Книга первая - часть вторая - глава вторая

                Глава вторая

                1

       Н: Когда американцы увидели советский фильм-сказку «Морозко», они не поняли русского фольклора: этой наивности, доведенной до гротеска, этот чудаковатый юмор, – всё было экзотично для зрителей за океаном... Даже то, какими предстают с экрана наши положительные герои – дедушка Морозко и Настенька. Например, Морозко, прежде чем творить добрые дела для Настеньки, «проверяет» её: к ней подходит всё ближе и при этом повторяет один и тот же вопрос – тепло ли ей? И это – в заснеженном лесу, да ещё при веющем морозе от того, кто назван его именем. А Настенька, вся продрогшая, смиренно и безропотно отвечает, что ей ТЕПЛО...    
       Н: Извините, но в этом фрагменте Морозко – что американскому зрителю, что европейскому – предстаёт... садистом, действующим методом кнута и пряника: мол, кому и мой «кнут» покажется слаще «пряника», тому и «пряник» мой будет. Однако, не кажется ли здесь Настенька девушкой, повреждённой в рассудке? А ведь Морозко за ответ, что ей «тепло», её даже хвалит: «Хорошая ты дЕвица. Не перечливая». – Знает – такие девушки, как она, с малых лет приучены слушаться старших и ни в чём им не прекословить. 
       Н: Морозко только при первом знакомстве с Настенькой испытывает её столь сурово; и Настенька нигде больше в фильме не кажется девушкой, которая чувствует одно, а говорит другое – то, что от неё хотят слышать... Но не в сказке, а в жизни – лично мне бы от такого дива сделалось не по себе...       

                2

       А теперь – в нашем повествовании – перенесёмся на много лет назад.
       Мы расскажем: о Юле, о семье Ведмедевых, в которой она появилась на свет; о времени, которое давно ушло... 
       Юлия Ароновна – как уже говорилось – родилась в Херсоне. Её отец Арон Арнольдович был владельцем швейной фабрики. Её мать Мария Осиповна вела домашнее хозяйство. В семье росло четыре дочери. Их звали – от самой старшей до самой младшей: Клава, Бася, Юля и Туся.
       Ведмедевы были одной из самых богатых и процветающих семей Херсона. Арону и Манечке было уже далеко за тридцать, жили они счастливо, не знали ни в чём нужды.
       И всё бы хорошо... да, если бы в царской России не совершались еврейские погромы! Если бы евреям часто не приходилось опасаться за свои жизни...
       А в стране, раскинувшейся от середины Европы до Тихого океана, от северных морей до Китая и Ирана (Персии – тогда); в стране, где страсти денно и нощно бурлили-кипели, засасывали как в грандиозную чёрную дыру, – в непредсказуемой России всегда было чего опасаться. 
       Дабы отвратить от себя гнев и возмущение тех, для кого в пору царствования Александра III и Николая II жизнь была не сахар, власти предержащие людей открыто подстрекали – мол, есть на свете народ, который всегда во всём виноват. Его и громите! (Одно время еврейским погромам жёстко противодействовал Столыпин – но недолго – пока был жив.) «Народ, во всём виноватый», грабили и убивали; насиловали еврейских женщин, калечили еврейских детей, стариков. Если это происходило в городе, к головорезам горожанам присоединялись и крестьяне находившихся поблизости сёл и деревень – для грабежа.
       Погромщикам в роли наводчиков служили полицаи: указывали им дома, квартиры, где живут евреи. Также полиция с посланными ей в подмогу солдатами разоружала еврейские отряды самообороны – чтобы те не могли защищать свой народ...
       Бывало, погром мог длиться не один день. Тогда – уже на третий день этих зверств – по разъярённой толпе громил солдаты открывали огонь. Таким образом, погромщиков евреями как бы «стращали», давали им утолить ненасытную жажду крови; но когда жажда крови оказывалась неутолимой, дубина самодержавия начинала усердно работать уже в другом направлении...
       Иные православные священники также призывали уничтожать евреев.
       Другие из них, напротив, пытались остановить слишком буйную толпу.
       Так, в Киеве, в разгар погрома, епископ Чигиринский – имя ему Платон – по улицам Подола принялся совершать крестный ход; там он встал перед погромщиками на колени, с призывом к милосердию во имя Божие. Сначала его послушались: на одних из громил присутствие церковного иерарха подействовало так же, как присутствие самого царя православного вызвало бы у них чувство чрезвычайного благоговения и трепета, другие из них – что называется, не ожидали – но тоже присмирели... Евреи – из тех, чьи жёны ещё не подверглись насилию, чьи магазины ещё не были дочиста разграблены и до кого руки черносотенцев ещё не дошли, – евреи, сами не чаявшие, что за них заступятся, взглянули на священника с надеждой, которая умирает последней...
       Но вдруг один из очень набожных громил воззвал к совсем иному: стащить материю из еврейского магазина, да подлиннее:
       – Расстелем перед батюшкой! – и этот призыв был услышан и в «благочестивом порыве» тотчас же исполнен. Епископу краска бросилась в лицо! Ведь такое «почтительное» обращение к его духовной особе для этих бесов с человеческими лицами также сподвигло их на совершение преступления. К нему сам епископ против воли оказался косвенно причастен...
       Однако, задетый за живое, но считая за низкое, оскорбительное шутовство разыгрывать фарс посреди бойни, когда краденое полотно багрового цвета во всю длину разматывают, словно красную дорожку под стопы твои торжественно простилают, – епископ Платон, даже не глядя на сей предмет, поднялся с колен, продолжил крестный ход, а с ним и воззвания к милосердию.
       Тут один из самых яростных черносотенцев – таких ничем не проймёшь – и на священника оскалил зубы:
       – И ты за жидов?!
       «И ты» – можно было подумать, кто-то ещё сейчас, кроме епископа, пытался спасти евреев. Но столько ненависти, столько угрозы слышалось в этих словах, что епископ решил: «А что, если бы на моём месте оказался митрополит Филипп, как раб совести своей обличавший злодейства Ивана Грозного – царю в лицо, а на месте этого черносотенца – Малюта, которого я окрестил бы «митрополитом» русской Дубины? (Ведь Малюта одевался, как все опричники, по-монашески: скрой он под маской своё паханье рыло от митрополита настоящего – и тому почудился бы его собственным, порождённым нечистой силой, «двойником»!..) История не повторилась бы снова? Разве сейчас этот рубака с горячей головой не хочет проломить мне череп топором, как Малюта задушил митрополита Филиппа за его отказ благословить царя на Новгородский разгром? Не убил бы этот черносотенец первого попавшегося под руку ребёнка-еврея, как во время другого погрома убили еврейского мальчика, который отказался перекреститься?!.. – И – обернувшись – в пылу... кто следующий?! Какой ещё православный священник осмелится защищать евреев, называть их «ближними», «братьями и сёстрами»?!..»
 
       Голос Свидетеля Века (словно подслушавшего мысли епископа Чигиринского): В начале века епископ Платон не знал – что придёт время, когда в стране начнут сажать и расстреливать священников. Что в Советском Союзе будут не менее фанатично, чем черносотенцы убивали евреев, разрушать храмы и памятники. Что за десять лет до конца нашего столетия, ровно через два года после праздника по случаю тысячелетия крещения Руси, отмеченного с таким же народным энтузиазмом, с каким до этого народ поддерживал вандалов советской власти, будет зарублен известный православный священник еврейского происхождения, Александр Мень: еврейская кровь последнего для убийцы (возможно, подосланного КГБ [20]) значила больше его православной веры...
 
       Присутствие иерарха, держащего крест, – всё же на толпу подействовало. Казалось, если бы не с трудом сдерживаемая ярость громил, они готовы были бы перед «батюшкой» встать на колени да воздеть к небу руки, обагрённые кровью... Чтобы – уже потом – кому-нибудь из них прийти в храм и, преклонив колени, смиренно бить челом, вслух или про себя в унисон с другими прихожанами повторять вслед за ведущим службу священником:
       – Господу помо-о-лимся!
       – Господи, поми-и-луй!
       И при этих словах – может быть, каяться... не в том, что творили погром, как молитву, нет! Каяться – «как все», кто верует и помнит, что «непогрешимых нет», что лишь один Христос воистину свят... Сменить Дубину на Библию... так, на часок... И из-за пустяков – каких-то там евреев – не слишком драматизировать... Бывало ли иначе, по-другому?
       А пока...
 
       Голос Свидетеля Века (завершающего рассказанное выше): ...Пока их глаза чёрной ненавистью сверкали; пока в их руках вилы, топоры и прочее для чёрного дела: когда епископ ушёл – умолк глас вопиющего в пустыне, – под черносотенный «девиз»: «Бей жидов, спасай Россию!» – погром продолжался как ни в чём не бывало...
                __________

       Доходившие до Херсона вести о еврейских погромах очень тревожили Ведмедевых. Беда со дня на день могла ворваться и в эту дружную семью, разрушить их мир и благополучие.
       Еврейские погромы, к счастью, их миновали.


20 Вероятно, Александр Мень, Юлиан Семёнов и Александр Плешков – первый как член редколлегии газеты «Совершенно секретно», второй – её главный редактор и третий – заместитель главного редактора, – были устранены КГБ за обладание информацией, которую предав огласке, эти люди могли уличить иных из представителей Русской православной церкви в сотрудничестве с КГБ.