Книга первая - часть вторая - глава третья

                Глава третья

       Но беда часто приходит оттуда, откуда её не ждёшь!
       Это случится в доме православного священника (вот уж так снова Господи помилуй!). Там, куда Арона с Маней, а также другие семьи, принадлежащие к херсонской элите, будь то богатые предприниматели или занимающие высокие должности чиновники, поп с попадьёй пригласили встретить Новый год.
       Этот пожилой священник, в городе человек уважаемый, надо сказать, занимал далеко не последнюю ступень в церковной иерархии. Несмотря на различие в вероисповедании, Ведмедевы были с ним в очень неплохих отношениях и, конечно, не ждали, что злое дело может случиться в его доме... Однако случилось то, чего хоть и можно было ожидать, не будучи провидцем, но бывает час, когда поглощён совсем иным, а спохватываешься слишком поздно. 
       Поначалу Арон с женой (единственные евреи из гостей) были приняты собравшейся там элитой очень любезно. Все собрались за большим праздничным столом. И наверное, сначала было весело. И светло и празднично на душе. По-праздничному горели лампады и свечи. Хозяева – священник, его добрая старушка-жена – и гости вели между собой задушевные разговоры на приятные темы – всегда есть о чём поговорить. Всё шло просто замечательно и, казалось, так и дальше будет идти. Ничто не предвещало грозы.         
       Однако идиллия продолжалась недолго...
       Перепились, перессорились, перематерились – так заспорили о высоком, глобальном. Про Россию-матушку – русский дух и пути отечества: какой из них всех прекрасней, всех светлее, а какой наоборот – не истинный, не «наш, особый, православный путь», – и до того доспорились, что от прежнего доброго расположения духа не осталось и следа... Не хватало лишь одного: во время этих словесных и вспышек и уколов, поражающих кого-то по отдельности, вдруг принять самое приятное, самое смелое решение в столь важном для судеб России споре: в праведном гневе – объединиться – против евреев таких-сяких. – В залихватски-красноносом да крутоусом порыве боевом – о-о! – ну прямо жить хочется. Мол, жаль, конечно, что мы – сама бесшабашность – на пике наших свершений не поставим победную точку. Начнём, разумеется, с евреев, а закончим... нет – не закончим! Не успокоимся!..
       Священник уже предчувствовал: евреи, тоже его гости, в любую минуту своим живым присутствием могут сделаться для других гостей бельмом на глазу. В какое-то мгновение он, старец, убелённый сединами, намеревался решительным образом остановить перебранки. Подобно деду Морозу, пусть доброму, но который глянул бы строго на провинившихся детей-сорванцов да вдруг как бородой тряхнул бы – им исправиться веля – он был не прочь вразумить этих господ, чтобы снова всё шло как прежде, а не кувырком; но слишком грозный вид не очень-то шёл нашему служителю церкви, и не подчинились бы даже ему безропотно и покорно. Безуспешно священник пытался гостей урезонить – умиротворить мягкими жестами и мудрым словом благодушного увещевателя:
       – Тише, тише, господа!.. Друзья... братья и сёстры! Разве так Новый год встречают? – говорил он; но словам уже передалась закравшаяся в сердце тревога, а в сопутствующих им жестах умиротворения проскальзывала нервная дрожь... Словно в ответ кто-то собирался священника, как мужика, за бороду схватить... Маленький раздорчик, выросший в раздор большой и грозящий совсем не шуточными последствиями, наконец вывел его участников на стезю истины, придал ей значение вселенское – всех осенил благодатью и благословил на труды и подвиги:
       – Бей ИХ!
       Арон и Маня разом вскочили из-за стола – который другие гости с пылу с жару едва не опрокинули: что-то оттуда упало и разбилось, что-то на пол пролилось. Пока стаканы, тарелки и прочее, всё, что под руку попадалось, с грохотом летело вослед известно кому, и ещё не дошло до обыкновенной поножовщины («Эй, ухнем!» спьяну), попадья быстро шепнула на ухо Арону:
       – Я Маню спрячу в сундук, а вы – бегите скорее!
       Арону раздумывать было некогда: попадья с Маней скрылись из виду, а он – напротив – у всех на виду: если попытается спастись бегством – побегут за ним одним, а Маню, тем временем, попадья успеет спрятать...
       Арон даже не захватил верхней одежды: выбежал из дома – подальше от всей осоловевшей сволочной компании!
       Неизвестно, далеко бы за ним погнались, – но холодная зимняя погода быстро остудила пыл гостей; едва выбежав на улицу, они, с раскрасневшимися лицами – от мороза и хмеля – еле держались на ногах, и поплелись было обратно. Но и тут встретили препятствие – в лице священника и его жены, а также их прислуги и других людей, живших неподалёку и уже сбегающихся на шум: опасаясь, как бы гости ещё чего-нибудь не натворили, к тому же зная, что Маня спрятана в их доме (но храня это в тайне от непосвящённых), хозяева обратно в дом никого не пустили; второпях накинув на возмутителей спокойствия шапки, шубы и прочее, их попросту «послали» – мол, Бог им судья. Соседи тоже помогли поскорее с ними управиться.
       Правда, из гостей нашёлся старый обрюзглый буржуа, который заплетающимся языком прогнусавил во хмелю – в угаре:
       – Я-а... бу-ду... мы-ы-ы... бу-дем  жа-а-а-ло-вать-ся!..
       Но за важными особами из городского начальства, кому он мог бы «пожаловаться», далеко ходить было не надо: они тоже были здесь. Они также заплетающимися языками поносили «жидов» и угрожали с ними расправиться. И их тоже отсюда гнали. Думали: когда хорошенько проспятся – сами поймут, что наделали в доме, куда тихие мирные люди их пригласили не для такого чудовищного безобразия...
       На помощь подоспела полиция. Тут и в её адрес пошли от дебоширов угрозы и ругательства на все лады, – ибо полиция имела дело не с рядовыми гражданами, а с довольно важными персонами, стоЯщими по социальной и служебной лестнице выше тех стражей порядка, в руки которых их сейчас собирались передать. Поначалу полицейские даже опешили – всё-таки слишком знакомые лица! Фотографию кого-то из них недавно видели в газете, с кем-то по долгу службы встречались... Но дело принимало серьёзный оборот. Полиции пришлось угомонить пыл зарвавшейся городской элиты!
       Последнее, что служитель церкви, обращаясь к этой элиточке, произнёс спокойно и твёрдо, было:
       – Отныне, если не раскаетесь в содеянном, двери нашего дома для вас навсегда закрыты!
       ...Арон бежал не оглядываясь; только бы скорее оказаться дома – это недалеко... Бежал по пустынным улицам, по скрипящему под ногами снегу, весь синий от холода... Бежал мимо домов, в окнах которых ещё светились огоньки праздника. Кто-то очень удивился, когда в эти праздничные часы из окна своей квартиры при свете уличных фонарей заметил человека в одной рубашке и брюках да ещё несущегося во весь опор. Точно за ним гонятся или какая другая беда с ним стряслась. Но подумавший так лишь пожал плечами – и тут же забыл об этом, продолжая в кругу семьи, в домашнем сиянье свечей и лампад, встречать Новый год... Чёрная тень мелькнула и исчезла, растворилась в ночи.
       Арон давно понял – никто его не преследовал. Никто ему ничего вдогонку не кричал, не угрожал... За себя мог не бояться. Он только страшно переживал за Маню. Жену спрятали – но так ли надёжно?..
       Наконец, Арон добежал до ворот своего дома. Силы его были на исходе. Вот его двор, там – его парадное, лестница, дверь его квартиры; за этой дверью – его дети, тепло домашнего очага. Только: «Манечка!..» 
       От внезапного шума – целый дом переполошился: соседи, заслышав чьи-то крики, в тревоге повыбегали из квартир. Какое происшествие могло так нежданно-негаданно омрачить светлый праздник?! Другим – которые уже мирно почивали – спросонья померещилось, что это воры пришли грабить; люди в панике вооружились ножами, топорами... Наконец, всем всё стало ясно: это Арон стучал в дверь своей квартиры, звал, чтобы скорее открыли. Его домочадцам – от дочерей до прислуги – непрекращающийся стук хозяина казался боем барабанным, пО сердцу бьющим. На его возбуждённый голос – они разом повскакивали с постелей.
       Девочки ужас как встревожились, увидев папу – без пальто, в рубашке, с которой слетали снежные хлопья, и таким запыхавшимся... и без мамы...
       – Папа!
       – Что случилось?
       – А мама?
       – Где мама? Что с мамой?
       – Али несчастье какое обрушилось на нас?! – воскликнула седовласая старушка, русская женщина, из прислуги.
       Он не в силах был отвечать: страшно хотел пить, в горле всё пересохло. Где-то в коридоре мутными воспалёнными глазами заприметив ведро воды, Арон, шатаясь, доплёлся до него, опустился на колени и, пролив полведра на себя, жадными глотками выпил остальное, почти до дна...      
       Внезапный приступ кашля начал душить его.

       Маня (она осталась ночевать у священника, но, как и Арон, не сомкнула глаз в эту ночь) вернулась домой на следующее утро: усталую и потрясённую вчерашними событиями женщину сопровождали священник с женой. Ведмедевы приняли их в большой, просторной гостиной.
       Маня едва держалась ногах. Присела в кресло – молча, ничего не говоря.
       Ещё вчера добрые старики её успокоили: никто с её Арончиком ничего дурного не сделал... Теперь же они с Маней услышали от её дочерей: вчера отец осипшим голосом – уж очень сильно простудился – успел в немногих словах рассказать о произошедшем в доме священника. Дочери уже всё знали. Все сидели понурив головы.
       Арон спал, к нему в комнату сейчас не стали заходить, его тревожить.
       Сегодня дочери, ещё до прихода матери, успели заглянуть к отцу в спальню. Его хрипота даже во сне не давала ему свободно дышать... Сейчас они поделились с матерью и двумя неравнодушными гостями своей тревогой: насколько опасна болезнь отца? Пока ждали доктора (за ним уже послали), мысли старого служителя церкви, которого всё это слишком удручало и возраст которого ему как бы напоминал – может, и его смерть не за горами, – мысли уносили его... в храм: к прихожанам. Вот он снова перед ними появится. В храме нет непрошеных гостей. Только отлучённым от церкви там не рады... Набедокурившие в доме священника – кто-нибудь из этих юдофобов тоже может прийти в церковь. Несмотря на то, что новость о случившемся в его доме в новогоднюю ночь – уже тогда разлетится по всему Херсону! А если человек – в ту ночь избежавший гибели от руки такого посетителя церкви – умрёт от последствий разыгравшийся драмы?.. Кто-то из её участников, известных прихожанам не меньше, чем смертельно заболевший владелец швейной фабрики, придёт в храм грехи замаливать? Да – но скорее всего, только перед ним, священнослужителем, посчитает себя провинившимся! Будет стоять со свечкой в руке. На виду у безропотных прихожан. А ему, священнослужителю, менее всех повинному в человеческом горе, тоже быть на виду: ему-то, с молитвами, кадилом благовоний, – будет стыднее и горше всех...
       Служитель церкви будто очнулся – услышав рядом голос своей старушки.               
       – Простите нас, – сказала она Мане и её четырём дочерям.
       – Вы ни в чём не виноваты, – ответила Маня. – Напротив: я вам обязана жизнью!
       – Простите, что это случилось в нашем доме.
       – Да, – сказал священник, поддержав в этом свою старушку. – Видит Бог, мы никому не желали зла.
       Наконец, пришёл врач.
       Его провели в спальню, к Арону.
       Врач стал осматривать пациента. Больной, как малое дитя, повиновался каждому слову доктора: дышал, не дышал, – когда тот его прослушивал, – всё это делал не без усилий. Но увы! силы больного – убывали...
       Врач никого не стал обнадёживать:
       – Воспаление лёгких. Долго не протянет...
       Маня, взвалив на свои хрупкие плечи бремя забот, дни и ночи не отходила от постели мужа; иногда то старшая из дочерей, то прислуга её сменяли. Делали всё, чтобы облегчить страдания больного. Но, к сожалению, врач оказался прав. Всего лишь несколько суток мучился Арон – засыпал и просыпался в лихорадочном бреду, чтобы однажды уснуть – навсегда...
       ...Семья потеряла кормильца. Для неё богатство, достаток – всё погорит, развеется в пух и прах... Впереди Ведмедевых ожидали трудные годы.