Русальная неделя. Глава 7. От отца к сыну

С самого утра до обеда я разбирал вчерашние записи, расшифровывал сокращения. Новенькая общая тетрадь заполнилось письменами наполовину. Я задумался, как бы эту тетрадку озаглавить. Остановился на слове «Поворот».
Около часа позвонила Таня Огнецветова.
- Приходи завтра в гости! – сказала она. – Я обещала вас пригласить. Вот и исполняю обещание. Бери с собой Юрочку Прохорова. Попразднуем.
- Добро! – ответил я. – Можно ль не прийти на зов самой прелестной женщины этого города?
Таня усмехнулась:
- Только это не обычная пьянка. Будет семейный праздник. Родители наши, бабушки с дедушками соберутся. В общем, встреча поколений. 
- Понятное дело: девятого мая так и должно быть. Значит, надо прилично выглядеть и прилично себя вести.
- С приличиями проблем у вас, кажется, никогда не было. Просто хочу сформировать у моих гостей правильные ожидания.
- Ну ты и закрутила!
- Это я из психологии, - рассмеялась Таня. – Подружка дала прочесть «Психологию беременности». Вот я и поднахваталась выражений. В общем, жду в пять. А потом пойдём на салют.
Мы попрощались, и я сразу перезвонил Юрке. Он, конечно, был рад.
- Заходи ко мне завтра в середине дня, - сказал он. – Познакомлю с эльфийской братвой. А там и к Тане двинем.

* * *

После обеда я почитал Дениса Давыдова, подремал. Проснулся в половине шестого. Выпил кваску. Пошёл в огород. Тут, конечно, ещё ничего не поспело. Клубника только зацвела. Но и просто полюбоваться на культурные растения было приятно. А вот размышлять хотелось о важном. В голове крутились вчерашние разговоры. В раздумьях я заглянул в сараи, где лежали лесхозовские шишки. Забрался по лестнице на чердак, оттуда на крышу.
Солнце клонилось к закату. Шиферная крыша раскалилась почти до обжигающего состояния. С востока поднималась серая мгла. Но было тихо-тихо. Ни малейшего дуновения и шелеста.
«Вот на этой-то крыше, мы и поймём суть вопроса», - почему-то решил я. Перед моим мысленным взором снова потекло всё услышанное вчера: артельная организация, органическая демократия, староверы, новый мировой порядок, грядущий хаос, оскаленные клыки хищников, выжидающих своего часа на наших границах. Самоорганизация и Поворот… Интересно, как это Шестопёрову удалось затащить московского, да ещё и такого замечательного лектора в нашу глушь?
А философ прав: если ничего не изменить, если всё так дальше и покатится в нашем королевстве, королевство вряд ли переживёт даже это столетие. Наступивший век – век борьбы за ресурсы, которых в России самые большие на планете запасы. Но отстоять их перед лицом соседей при нынешнем отношении к обороне и безопасности уже теперь не легко. Вот ещё обождут чуток и явятся требовать свою долю. То, что предки наши собрали и сберегли для нас и наших потомков – и ресурсы, и всю страну – соседушки возьмут без сопротивления, голыми руками: они ведь своих потомков тоже обеспечить хотят...
Мы, кшатрии, должны дать им по рукам. Но вот как дать, чтобы эти руки сразу убрались и больше не протягивались?... Шестопёров готовится к скифской войне. Но то ли это, что, действительно, нужно?... Философ вчера поведал нам о многом, что можно бы было взять на вооружение. Но сколько нас, таких, готовых не просто жить день за днём, а что-то делать, готовясь к самому худшему? На что в решающий момент смогу повлиять я сам, коли уж тоже в кшатрии записался?
Командовать миномётным расчётом получалось. Немного привычки, и со взводом, наверно, справился бы. Но то армия. В армии слушают приказы. И всех делов-то, что уничтожать врага. А здесь, в тылу, который при скверном развитии событий сам в один присест станет фронтом, к приказам не привыкли. Авторитет завоёвывать у людей будет некогда. Надо, чтобы послушали с первого раза!...  Но, предположим, и послушали, пошли за тобой. Готов ли ты действительно, а не воображаемо, к ответственности за них – за мирных работяг-мужиков, за женщин, за детишек, за старых людей – за всех, кто поверит в тебя? Сможешь ли ты привести их к спасению? И если случилось вдруг такое, отчего и у тебя сердце затрепетало, где найдёшь ты опору и нужный совет?
Капитан Бескровный говорил о мудрецах, что явятся нам в миг отчаяния. Но явятся ли?... А что если попытаться обрести нужную мудрость самому? Конечно, коли ты родился воином-кшатрием, стать мудрецом-брахманом, по теории, тебе не светит. Но мне то не нужно всё, не нужна мудрость о каких-то там вовсе уж заоблачных материях! Я хочу владеть лишь «оперативной мудростью»! Как обрести её?…
На книги надежд немного. И ведь всякий, интересовавшийся этим делом, в курсе: настоящее драгоценное знание не доверяется письму, хранится только в памяти и сердце, передаётся из уст в уста, шёпотом, от отца к сыну, от матери к дочери, от наставника к ученику.
Ну и кто может чем-то таким владеть? Видел я наших полковников, видел генералов. Есть среди них хорошие вояки. Но вождями мало кого назвать язык повернётся. Разве что комдив Колдунов? Он, и правда, в горах часто оказывался немного чародеем. Или тот же Бескровный – у него, наверно, как раз многое из книг – коли доживёт до генеральского чина, дай Бог, будет вождь под стать Скобелеву. А остальные? Так… дипломированные специалисты, инженеры военного дела, опытные люди. Не более! Есть знания, но нет духа, нет тайны ремесла, нет ничего, что невозможно просчитать вражеским аналитическим центрам. Да и не учат, видимо, ничему такому в наших военных училищах. Разве что в разведке? Разве что опять же из уст в уста, от наставника – ученику? Хорошо бы, если б дело обстояло так…
И что же в итоге? Где всё это искать?! У кого спрашивать? От кого принять посвящение? Или всё придётся добывать своим разумением, собственным опытом и чутьём, собственной болью и ошибками?
В принципе, всё просто: познай себя – и познаешь весь мир! Вот армия мне кое-что о себе и о мире узнать помогла. Значит, чтобы продолжить познание, нужно что-то похожее, равноценное войне. А что может быть на неё похоже? Любовь?
Бывал я влюблён. Ощущения, когда это по-настоящему, схожи с болезнью. Рассудок затуманен, зато воля и чувства мобилизованы как в бою. И на карту поставлено примерно столько же. В таком ненормальном, а, скорее, сверхнормальном состоянии, пожалуй, действительно, что-то может открыться. Значит… Я должен влюбиться?! Не просто втрескаться в какую-нибудь хорошенькую девчонку, а полюбить без конца и без края! Безумно! Лучше даже, чтобы это была трудная, безнадёжная любовь! Чем больнее, тем познавательнее… Остаётся отыскать предмет.            
Я усмехнулся своим мыслям. Может быть, всё-таки есть что-то попроще?   

* * *

Вечером наша семья, за исключением Светки, ушедшей гулять, снова собралась за карточным столом. Настроение у всех было хорошее. Шутили. Меня же продолжала одолевать задумчивость. И как-то вдруг всплыл рассказ Юрки про лешего, с которым их самый продвинутый эльф удостоился чести пообщаться. Было любопытно, что на сей счёт скажут дед и отец. После окончания очередного кона я завёл об этом разговор. В ответ отец с дедом переглянулись, и на несколько мгновений за столом воцарилось странное молчание.
- Мы, лесники, – люди скрытные, - сказал, наконец, папа. – Делами, с точки зрения обычного человека, занимаемся странными, неблагодарными. А сам он, этот обычный человек, для леса – почти всегда недруг. Вот потому-то, мальчики мои, хороший лесник никогда не болтлив. Есть ему что от человечьей дури и злобы прятать. Но если уж зашла у нас сегодня об этом речь, думаю, с вами кое-чем поделиться можно. Вы-то у нас, надеюсь, друзья леса, да и кто-то из вас, может быть, всё-таки по нашим стопам пойдёт. Значит, всё равно узнаёт… Словом, слушайте, но отдавайте себе отчёт: тайна есть тайна. Никому из посторонних доверять её нельзя.
Мы с Генкой молча кивнули. Я затаил дыхание… Вот оно: от отца к сыну!
- Конечно, в леших сейчас никто не верит, - продолжал папа. - Верят в инопланетян, в полтергейст, в иные измерения, а леший – это что-то и не слишком эффектное, и совсем не городское. Какое дело нынешним горожанам до леса? Лес только для шашлыков и годится. Да и  деревенские нынче немногим лучше...
- Значит, лешие есть! – не выдержал я долгого вступления.
- Ещё раз подчёркиваю! – отец погрозил нам пальцем, - Если они и есть, то только для нашего служебного пользования. Для всех остальных никаких леших нет и в помине. Такова наша официальная позиция. Журналисты и учёные со своей пакостной техникой нам здесь не нужны. Начнётся что-нибудь в этом роде, и нашим лешим не позавидуешь. И так-то им не больно сладко…
- Ну, а вы видели их? Своими глазами?! – Генку вопрос, видно, тоже задел за живое.
- Не всякий этого удостоен, - покачал головой отец, - а вот дедушке вашему видеть привелось.
- Несколько раз привелось, - улыбнулся дед. – И разговаривал. Так-то они беседовать с нашим братом не любят, разве что, когда шутки свои шутить вздумают. А с добрыми лесниками отчего ж не поговорить? Леший наши старания видит и ценит.
Он потасовал карты и, сдавая, продолжал:
- В первый раз видел, когда ещё совсем мальцом был, но так у меня перед глазами это и стоит: точно вчера случилось. Мы тогда жили в Заволжье, на Нижегородчине. Время было неспокойное. Колхозы начались, раскулачивание. Но прадед ваш Евгений Порфирьевич, как до революции лесничествовал, так и при Советской власти дело это продолжал. И вот, было мне лет восемь, наверно. Ехали мы с отцом по дороге через сосновый бор на телеге. Лошадка у нас была такая рыженькая. Едем потихоньку. На дворе лето, жарко, а в лесу – благодать. Эдак потряхивает, баюкает, ну и задремал я на сене… Вдруг как дёрнет, качнёт! Лошадь встала, захрапела. Я глаза открываю: а у дороги он… Высокий. Без шапки. Борода и волосы длинные, серые. В руках посох. Рубаха на нём тоже сероватая такая, льняная и неподпоясанная. Покрой не наш, чудной малость. Вышивок нет. Ну и глаза его, конечно, не забыть: вроде серые, но точно что-то в них постоянно меняется: то зеленоватым полыхнёт, то голубое в них разольётся. А главное: он совсем не моргал! Это твой товарищ, Ванька, правильно заметил. Взгляд птичий, пристальный и светлый очень. Наверное, эдаким глазам никакие потёмки не помеха… Ну, отец с телеги слез, поприветствовал лесного хозяина по-учёному, в пояс ему поклонился. Тот, вроде, тоже хорошо так кивнул, улыбнулся и на меня указывает:
- Старшой?
- Старшой, - отвечает отец.
И тогда он посохом своим в мою сторону качнул вот так вроде и говорит:
- Как месяц прирастает, так и роду бы вашему прирастать!
Точно благословение…
- А какой у него был голос? – спросил я.
- Голос, как голос, - задумался дед. - Но всё же голос хозяйский, начальственный. Так и отпечатались эти слова у меня в памяти: «Как месяц прирастает, так и роду бы вашему прирастать!» Дружны они, знать, были с отцом. Вот и на род наш дружба эта перешла.
- А потом?
- Потом о чём-то они ещё пару минут поговорили, и поехали мы дальше. Отец мне сказал после: леший этот был непростой – старшина.
- Вообще-то, о леших говорят, что они сами себе хозяева: вольные, - вступил в разговор папа. – Но, одновременно, для неведомых нам дел у них существуют артели. Видимо, старшина – это глава артели и есть.
- Ну, а в другие разы? Про других-то расскажи! – воззвал к деду Генка.
- Были и другие, - вздохнул он. – Только поводы всё к этим разам случались невесёлые. Много в лесах творилось безобразий. А сколько земель вместе с лесами затопили, когда плотины гидроэлектростанций на той же Волге строили. Так вот и остались многие из наших леших вовсе без владений. А это, знаешь ли, хуже, чем человеку остаться без крыши над головой. Для лешего лес-то – не просто дом. Это, скорее, часть его тела.
- Или наоборот, - заметил отец. – Леший – часть леса. И когда часть остаётся без целого…
- Ну и что же с ними происходит, если лес гибнет? – спросил я.
- Бог их знает, - вздохнул дед. - Один несчастный, после того, как от его ельника ничего не осталось, сказал мне, что пойдёт на север: там у него, вроде как, родня.
- У них бывает родня? Они что - женятся? У них рождаются дети? – засыпал Генка рассказчиков вопросами.
- Может, и женятся. Может, и рожают. Откуда это нам знать? – дед пожал плечами. – Хоть я всю жизнь по лесам пробегал, а в гости к себе меня ни один леший никогда не зазвал. Есть ли сами эти дома – большой вопрос. Так-то в народе про них рассказывали. Заведёт леший девку в непролазные дебри, напугается она до смерти, а тут вдруг перед ней высокий терем. И хозяин у терема – молодец молодцом. Так и становились эти заблуженки лешим жёнами, и детей от них рожали. Но сам, врать не буду, ничего такого я не видел. Да если бы и видел… Известное дело: тот, кому леший даже и покажет свой дом, а то и всякие потайные свои поляны, чудесные рощи, дивные озёра, потом, чаще всего, ничего из этого отыскать не в состоянии. Глаза отводить они – мастера.
- Я думаю, родство у них есть, - сказал отец. – Кто они, что они, какова их природа, как говорится, науке не известно. Но даже если это просто духи, нежить, они точно связаны с деревьями, с биогеоценозом, в котором царят, и который хранят. У деревьев родство есть. Есть поколения. Значит, и у леших что-то такое должно быть.
- А знаете, какая у них любимая поговорка? – улыбнулся дед.
- У них и поговорки бывают?! – изумился Генка.
- Про поговорки не знаю, а вот одна поговорка есть. Не от кого-то слышал – из первых уст. Всего три слова: «Шёл, нашёл, потерял».
- Это о чём?
- В ту минуту сказано было от горя. В самом деле, за каких-то пару часов бедняга потерял всё, что лелеял и пестовал годами. Но, вообще-то, поговорка многосмысленная и даже к нашей жизни иногда применимая.
- Целая философия в этих словах, - кивнул отец. – Для леших, наверно, это философия их страданий, которые в последние два столетия не утихают. Даже буддизмом каким-то отдаёт. А уж что это могло означать в более благополучные для лесов времена…
- Шёл, нашёл, потерял, - повторил я.
- Чего гадать, - усмехнулся дед. - Пусть, Ванькин товарищ, этот удачливый древолаз, просто спросит у своего знакомого, если опять с ним повстречается. Авось и разъяснит.
- Да! Это проще всего, - согласился отец. – Но шутки шутками, а ты, всё-таки, Вань, парней своих предупреди: пусть на сторону об этом случае не слишком-то болтают. Ребята они хорошие. Удальцовский бор от мусора освободили. В Дуньках-Настьках порядок поддерживают. Молодцы! Нежданная и немалая помощь нашему лесничеству. Да и то, что леший этому парню показался, а вреда никакого не нанёс, дорогого стоит. Только пусть всё оставят в узком кругу, если лесу добра хотят.
- А бывали у вас случаи, чтобы лешие мстили, или, как вот, ты говоришь, наносили вред? – спросил Генка.
- Как не бывать! – хмыкнул отец. – Мстить им есть за что.          

* * *

Перед сном мне попался на глаза Гоголь. В томе были «Вечера» и «Миргород». Памятуя о необходимости освежить в голове всякую эпическую литературу, я решил перечитать «Тараса Бульбу». Однако стал листать, и вдруг открыл пятую главу «Майской ночи»:
«…Не беспокоясь ни о чем, не заботясь о разосланных погонях, виновник всей этой кутерьмы медленно подходил к старому дому и пруду. Не нужно, думаю, сказывать, что это был Левко. Черный тулуп его был расстёгнут. Шапку держал он в руке. Пот валил с него градом. Величественно и мрачно чернел кленовый лес, стоявший лицом к месяцу. Неподвижный пруд подул свежестью на усталого пешехода и заставил его отдохнуть на берегу. Все было тихо; в глубокой чаще леса слышались только раскаты соловья. Непреодолимый сон быстро стал смыкать ему зеницы; усталые члены готовы были забыться и онеметь; голова клонилась... «Нет, эдак я засну ещё здесь!» — говорил он, подымаясь на ноги и протирая глаза. Оглянулся: ночь казалась перед ним ещё блистательнее. Какое-то странное, упоительное сияние примешалось к блеску месяца. Никогда еще не случалось ему видеть подобного. Серебряный туман пал на окрестность. Запах от цветущих яблонь и ночных цветов лился по всей земле. С изумлением глядел он в неподвижные воды пруда: старинный господский дом, опрокинувшись вниз, виден был в нем чист и в каком-то ясном величии. Вместо мрачных ставней глядели веселые стеклянные окна и двери. Сквозь чистые стекла мелькала позолота. И вот почудилось, будто окно отворилось. Притаивши дух, не дрогнув и не спуская глаз с пруда, он, казалось, переселился в глубину его и видит: наперёд белый локоть выставился в окно, потом выглянула приветливая головка с блестящими очами, тихо светившими сквозь темно-русые волны волос, и оперлась на локоть. И видит: она качает слегка головою, она машет, она усмехается... Сердце его разом забилось... Вода задрожала, и окно закрылось снова…»
Я прочитал эту главку до конца. И сердце моё теперь билось, наверное, так же горячо, как у Левко. А за окном-то, как и там, у Гоголя, была самая, что ни на есть настоящая майская ночь!
Я начал повесть сначала и, дойдя до пятой главы, перечитал её медленно-медленно, вдыхая аромат каждого её волшебного слова. В который раз мне пришлось убедиться: Гоголь – самый лучший наш писатель. И не просто лучший! Вот, кто понимал толк и в леших, и, наверно, в той мудрости, которую я с сегодняшнего дня взялся разыскивать.
О, где же ты, моя ясная панночка?! Где же ты, волшебная горлица, что откроет мне глаза на то, что скрыто, поможет отыскать то, что я обязан отыскать! 
Мне, вдруг, очень захотелось встать, одеться, и пойти побродить в лунном свете: на озеро, в лес. В таком настроении я не испугаюсь ничего! В таком настроении я обязательно отыщу то, что ещё не могу высказать словами, но знает сердце! Мои родные вот только такой поступок, наверно, не поймут…
Я засыпал, держа перед глазами «величественно и мрачно чернеющий кленовый лес», и «серебряный туман, павший на окрестность», и «запах от цветущих яблонь и ночных цветов», льющийся по земле, и соловьиные раскаты, и то таинственное, упоительное и странное, что примешалось к свету месяца. И белая как полотно, без румянца, но неизъяснимо прекрасная светлая панночка была тоже где-то поблизости.