолия Ивановича Шеина - в конце прошедшего года он умер в кремлевской больнице после операции на легких. Было ему немногим более 61 года. На прошлом Совете он произвел на меня впечатление безмерно усталого и обреченного человека, всю жизнь барахтавшегося в противоречиях между жестким планом, слабой технической базой и людской безответственностью.

               
Однажды на лекции один из студентов задал мне вопрос по организации работ в лавах угольных шахт, оборудованных механизированными комплексами. Ситуация, в которую я попал, живо напомнила мне старый анекдот:
Работяге дают путевку по линии общества "Знание" с поручением прочесть в колхозе лекцию об освоении космоса. - Да я ведь в этом совершенно не волоку. - А тебе и не надо этого. Прочтешь по бумажке. - На следующий день его спрашивают. – Ну, как прошла лекция? - Хорошо. Только один чудак спросил меня - что такое апогей? - Ну и как ты ему ответил? - А я дал ему уклончивый ответ. - Какой же? - Послал его ...!

Я не мог поступить подобным образом, но почувствовав, что мои знания в этой области носят слишком общий характер, решил немедленно их конкретизировать. Зимой я взял командировку по руководству практикой студентов на шахтах Кузбасса. Прибыв в Новокузнецк и поселившись в гостинице Объединения "Южкузбассуголь", я отправился на шахту "Абашевская". В сопровождении участкового механика я облазил две лавы, первая из которых была оборудована комплексом КМ-130, а вторая - "Донбасс". Высота второго была немногим более метра и мне пришлось пробираться вдоль длинной лавы согнувшись, а кое-где и на четвереньках. Разгоряченный, я вышел на вентиляционный штрек и попал в мощную струю холодного воздуха.

Вернувшись в гостиницу, я вскоре почувствовал, что у меня сел голос. Когда через некоторое время мне позвонили коллеги с кафедры РМПИ Сибирского металлургического института В.К.Березин (зав.каф.) и Б.Г.Яновский, чтобы пригласить на торжества в честь дня Советской Армии, я даже не смог говорить. Обеспокоенные моим состоянием, милейшие сибиряки вскоре приехали за мной на машине и повезли в сауну при городском спортивном комплексе. Лечение происходило в традиционно русском стиле: раскаленная до 110 градусов сауна - предбанник - сауна - предбанник. Каждый выход сопровождался 100 граммами водки с роскошной закуской.

Должен сказать, что снабжение в Новокузнецке в то время было лучше, чем в Москве и от изобилия продуктов в магазинах я даже терялся. После процедур я почувствовал себя гораздо легче, но мне сказали, что курс лечения будет продолжен завтра в парной бане при автобазе. Там меня потчевали прекрасным темно-коричневого цвета напитком, похожим на дорогое виски, солеными груздочками и забытой ветчиной. Когда я спросил название крепкого и приятного напитка, Борис Яновский рассказал мне интересную историю.

Напиток называется "Кедровочка". Готовится она из хорошо очищенного с помощью молока и марганцовки сахарного самогона, который настаивается на кедровых орешках. Основу для настойки Борис делал на своей даче в лесу. Пару лет назад у них на кафедре гостили коллеги из Канады, которых, после того как кончились казенный коньяк и водка, ребята увезли на дачу и угостили "кедровочкой". Канадцам напиток понравился изяществом состава и технологией изготовления. Через год Борис получил письмо из Канады, в котором один из гостей с гордостью писал о том, что получил патент на изготовление "кедровочки", успел заработать на ней кучу денег и благодарил его за рецепт.
- Подлец эдакий! - сказал, смеясь, Борис. - Лучше бы прислал немного канадских долларов вместо спасибо!
С той поездки я привез не только вполне достаточные знания по технологии механизированной добычи угля, но также и рецепт этого оригинального напитка, которым до сих пор угощаю многих своих гостей. Кстати, "кедровочка" на основе хорошей водки даже лучше, чем на самогоне.

               
В разгар южной весны, когда душа рвется на дачу, где так много разных и приятных работ и забот, мне вручили официальное письмо за подписью академика В.В.Ржевского с уведомлением о том, что я должен отчитаться о деятельности ОНИЛ перед УМС (учебно-методический совет) и НТС (научно-технический совет) на выездной сессии по высшему горному образованию Минвуза СССР. Работа секции будет проводиться на базе ДВПИ (Дальневосточного политеха) в городе Владивостоке 27-31 мая!

Воистину, такие дальние и дорогие выезды были одним из важнейших завоеваний Социализма. Они доставляли множество приятных моментов участникам и оставляли массу теплых воспоминаний о днях, проведенных в новой обстановке среди новых людей и свежих впечатлений. Хотя приглашение касалось только меня, но в поездку напросились еще два человека - заведующий кафедрой ЭАГР (Электрификации и автоматизации горного производства) А.Г.Курдюмов и сотрудник ОНИЛ Валентина Еремеева. Последняя давно мечтала переехать во Владивосток и упросила ректора разрешить ей эту поездку, естественно, за счет лаборатории.
Чтобы сохранить свежесть былых впечатлений, воспользуюсь своими прошлыми записями.
"Прилетели мы в аэропорт 25 мая ранним утром. Первым, кого мы увидели, спустившись по трапу, был пожилой узбек в белой на выпуск рубахе, подпоясанной несколькими цветными платками, в бархатной жилетке, кирзовых сапогах и тюбетейке. Эта встреча глубоко тронула нас как свидетельство богатых жизненных сил и традиций славного узбекского народа.
В связи с преждевременным приездом нам с помощью сотрудников ДВПИ удалось временно поселиться в старенькой гостинице "Челюскин", в которой в свое время располагался штаб С.Лазо. 27 мая нас переселили в новую гостиницу "Владивосток", в которой были забронированы места для всех участников секции.
Время 20 часов. Я в номере 931 на IX этаже гостиницы. Окно выходит на бухту "Золотой Рог", которая вся перед глазами - от устья до конца. У северного берега слегка дымит серая громада авианосца "Минск". Далее все забито судами разных типов и классов - большие морозильные траулеры, госпитальное судно "Обь", корабль спецназначения "Башкирия", крейсер "Александр Суворов", эсминцы "Скрытный" и "Гневный" и много других судов. Ветер разогнал тучи и бухта сверкает под лучами вечернего солнца.

26 мая знакомились с ближайшими к центру районами города. Прогуливались по Ленинской ул. - бывшей Светланской, а еще ранее - Американской.

27 мая должна была начаться работа УМС НТС, но московский рейс пришел с большим опозданием и дела перенесли на 28-ое.

28 суббота. Ржевский не прилетел, его замещал ректор Донецкого политеха. С утра все шло вяло и формально и обстановка расхолодила меня. Стоило ли собирать со всей страны столько людей (никак не меньше 50 человек), для того, чтобы дремать и зевать. Под конец мне дали слово и при этом попросили быть покороче. Я доложил о наших работах в самой общей форме и был несколько шокирован безразличием, с которым большинство присутствующих отнеслось к моему сообщению. И только профессор Кутузов Б.Н., до сих пор дремавший после глубокого похмелья, вдруг проснулся и, вскарабкавшись на трибуну, понес меня вместе с лабораторией, обвиняя в том, что содержание нашей тематики не соответствует названию лаборатории.

 Это был давно знакомый и хорошо отработанный в МГИ прием - со всем авторитетом представителя головного московского вуза заявить аудитории, что незнакомый ей докладчик вводит ее в заблуждение. Я попытался его опровергнуть, но без особого успеха. Еще бы - его знали все, а меня видели впервые. Под впечатлением его коварного выступления едва не было принято решение прикрыть лабораторию и только общая усталость и предвкушение развлекательной части программы помешали осуществлению его глупой и совершенно непонятной мне выходки. Но настроение у меня было основательно подпорчено.

На этом деловая часть секции, ради которой мы собрались на краю света, была скомкана и завершена. В 16 часов нам подали автобус и повезли в бухту “Лазурная”, где находились пансионат и  .лагерь "Политехник" ДВПИ. Место далеко не из лучших - грязный галечниковый пляж, холодная вода, деревянные домики и большой павильон-столовая, в которой ректорат устраивал прием для дорогих гостей. Была подана уха из свежей морской рыбы, под которую на столах засверкало множество бутылок с водкой. Звучала масса тостов за Дальний Восток и его прекрасную столицу, за гостей и хозяев, за горное производство и науку.

Тамадой был сам ректор ДВПИ Б.Ф.Титаев, производивший впечатление очень приятного, интеллигентного и утомленного человека. Когда по принципу "алаверды" дошла очередь и до меня, я поднял тост за здоровье своих земляков, заявив по случаю, что являюсь уроженцем Владивостока, очень этим горжусь и рад неожиданно представившейся возможности посетить родной город. Засиделись до темноты, съели всю уху, выпили всю водку, напились "до положения риз" только трое. Обратно возвращались в самом прекрасном расположении духа под дружно и слаженно исполняемую песню "По долинам и по взгорьям...".

На следующий день утром была запланирована экскурсия по заливу Петра Великого. К причалу подали большой катер "Амур", принадлежавший Объединению "Приморскуголь". За Русским островом мы бросили якорь и приступили к ловле рыбы на "донки", заготовленные нашими хозяевами. Клев был отличный. Я поймал около десятка камбал и одного ленка. Всего мы наловили не меньше 20 кг. Рыбу тут же чистили и на камбузе варили уху. За ухой последовала рядовая пьянка, от которой я постарался сбежать..

30 мая к гостинице подали два автобуса, на которых нам предстояло посетить порт Находку. Проехав по живописной трассе около 160 км, мы увидели перед собой великолепную картину - на самом гребне перевала среди зеленых холмов стоит на мертвом якоре белоснежная зверобойная шхуна "Надежда", превращенная в ресторан. Зрелище было красивым и очень романтичным. Здесь нас ждал завтрак, заказанный горкомом партии, и представляемый его вторым секретарем. Меню было достаточно скромным: кальмары под майонезом, ветчина, салат из свежей редиски и огурцов, водка и минеральная вода. Коварство официанточек, обслуживающих дорогих гостей, состояло в том, что они постоянно держали рюмки полными. Для большей части наших ученых вид постоянно наполненной рюмки оказался настолько сильным раздражителем, что под горку к порту мы спускались в самом благодушном настроении. Могло бы быть еще хуже, если бы наш партийный гид не уговорил массы потерпеть до обеда, который должен был состояться на берегу Тихого океана.

По пути вниз он с неожиданной откровенностью поведал нам о проблемах молодого города с его четырьмя строящимися и работающими портами: нехватка людей, "оргнабор", преступность, алкоголизм, наркомания, проституция - вот краткий перечень проблем, которые входили в круг его обязанностей.

Главной достопримечательностью города был, конечно же, порт "Восточный" с его терминалом для перегрузки угля Нерюнгринского разреза на суда для отправки в Японию. Японцы строили его "бесплатно" в расчете на поставку 120 млн. т. коксующихся углей для своей металлургической промышленности.

После осмотра порта нас повезли на берег бухты Врангеля, где под патронатом местного горного округа нас ждал простой, но очень обильный обед. На этот раз вместо надоевшей рыбы в огромных котлах варились жирные куры из расчета одна на двоих. Что касается водки, то ее приходилось по 500 "на рыло". Без ложной скромности скажу, что из всех ученых секции только наша троица соблюдала приличия и не напивалась. Еще до того, как все упились, мы единогласно решили, что грех, будучи на берегу Тихого океана, не искупаться в нем. Несмотря на довольно сильный прибой и низкую температуру воды (было около 8 градусов) мы разделись и смело вошли в воду. Еще двое или трое последовали нашему примеру и все мы с воплями и уханьем окунулись в зеленовато-прозрачные воды. Хорошо, что на берегу было чем погреться.

Случилось так, что за обедом не смогли выпить всю водку и милые горноспасатели погрузили оставшиеся бутылки вместе с закуской в автобусы. После трогательных прощальных объятий и поцелуев автобусы, из которых доносилась разноголосица песен, тронулись в обратный путь с заездом в Партизанск. В гостиницу мы вернулись аж в половине четвертого ночи 31 мая.

Оставшийся день до отлета я, наконец-то, смог посвятить свиданию с родственниками, жившими во Владивостоке и с которыми последний раз виделся в 1961 году. Моя двоюродная сестренка за это время успела выйти замуж и родить двух очаровательных девочек. С моим двоюродным братом Павлом Тангаевым встретиться не пришлось. Квартира была заперта, а соседи не знали где он. В ночь мы вылетели домой."


Вот так в доброе старое время в нашей великой стране под эгидой людей государственного ранга организовывались и осуществлялись мероприятия, имевшие изначально высокую цель что-то улучшить и усовершенствовать. На всех уровнях подобные съезды, конференции, совещания, симпозиумы, "секции" и пр. превращались в обыкновенные пьянки за "казенный счет" и никто не сможет меня убедить в том, что это не было типичным явлением социалистической действительности.


 В конце июня нашего сына, едва он успел сдать экзамены за первый курс, "забрили" в армию. Такого безобразия не было даже в сталинские времена, когда мужская половина общества была выкошена войной. Обидным было и то, что приказ о призыве в армию студентов носил дискриминационный характер - он не коснулся 80-ти центральных, по большей части - московских, вузов. В день моего 53-х-летия мы провожали Сашу из ленинского райвоенкомата. По предварительной версии группу парней из Фрунзе направили в Тамбовскую "учебку", в которой готовили персонал для ВВС. Слава Богу - не в Афганистан с его затянувшейся бойней! На целых два года мы с Надеждой остались одни. В квартире непривычно пусто и грустно. Птенцы покинули родительское гнездо и ушли в самостоятельный полет - такова жизнь.

               
              Окончились заседания ГЭК, приносящие кафедре, а больше всего мне, массу огорчений и неприятностей. Из троих моих "подзащитных" защитился только один. Двое - Жагапаров и Лисовский-старший выпали из обоймы. Первый оказался совершенно неспособным к работе над проектом, а второй получил 2 года условно за торговлю анашой, и был отчислен из института. Из 40 защищавшихся 14 получили тройки, 19 - четверки и 7 - пятерки. Смею утверждать, что реальная цена представленных проектов была ровно на один балл ниже и будь моя, никем не ограниченная, воля, то 14 человек я бы отправил на производство без дипломов.

После ГЭКа преподаватели разъехались по практикам, на кафедре воцарилась блаженная тишина, я по собственному трафарету быстро накропал годовой отчет, всучил его учебной части и подал заявление на отпуск, часть которого решил использовать для работы над монографией.

Здесь у меня возникли сложности с интерпретацией большого объема данных по энергоемкости бурения, накопленных за все годы исследований на 12 карьерах. По каждому месторождению они группировались в виде кривых статистического распределения, в которых прослеживались определенные математические закономерности. Не хватало одного - дать им физическое толкование и наполнить, таким образом, реальным геомеханическим содержанием.

Кто ищет - тот всегда найдет. В библиотеке института Геологии АН республики, я обнаружил шкафы, в которых находилась библиотека покойного академика Дм. Ив. Щербакова, подаренная им в свое время М.М.Адышеву. Среди книг я нашел монументальный труд А.Е.Ферсмана "Геохимия", в третьем томе которого содержался ответ на мои вопросы. Выдающийся ученый, ученик незабвенного Владимира Ивановича Вернадского большой раздел посвятил обоснованию геоэнергетической теории генезиса минералов, суть которой вкратце сводится к тому, что прочность и твердость минералов и их композиций пропорциональна энергии, затраченной природой при их образовании. Следовательно, затраты энергии при разрушении тех же минералов и их композиций в процессах бурения, взрывания, дробления и измельчения будут обязательно пропорциональны энергии их созидания. Таким образом, мои экспериментальные данные лишь подтверждают эту закономерную связь, и в их физическом и геомеханическом объяснении я могу ссылаться на идеи и авторитет Вернадского и Ферсмана.

Должен признаться, что работа над последней IX главой книги отняла у меня не только много сил и времени, но принесла, как говорят, большое моральное удовлетворение. Читая и вникая в рассуждения Ферсмана, я не переставал восхищаться ясностью его мышления, колоссальным объемом информации и глубиной выводов. И какими жалкими на этом внушительном фоне казались мне "научные труды" корифеев нашей горной науки! На шмуцтитуле I тома "Геохимии" я прочел дарственную надпись - "Дорогому Митюхе от автора". Ферсман - Щербакову. Приятно было работать с мыслью о том, что эти книги когда-то были в руках настоящих подвижников науки.

Кстати, немного о Д.И.Щербакове. Мы с ним были слегка знакомы. Когда в начале 60-ых мы жили в "Вороньей слободке" по ул. Краснооктябрьской, 118, на втором этаже нашего подъезда жила скромная одинокая женщина - сотрудница института Геологии. Звали ее, если память мне не изменяет, Анастасия Михайловна. Во время своих довольно частых приездов в Киргизию к друзьям, ученикам и знакомым геологам Дмитрий Иванович обязательно навещал ее. В это время нашему сыну шел второй год. Он был крепким, круглоголовым и веселым парнишкой, любившим с помощью пальцев играть на собственных губах. Проходя мимо сидевшего в коляске Саши, Дмитрий Иванович трепал его по пухлой щечке, говоря - "Какой очаровательный мальчик!"

 Академик был стар, с трудом поднимался по лестнице и иногда оставался у А.М. ночевать. Кумушки нашего коммунального двора посмеивались над привязанностью старика, а мои коллеги из института Геологии говорили, что их добрые отношения начались еще с экспедиций, в которых А.М. работала коллектором и была первым помощником Д.И. Она так и осталась одинокой, посвятив свою жизнь служению этому доброму человеку. Дмитрий Иванович умер в 1966 г. и извещение о его кончине появилось в "Известиях" почти одновременно с некрологом о смерти моего тестя Георгия Яковлевича Лопаткина в тульском "Коммунаре".

               
Страна вступала в затяжную стадию внутренних неурядиц и несчастий и внешних конфликтов. Самыми трагическими катастрофами 1983-го года стали авария пассажирского теплохода "Александр Суворов" под Ульяновском, унесшая несколько десятков жизней, и гибель "Боинга-747" Корейской авиакомпании, сбитого в районе острова Сахалин. Это происшествие еще много лет будет будоражить мировую общественность, прежде чем удастся до конца разобраться в запутанных обстоятельствах трагического рейса КАЛ-007. Самолет был сбит в ночь с 31 августа на 1 сентября, но и через неделю наши средства информации не хотели признавать этого факта.

 Вот что писали "Известия" о деталях события - "Над о. Сахалин по курсу его движения были даны предупредительные выстрелы трассирующими снарядами. Вскоре после этого самолет-нарушитель вышел за пределы советского воздушного пространства и продолжал полет в сторону Японского моря. Примерно 10 минут он находился в зоне наблюдения радиолокационными средствами, после чего наблюдение за ним было потеряно." На самом деле не было никаких трассирующих снарядов, а пилот СУ-15  Г.Осипович по команде с земли выпустил по "Боингу" две ракеты "воздух-воздух". Точку, и то не окончательную, в этой истории поставят лишь через 10 лет, свалив вину на верхушку руководства страны в лице Андропова, Устинова, Громыко и их многочисленных ретивых подчиненных.

Через несколько дней пришло трагическое известие из нашей отрасли. На одном из карьеров Кривого Рога произошел преждевременный взрыв технологического блока во время зарядных работ. Погибло 11 человек.

В катастрофах была какая-то зловещая закономерность. Далекие аварии с многочисленными жертвами постепенно приближались к нам и завершились происшествием местного масштаба. В октябре подгулявшая компания, в которой были преподаватели нашего института отец и сын Грачи, вышла покурить и подышать свежим воздухом на балкон IV этажа. Последний гость, будучи в самом благодушном настроении, подошел сзади, обнял стоявших и навалился на них. Перила не выдержали и все четверо рухнули вниз. Гостю из Ленинграда не повезло - он скончался, а старший Грач с тяжелыми травмами попал в больницу. "Слава советским строителям!"- с тех пор я стал тщательно проверять крепость перил, прежде чем опираться на них.