Оптимализм. Часть 1. Оправдание метода

                Комментарии к темам, рассмотренным в учебном издании
                А.Н. Андреева «Теория литературы», часть 1:
                художественное произведение (Минск, 2010)


                1. Художественная литература и духовность

  Литературу и в наше высокотехнологичное время можно назвать самым мобильным носителем духовности; являющимся одновременно и её «продуктом» ; разноплановым (от литературы религиозной до эзотерической, от научной до учебной, от публицистической до художественной). У последней (художественной) в арсенале самые выразительные средства ; образы-символы. Однако сферы духовности настолько обширны, что «не всем символам в одинаковой степени подвластна духовная проблематика личности» (с. 58). Появление новых прогрессивных символов, идей, приёмов подтверждает, что человек многомерен, «человек ; един: тело ; душа ; дух» (с. 65), а духовность человека ; есть «свобода формировать себя, своё отношение к миру, к культурным ценностям, быть ответственным за своё поведение» (с. 65).
   
 Редактор журнала «Мир любви» В. Брыль говоря о духовности, делал акцент на том, что она бывает разной – в зависимости от потребностей и возможностей человека. Духовность бывает не только разной, но и способной поднять сознание (восприятие) читателя до метафизических, эзотерических (высокий уровень духовности) позиций, которые формировались «параллельно и одновременно с диалектико-материалистическим представлением о целостности» (с. 25).

 Размышляя о том, что духовность «выводится... из культуры» (с. 65), возникает вопрос: из культуры какого уровня? Ведь помимо созданных человечеством шедевров искусства, литературы, науки и т.д. есть ценности
 (и культура) познания процессов разноматериальной природы, лежащих в основе божественного устройства Вселенной. Ряд доказательств, что в этой основе работают информационно-энергетические процессы были сделаны дальновидными российскими учёными-физиками В. Плыкиным и Г. Шиповым (Бабич Виталий. Информационная сущность Вселенной //Аналитическая газета «Секретные исследования», 2007).

 Соответственно, литературно-художественное произведение, оживающее каждый раз в руках читателя невозможно не назвать информацинно-энергетической сущностью. И если в повседневной жизни мы редко употребляем такой словесный оборот, как содержание души человека, то выражение «содержание книги» у нас на уме (или на языке) каждый раз, когда уделяем время чтению литературы. При этом идейное содержание любой книги является индикатором зрелости человека – его содержания, – «независимо от того, хочет он измерять свой духовный рост или нет» (Бабич Виталий. Карнавал на книжных полках // Чистый Мир. 2005. №5).

 Иначе говоря, становится ясно, готов ли читатель постигать деталь (быть в процессе детализации), которая «почти всегда связана с “идейным центром” произведения» (с. 134). Оценивая то обстоятельство, что «этот уровень активно развивается в последние два столетия», что «духовность человека на подъёме, что человек ищет себя» (с. 134), возникает вопрос: и такой подъём, и такой поиск разве могут и дальше – ещё одно столетие – ограничиваться постижением истины (смысла жизни), проходя лишь по лабиринтам противоречий и страданий? Оглянемся даже на полстолетия назад: на смену драмам пришли мелодрамы, трагедии укрепились трагикомедиями (смех только через слёзы), литературные персонажи новых душещипательных историй стали героями киноэкрана (триллеры, фильмы ужасов, фэнтези с элементами ужасов и т.д.) – добро и зло сражаются между собой всё более изощрённо. Психология борьбы, уничтожения себе подобного воспринимается как сила, как смысл, как счастье как культура насилия, о которой будет сказано ниже). Такой подъём антидуховен, но остаётся самым реалистичным, благодаря большим возможностям художественных приёмов современного искусства.

 Эти возможности актуализируют вопрос «почему духовность человека проявляется... в форме художественной, противоположной научной? Ведь духовное содержание личности может быть предметом научного исследования»
 (с. 54). Может, но не становится. Почему? Одна из причин, возможно, в том, что традиционная наука ещё не создала инструментария для измерения (соизмерения) духовных содержаний (состояний). То есть в таком тонком (тонкоматериальном) деле необходимо сугубо специфическая наука. И на таковую может претендовать, возможно, только симбиоз психология плюс метафизика и/или эзотерика. А пока арсенал средств метафизики остаётся на уровне неофициальной науки, поэтому и не привлекает исследователей. И этот довод ещё раз объясняет, почему, например, В.М. Жирмунский, ощутив взаимозависимость ценностных рядов в контексте сверхморального, сверхэстетического Всеединства, где «задачи поэтики переходят в трудную область метафизики и философии искусства... сознательно «чуждается» органики «Всеединства»... не ставя задачу выводить специфику эстетики из целостной природы сверхэстетической реальности» (с. 21-22). То есть взаимосвязь с этой реальностью ощутима (тут главный «исследовательский прибор» – сознание, ощущения, интуиция высокодуховного человека), соответственно отрицать её невозможно, но дальнейшее исследование приостановлено. В итоге, имеем нишу, пробел.


                2. Художественный метод и жизненные ценности:
                реальность противоречий и противоречия реальностей

 Можно ли заполнить вышеобозначенную нишу новым методом? Теоретически – да, ведь «духовная работа в произведениях искусства – это функции и прерогатива метода» (с. 82). А практически?

 Помня о том, что взаимосвязь диалектического материализма с практикой «надо понимать не в том смысле, что метод служит некой гарантией того, что верное его применение обязательно, неизбежно, с научно обоснованной неумолимостью приведёт, например, к познанию человеком своей сущности и обретению им счастья» (с. 48), укажем на прямую связь метода с жизненными ценностями (материальными и духовными), которые «господствуют в общественном сознании эпохи» (с. 100).

 А есть ли новая духовная основа эстетического, претендующая стать стратегией художественной типизации, которой и является метод? Такая основа есть (конкретизация по данному вопросу будет дана ниже, во второй части работы). Если возможна основа, значит, имеют место быть предпосылки для её создания. Эти предпосылки можно увидеть, в очередной раз анализируя историю развития художественных методов в их непосредственной взаимосвязи с жизненными ценностями (подробнее – в таблице во 2-й части статьи).

 Даже в единстве противоречий (т.е. в рамках реализма) человек ограничен в духовном росте и, как следствие, в каждодневном ощущении счастья (гармонии с миром и с самим собой), так как любые противоречия ведут к потерям (прежде всего – к духовным). А формирование характера в процессе преодоления противоречий не может быть высшим (предельным) уровнем развития личности. Вся история человечества – это история противоречий, возникающих вследствие отсутствия в обществе единого отношения к общечеловеческим ценностям. Личные и общественные проблемы не уменьшаются даже и в так называемое мирное время.

 Таким образом, можно говорить о феномене культуры страданий. Первое слов в данном обороте употребим умышленно без кавычек, так как по содержанию эта фраза соответствует такому устоявшемуся выражению, как «культура пития», в основе которого есть подмена понятий: какая может быть культура, если даже в любой разновидности алкоголя содержится этиловый спирт – яд для организма человека даже в мизерной доле. По аналогии с этим сладким и небыстродействующим ядом стали для человека и его страдания. А если есть подмена понятий, то она и в рамках реализма будет, хотим ли мы этого или нет, искажать жизненные истины.

 Культура страданий была и в ценностях, сформированных историческим фактором – событиями 20 века (две мировые войны, разжигание холодной войны), которые отразились особо трагически для поколений советских людей и были выражены посредством литературы соцреализма. Культура страданий получила новый виток развития в реализме постсоветского периода, когда после крушения советской идеологической основы ей на смену не пришла новая, хотя бы относительно цельная, идеология. Образовавшуюся нишу быстро заполнили «стратегии» получения удовольствий жизни, среди которых – «лёгкое» счастье (покупается и продаётся). В итоге, материальные ценности получили высокий статус в ущерб ценностям духовным, а масса страданий не уменьшилась, приобретая новые черты – героями романов стали бизнесмены, догоняющие убегающее счастье, которое, как оказалось, не профинансируешь. В этой же нише нашлось место и для криминального (кровавого) чтива, сюжетные линии которого пересекаются с той же темой: власти денег над человеком. Такие бурные изменения (не путать с преображением) в круговороте жизненных ценностей стали новым толчком для развития реалистической прозы. Но уже к культуре страданий добавилась культура насилия (тоже без кавычек). Правда, экранное искусство превзошло литературное: боевики, фильмы ужасов и т.д. А культура счастья остаётся на заднем плане реализма. Отклонившись в противоположную сторону от него, модернизм (постмодернизм), в свою очередь, не приблизился к устранению названных выше проблем.

 Двигаясь от субъективного к общему, принизилось и значение слова «любовь». Современные любовные романы, где главным героем становится мачо, словно возвращают читателя в эпоху романтизма, но жизненные ценности при этом опущены на уровень сугубо физиологических интересов и выступают неким заменителем (суррогатом) счастья как феномена иной, возвышенной природы – духовной.

 Становится очевидным, что только отражать противоречивую реальность, не преобразовывая её хотя бы мелкими штрихами, – этого становится уже мало.
 И особенно – для литературы. Если тело – душа – дух (триада сущности человека) благодаря реализму «оказались вполне научными параметрами личности» (с. 112), то благодаря преобразующей силе нового метода может появиться возможность познания самого могучего из триады – духа.

 Лучшие образцы творений реализма русской прозы, среди которых «Война и мир» Л. Толстого, «Преступление и наказание» Ф. Достоевского, качественно детализировали противоречивость бытия. Но каков процент современной молодёжи, прочитавшей эти произведения, смог с их помощью защитить себя от очередных иллюзий добиваться мира путём войны и допускать преступление без наказания? Такой статистики нет, как и нет для философов, литературоведов и социологов данных, насколько способствуют духовному развитию читателей прочитанные ими лучшие из лучших произведений самого лучшего метода – реализма. Реализм в жизни (и в литературе) научил нас воспринимать единство противоположностей как единственно верное (повтор допущен мною умышленно – В.Б.) средство, двигаясь по привычному (экзистенциональному) маршруту беда – радость – беда. А ведь всегда был и есть иной (эффективный, энергосберегающий, идеальный) путь счастье – счастье – счастье... Если не сама жизнь, то её отражённая реальность, т.е. художественная литература, сможет предоставить человеку выбор: куда ему идти. Тогда и жизнь «подтянется» – станет лучше. Единство противоположностей – хорошо, но стабильность гармонии (единство ценностей) лучше. Поэтому и с данной точки зрения есть основание утверждать, что на помощь реализму, отражающему многообразие жизни, имеет право прийти метод, преображающий её. И ведь только тогда это многообразие жизни будет более полноценным. В конце концов, функция преображения должна быть присуща литературе, коль она, как сложилось исторически, формирует мировоззрение читателя, а соответственно и его ценности.

 Другой аспект: жизненные ценностей человека прямым образом зависят от тех реалий, которые его окружают; или же, говоря иначе, зависят от той реальности, которая является ближайшей к нему. «Представим себе, что все люди были бы от рождения слепыми. Тогда то, что они назвали бы реальностью, в корне отличалось бы от реальности зрячих. В ней бы преобладали слуховые и тактильные элементы... Они бы различали и тонко дифференцировали звуки: течение реки, шум ветра, но они не сформировали бы понятия «река» и «ветер» – пишет о природе реальности один из критиков реализма, российский семиотик, лингвист, филолог, культуролог и философ В.П. Руднев.

 Сделаем текущий вывод: реальности, как и уровни культуры (духовности), тоже бывают разные. Следовательно, в литературе, как и в жизни (во внетекстовой реальности), могут (и должны) преломляться и отражаться разные реальности. То есть литературе посредством любого метода не подобает быть ограниченной рамками только одной, пусть даже и самой легко познаваемой человеком, реальности. Да ведь каждый человек – тоже реальность, хоть и субъективная. Этот аргумент также оправдывает актуальность нового метода, который – подчеркнём этот аспект как гипотезу №1, – сможет не следовать сложившейся тенденции радикального противопоставления относительно предшествующего метода, когда новое вытесняет «старое».

 Парадокс можно усмотреть в том, что нематериальную (тонкоматериальную, метафизическую) сущность нового метода надо будет обосновать посредством материалистической диалектики. Но тем самым диалектическая логика покажет насколько она «высокоразвитая, полноценная» (с. 51).

 В итоге, новый метод не сможет исключать попыток проникновения в ту самую, незаполненную литературой, нишу сверхэстетической реальности – на уровни метафизического описания концепции личности и взаимосвязанных с этим процессов. Такие уровни при соответствующей подготовке автора и читателя смогут сделать описание и личности, и жизненных процессов ещё концептуальнее. К тому же если «с помощью личности писатели-реалисты укрощали космос; личность стала моментом космоса» (с. 113), то есть смысл двигаться дальше: с помощью счастливой личности познавать Космос      Божественные энергии), ибо такая личность становится уже не моментом, а частью Космоса (Бога).

 Однако слабую сторону метода на бесконфликтной основе можно усмотреть в том, что сокращение объёмов (или даже отсутствие) описания противоречивых жизненных ситуаций не дают автору возможность создавать прозу больших форм. К вопросу о больших и малых формах вернёмся ниже, а пока лишь ограничимся таким доводом: диапазон безконфликтных сюжетов – это ещё не освоенный космос литературы, поэтому преждевременно говорить о недосягаемости больших форм.

 Утверждение о преобразующей силе нового метода также может быть воспринято негативно: литература обязана только отражать объективную реальность, а воспитывать человека – задача педагогики. Во-первых, просто отражать существующую (объективную) реальность – это функция больше общественно-значимой литературы, т.е. публицистики, нежели литературы художественной; тем более что в арсенале последней больше средств именно для преобразования (воспитания в читателях более совершенных уровней восприятия жизни и реализации в ней человека, социальных групп и т.д.), нежели только для отражения любой актуальной реальности (как субъективной, так и объективной). Это отчасти объясняет, почему читатели реже хотят быть похожими, например, на героев из газетных и журнальных публикаций, чем на героев (кумиров) из прочитанных ими книг (романов). Во-вторых, эти два процесса – отражение и воспитание (преобразование) – взаимопроникновенны. Невозможно отражать реальность, не выполняя функций воспитания (иначе, зачем тогда школьникам читать Толстого, Достоевского и других классиков), как и невозможно воспитывать человека вне отражения реалий мира. А вот выдержать свой художественный текст так, чтобы он не перешёл в разряд сугубо педагогического произведения – это уже требует таланта писателя. В общем, воспитательные функции могут (и должны) быть с особым акцентом присущи творениям нового метода.

 Итак, сформулируем уточняющий вопрос: новый подход, претендующий стать методом, должен основываться вне круговорота противоречий? Да. Такой метод не может не принимать реальную силу противоречий, но он и не может ограничиваться ими. Если «поиск модели личности, в которой противоречиво сосуществовали бы противоположные качества, привёл к появлению реализма»
 (с. 157), то логично утверждение о том, что единство противоречий (не является синонимом слова «гармония») не может быть вечным и должно рано или поздно привести к поиску модели личности, освобождающейся от власти противоречий (новый уровень духовности).

 Вполне вероятно, скептик, назовёт такой подход идиллией, философией сплошного (нереального, чрезмерного) позитива, но никак не художественным методом. Насколько он будет прав?.. Во-первых, если имеющий право быть скептицизм, «доведённый до своего логического предела, вынужден признать противоречие главным, определяющим фактором жизнедеятельности» (с. 46), тогда в противовес ему тоже имеющий права быть оптимизм, также доведённый до своего логического предела, – но есть ли абсолютный предел оптимизму (?) – обязан (а не вынужден) признать гармонию жизни её главным определяющим фактором. Тем самым показан ещё один пример единства противоположностей: скептицизма (как производного от пессимизма) и непосредственно оптимизма.
 Во-вторых, если в соответствии с диалектикой, «речь идёт о всестороннем, многоаспектном, многоуровневом рассмотрении объекта, при котором выявляется его истинная природа» (с. 46), то, нелогично не учитывать высокий уровень духовности, ведущий к оптимизму, гармонии и, соответственно, к состоянию счастья. Следовательно, оно (это состояние) заслуживает не меньше, чем противоречия, быть центром внимания для писателей и их читателей. С данной точки зрения, есть основание предположить (гипотеза № 2), что новый метод, частично сохраняя в себе черты реализма (противоречия не отрицаются, а приобретают другую, не главную роль), сделает возможным дальнейшее направление в раскрытии концепции личности: борьба с противоречиями (за место человека под солнцем) выходит на иной уровень, менее безобидный и при этом не менее рациональный, максимально энергосберегающий; этот уровень – постижение и отражение культуры счастья. То есть подобно житейской мудрости (субъективной и объективной истине), гласящей, что лучший способ защиты – нападение, можно утверждать, что лучший способ нападения на беды – это состояние счастья человека.

 Становится ясно, что речь идёт о той диалектике, которая приобретает новые черты: «монополия» материалистического уступает место тонкоматериальному (если определить высокий уровень духовности как информационно-энергетическую сферу тонкого плана). Что первично, а что вторично, материя или дух – такой вопрос уже не уместен. Ведь и то, и другое – две стороны одного процесса, проявляющиеся в жизни каждой личности сугубо индивидуально.

 Однако, возникает ещё один «острый угол» – почва для критики: новый метод в отличие от реализма вытекает не из практики реальной жизни, а из некой теории, синтезирующей ряд представлений (учений), например, от «Философии всеединства (от В.С. Соловьёва к П. А. Флоренскому» В.Н. Акулина) до «Порога духовного мира» Рудольфа Штайнера или даже «Розы Мира» Даниила Андреева.
 В связи с этим, помня о том, что без практики метод «превращается в систему “пустых” категорий» (с. 48), стоит указать на очередное единство противоположностей: «Нет хорошей теории без хорошей практики, и наоборот» – это правило жизни (и науки) неоднократно повторяет студентам в ходе своих лекций доцент кафедры теории и методологии журналистики Института журналистики БГУ Мария Петровна Карпович. Оказывается, практика, как и духовность, тоже бывает разной, ведь есть практика первичная, ставшая фактом независимо от исследователя (наблюдателя), и практика вторичная, ставшая фактом в результате влияния исследователя на объективную реальность. Вторая разновидность практики – экспериментальная (характерна для генезиса научного знания), а способ воздействия на реальность – преобразующий. Реальность, освоенная (а не только отражённая) художественным методом – это достойный результат. Но реальность многомерна и всегда остаётся ещё не освоенная её часть (своего рода непаханое поле). И если, действительно, от реализма, ушедшего от недостатков классицизма и романтизма, в свою очередь тоже «уйти нельзя, ибо это означало бы отход от угаданной гармонии в информационном балансе личности, уход от искусства» (с. 114), то попытки освоить близлежащую от реализма реальность жизни, поднимающуюся над противоречиями (чтобы бы в итоге стать независимой от их), и тем самым сделать указанную выше гармонию в информационном балансе максимально сбалансированной (ведь значение слова «гармония» в рамках единства противоречий воспринимается всёже неоднозначно) можно считать неореализмом или же, например, сверхреализмом (во 2-й части статьи будет предложено название другого порядка).

 Даже в современном медиапространстве, технологизированном уже на процентов 90, всё чаще встречаются такого рода сообщения: учёные доказали, что слова имеют информационное воздействие на ДНК человека. В свою очередь образы, смыслы, сотканные из миллиардов слов литературных творений, влияют на ту же самую ДНК в соответствующее количество раз больше. Информационное воздействие круговорота противоречий (реализм) и информационное воздействие свободы от противоречий (новый метод) – ощущается разница?

 Видя целесообразность в устранении идейных (ценностных) противоречий между реализмом и модернизмом, вспомним о диалектической триаде «тезис — антитезис — синтез». Как известно, противоположность тезиса (в данном случае – реализма) и антитезиса (модернизма) продолжается до тех пор, пока не находится синтез (новый метод) – такое решение, которое в определённой мере выходит за рамки и тезиса, и антитезиса, пытаясь сохранить их достоинства и избежать недостатков.

 Итак, резюмируем. По своей сути новый метод можно считать экспериментальным, а цель этого эксперимента – основываясь на преобразующее воздействие на человека состояний высокого уровня духовности (динамика состояний счастья, ощущение гармонии, единения с миром) доказать, что новый метод сможет стать не заменой реализму, а его дальнейшим логическим развитием, не оставшись на уровне «пустых» (лишь умозрительных) категорий.

 В соответствии с этим сформулируем гипотезу № 3: описание гармоничного состояния человека, нашедшего ключ к счастью в самом себе независимо от обстоятельств (т.е. преодолевшего их, не оторванного от их, а также от общественных функций личности,) может быть динамичным, многообразным – достойным повествования в прозе, не построенной главным образом на противоречиях и конфликтах. Насколько реальны противоречия жизни, настолько же противоречивы реальности, отражающиеся в бытие человеческом.

 Вернёмся к реализму. Благодаря этому методу «личность стала определяться связями с социумом: узкосоциальными и общечеловеческими» (с. 113). Однако пойти вперёд и попытаться выработать единое отношение человечества к ценностям, которые считаются общечеловеческими (они все отражены в библейских заповедях), возможно лишь тогда, когда каждая личность как единица общества будет достаточно самоценна, т.е. счастлива.


                3. Лирика и эпос: счастье – где-то между

 Счастье, как и вышеобозначенные духовность, культура, практика и реальность, тоже бывает разным. Для одного человека достаточно обрести гармонию с любимым человеком, а другому кроме этого необходимо ещё и для потомков след на Земле оставить (взаимосвязь личного и общественного). Счастье, как духовность, или культура, – понятие комплексное. Полноценное счастье не ограничивается сугубо личным, ведь, как отмечал психолог А.В. Петровский, человек исполняет множество ролей в семье и обществе. И в идеале на всех этих ступенях человеку разумному подобает быть счастливым. Счастье в любви ; личная ценность, счастье в отношениях с людьми ; ценность на уровне социализации, счастье в профессиональной деятельности ; ценность, имеющая общественное значение. С данной точки зрения личное (субъективное, лирическое) и общественное (объективное, эпическое) не разделяются на крайние позиции, а выступают в качестве взаимообусловленных уровней одной системы. Эта целостность отражена и в известной фразе Махатма Ганди: «Если желаешь, чтобы мир изменился, — сам стань этим изменением».

 Как известно, «высшие культурные ценности – объективны» (с. 65). Однако для каждого человека, который их постигает, они приобретают значение посредством субъективной оценки. То есть объективные (общественные) и субъективные (личные) ценности связывает наиболее полноценно именно состояние счастья человека. И данный процесс подобен круговороту веществ в природе. Поэтому ещё со времён античной этики проблема счастья являлась центральной категорией философии. Аристотель как первый её исследователь определил счастье как «деятельность души в полноте добродетели». А полнота добродетели не может ограничиваться сугубо личным.

 Проблема счастья – назовём её, уточняя, проблемой отсутствия (дефицита) счастья – приобретает ещё большую актуальность на всех этапах новейшего времени. Профессор гарвардского университета Тал Бен-Шахар констатирует:
 «В 1957 году 52 % жителей Великобритании заявляли, что они очень счастливы, тогда как в 2005 году таковых нашлось только 36 % – несмотря на то, что на протяжении второй половины столетия британцы утроили своё материальное благосостояние» (Тал Бен-Шахар. Научиться быть счастливым. С.2). Поэтому профессор психологии Михай Чиксентмихайи (ведущий учёный в области позитивной психологии) «задается элементарным вопросом, на который не так-то просто найти ответ: «Если мы такие богатые, то почему мы такие несчастные?» (там же). Согласно теории потока (или теории оптимального переживания) Чиксентмихайи люди наиболее счастливы, если пребывают в состоянии потока, т.е. в оптимальном, одновременном состоянии максимальной продуктивности и максимального удовольствия.

 Разве в арсенале писателей и литературоведов есть, например, свежие социологические опросы, показывающие, что массовый читатель, живущий в условиях ускорения информационных потоков и перенасыщения ими, что он же (читатель), окружённый искусственной средой высоких технологий (в какой-то мере, как суррогата высокой духовности), что он же, всё меньше читающий вне интернета читатель, не нуждается в произведениях, где описанию различных натуральных оттенков состояния счастья отведено не 0,75 %, а 75? Можно предположить: если подобного рода соцопрос провести, то немалая часть респондентов выскажется за 50 – 75 %.

 Заметим, что человек счастливый – это не закрытый тип личности, а открытый, поэтому его активность выходит за рамки личной жизни (лирики) – на просторы общественные (эпические). Поэтому погружения во внутренний мир героя, к тому же склонного к рефлексии, посредством описания его состояния счастья может быть гарантом того, что современный автор не повторит (или не обновит) эффект Достоевского, «предтечи модернизма» (с.162), личности героев которого «не формируются характером, а характер мало зависит от обстоятельств» (там же).

 Парадокс в том, что, как и сто, двести лет назад (вспомним «серебрянный» век литературы) творцы воспевают страдания людей в десятки раз чаще и сильнее, чем радость, счастье, умиротворение. «Сильней любовь в разлуке и страданьях» – этот припев из популярной современной песни остаётся главным лейтмотивом и для современных литературных «хитов». Альтернатива встречается крайне редко, причём в литературном (прозаическом) творчестве даже реже, чем в песенном: «Есть же где-нибудь дорога от любви к любви?» – лирический герой песни Константина Никольского (а на месте героя мог бы быть и литературный персонаж) задаёт такой насущный вопрос эпического масштаба (эпос рассматриваем шире, чем только героическое повествование о прошлом) именно в двухстороннем позитивном направлении: не от «минуса» к «плюсу», т.е. не от нелюбви к любви, не от беды к счастью, а от «плюса» к плюсу – от любви к любви.

 В связи с этим возникает резонный вопрос: материалистическая диалектика не отрицает счастье человека вне неизбежности противоречий, конфликтов?..
 Во-первых, диалектический материализм рассматривает развитие, главным образом, как результат преодоления противоречий. Данная логика выводит на мысль: чем качественнее развитие, тем меньше требуется усилий для преодоления противоречий, т.е. их (противоречий) становится меньше, соответственно – и меньше бед (страданий). А счастье, как известно, – «это отсутствия несчастья» (Альбер Камю). Во-вторых, как отметил профессор, доктор философских наук В.И. Метлов, «Диалектическое противоречие — это, в конечном итоге, определённый тип взаимоотношения субъектного и объектного и, далее, материального и идеального, оно не представляет собой нечто законченное раз и навсегда, оно имеет свою историю, развертываясь от начальных форм, антиномичности, к формам более развитым, в которых осуществляется снятие противоречивости». То есть, снятие (устранение) противоречий – это не идиллия, а вполне закономерный и наиболее эффективный итог развития, создающий условия для такого созидательного состояния души человека, как счастье.

 Люди, овладевшие «методикой» достижения, сохранения и преумножения счастья, безусловно, есть среди наших современников (были и в другие эпохи), но эти «счастливчики» крайне редко встречаются среди персонажей современной прозы (в том числе и реалистической), особенно в произведениях больших форм, что не способствует всестороннему отражению действительности. Отчасти восполнить этот пробел попытался автор данной статьи в своих книгах-сборниках «Семь историй о любви и катарсисе» и «Я просто твой ангел». И ценность данного аспекта не в том, много или мало счастливых людей среди нас, а в том, чтобы их «методика» счастья приобретала б;льшую значимость, устраняя «игнорирование принципа обратной связи личности и обстоятельств» (с.109) и тем самым выводя «глубоко субъективный характер идеалов» (там же) за рамки лирической поэзии и музыки.

 Движение личности и общественных отношений от счастья к счастью, от любви к любви по своей результативности не может быть менее просторным, жизнетворным, реалистичным и формирующим характер, чем устоявшееся (застоявшееся) веками движение от несчастья к счастью и наоборот. Тут будет уместен следующий аргумент (как лозунг): дайте людям образцы идеальных героев и свершений в литературно-художественной реальности, а затем требуйте всего этого в реальности внелитературной.

 Действительно, и теоретически, и практически невозможно создать идеальное, гармоничное общество (вспомним СССР), если каждый его член не достиг идеала личности. Зная, что (вспомним «Войну и мир» Л. Толстого) «к идеалистической гармонии, по Толстому, ведёт тяжкий путь драм и трагедий. Иного пути к гармонии нет» (с. 161), заметим: истинная гармония может быть достигнута только тогда, когда драмы и трагедии остались в прошлом, как отработанный материал. И на этом пространстве, свободном от противоречий, новый метод должен будет найти динамику, текучесть иного плана.

 Говоря о динамике состояний человека, рассмотрим схему исследователя
 Н.П. Сачка (источник: http://octahedron.ru/skhemy). В соответствии с данной схемой видно, что процесс восприятия (направляющие в виде угла треугольника с вершиной вверху: идея) требует накопления личной (субъективной) энергии, а процесс реализации (направляющие в виде угла треугольника с вершиной внизу: результат) направляет эту силу на общественную (объективную) сферу. То есть без полноценной душевной работы человека по восприятию (себя самого, своих надежд и стремлений, процессов в обществе, общечеловеческих ценностей) не будет и полноценной реализации по каждому из этих направлений. Но сфера восприятия человека – назовём её образно кладовой счастья – и в жизни, и в литературе познана и показана гораздо меньше, гораздо ;же, чем сфера реализации. И ещё одно наблюдение: сферу реализации стабильно отражает в литературе реализм, а сферу позитивного восприятия имеет возможность раскрыть шире новый метод посредством приёмов, о которых будет сказано ниже (во 2-й части статьи).

 Стоит добавить, что в произведениях искусства жизнь отражена в сжатом виде. В частности, в прозе динамику повествованию придают действия героев. Однако динамика их внутреннего мира, побуждающая на поступки (прямая связь с характером), приобретает ещё большую сжатость, а ведь «характер формирует личность и при этом формируется ею сам» (с. 158). Соответственно, очевидна такая причинно-следственная цепочка: о характере судим по словам и поступкам (сфера реализации) – сфера восприятия минимизирована – счастье как результат действий (любовь потребительская), а не как результат духовной работы (любовь как самопожертвование).

 Состояние счастья – высшая степень восприятия и гарантия последующей реализации – тоже информационно-энергетический процесс, поэтому его ценность имеет значение на каждом звене цепочки: личность (проявляется мгновенно на психоэмоциональном уровне – социум, т.е. окружение личности (проявляется обычно с течением небольшого интервала времени на уровне взаимодействия) – общество (проявляется обычно с течением относительно большого интервала времени посредством тех или иных посредников) – энергетика Земли (проявляется мгновенно на уровне энергетических процессов). То есть на первом (личность) и последнем (энергетика Земли) звеньях этой цепочки работают мгновенные реакции. И это ещё больше подтверждает слова В. Франкла о том, что личность – это «центр духовных актов» (с. 66).

 Как известно, «индивидуальное в реализме стало формой выражения и существования всеобщего» (с. 112). Но на данном этапе уже мало говорить о цельности личности как единстве тела, души и духа. Уже актуальнее укреплять это единство посредством развития духовных потенциалов человека.

 Счастье – это то, что в душе человека здесь и сейчас. Поэтому персонажи, так привычно для читателя вновь и вновь догоняющие счастье (призрачное), тем более – в круговороте бед и страданий, противоречат и сами себе, и причинно-следственным законам бытия. Где тут иллюзии, а где реальность?.. Ближе к объективной реальности общее мнение о том, что удержать счастье труднее, чем его найти. Для большей объективности, ориентируясь на житейскую практику, уточним: счастье реальнее не удерживать (оно не воздушный шарик), а беречь (оно, скорее, цветок). Удерживать и беречь – это, опять же, разные уровни духовности.

 Соответствующее логике диалектики «постоянное подтверждение правильности избранной мировоззренческой “системы координат”, духовной системы ориентации в мире» (с. 73) – это и есть состояние счастья, которому, повторимся, искусство художественного слова не уделяет полноценного внимания. Эту проблематику подчёркивает и такая параллель: «взаимосвязь взаимоисключающих компонентов: любовь – ненависть, радость – печаль, добро – зло» (с. 113) не может быть высшим идеалом, конечной целью развития личности в обществе и, соответственно, литературы как части культуры; рано или поздно должна образоваться устойчивая динамика взаимоусиливающих компонентов счастья: любовь  –  Любовь, радость  –  Радость, добро  – Добро. И дать этому толчок возможно и нужно с помощью художественной литературы.

 Как учит нас жизнь, счастье во зле немыслимо. Но если, в свою очередь, в произведениях Толстого «без зла существование добра стало немыслимо»
 (с. 160), то, выходит, такое добро не сочетаемо со счастьем. То есть такое добро неполноценное. Добро более высокого порядка – вне зла, а значит и вне противоречий.

 Мечтая о своём будущем (разумеется, о будущем светлом, ведь о тёмном не мечтают), герои творений современных писателей, как и писателей золотого века русской литературы, как и прототипы этих героев – реальные люди, – имели (имеют) в виду не противоречия и даже не их единство, а прежде всего элементарное человеческое счастье. То есть счастье как отсутствие проблем, причины которых – противоречия. Этой немаловажной детали не нашлось места в системе реализма. Если, по мнению скептиков, личное и общественное счастье недостижимы, тогда для чего нужны все эти преодоления противоречий?.. Ещё
 А. Островский заметил, что «Правда – хорошо, а счастье лучше» – таков; название комедии этого русского драматурга, написанной в тот самый золотой век (1876 год), и таков; одно из существенных отличий нового метода от реализма.

 И, наконец, если «современное искусство полномочно ставить и решать практически все вопросы духовного самоопределения личности в мире» (с. 70), то зависимость счастья 99 % героев литературных творений от различного рода страданий говорит об ограниченности способов решения вышеназванных задач. Не удивительно, что в СМИ чаще стала появляться информация о том, что по оценкам специалистов, на лидирующие позиции среди заболеваний XXI века выходят депрессии: «Сегодня в мире порядка 350 миллионов человек страдают от депрессии. В некоторых странах – до 20 процентов населения» (Поклонская Ольга. Неуязвимых нет // Вечерний Минск. 2014. № 38. С.8).

 Итак, уже отмечены многие «за» и некоторые «против» нового метода, который, с одной стороны, может вызвать критику литературоведов (по причине близости его к идеологии, некой воспитательной системе) и претендует на преобразование отражённой реальности, обращая гораздо больше внимания на позитивные состояния героев, чем на описание конфликтных ситуаций; с другой стороны, все эти новшества оправданы тем, что в арсенале прозы появляется возможность описания высокого уровня духовности человека, что способствует более глубокому раскрытию концепции личности как субъекта общественных отношений, что особо актуально в современных условиях преобладания материальных ценностей над духовными.

 Тал Бен-Шахар в вышеупомянутой книге как учёный, изучающий счастье, объективен относительно субъективного взгляда: «Вместо того чтобы спрашивать, счастлив я или нет, полезнее задать другой вопрос: «Как мне стать счастливее?»  В нём присутствует понимание самой природы счастья и признание того факта, что это непрерывно продолжающийся процесс, который проще всего представить себе в виде бесконечного континуума, а не какого-то там абстрактного конечного пункта. Сегодня я счастливее, чем был пять лет назад, и надеюсь, что через пять лет буду ещё счастливее, чем сегодня»
 (Тал Бен-Шахар. Научиться быть счастливым. С.10).

 Действительно, невозможно отрицать, что счастье – это процесс. И даже – пик процесса синтеза восприятия и реализации, имеющего волнообразную динамику (подробнее – в схеме 2 во 2-й части статьи). Так неужели новый метод, смещающий акценты писателей от приоритета противоречий к приоритету счастья, не имеет место быть в литературе, да и во всём искусстве в целом?

 Обобщая, следует сделать акцент и на том, что излагаемые комментарии можно расценивать не как новые правила, а, скорее, как исключения из правил. Полагаем, что это допустимо для литературоведения. Тем более, что в рамках данной науки осуществляется ведение литературными произведениями, в каждом из которых, согласно в том числе и доводам цитируемого нами А.Н. Андреева (учебник «Теория литературы»), рождаются сызнова и жанр, и метод.

 В рамках нового метода появляется аргумент в сторону реабилитации лирики, которая не выполнила своё предназначение: «заниматься “психологическими состояниями” человека» (с. 165). Лирика, действительно, «медитативна, она сфокусирована на состояниях души – и в силу этого малопсихологична» (там же), но только не тогда, когда такое концептуальное для человека состояние, как счастье (синтез работы души и разума) побуждает его к поступкам нового уровня духовности и тем самым «переформатирует» его характер. Да и в целом эти два полюса – состояние души и характер – не так уж далеки один от другого. Они даже взаимообусловлены, как, например, любовь к науке (одно из состояний) и упорство (черта характера) учёного.

 Таким образом, мы подошли к следующей теме.


                4. Психологизм в литературе

 В произведениях, где главный план повествования в разной мере смещается от цепочки противоречия-конфликты (уходят на дальний план) к цепочке счастье-гармония, объектом исследования для литературоведов может стать в новом качестве не только психология героя, но и психология автора. Ведь талантливо писать обо всём, что приводит к счастью, сохраняет и преумножает это состояние (а оно, как видно ниже – из схемы 2, является результатом целого процесса и подвержено динамике постоянно), может только тот, кто изучил данный процесс на собственном опыте. Причём состояние счастья не мелкого (иллюзорного), т.е. зацикленного на материальных ценностях, а более реалистичного (соответствующего высокому уровню духовности), требует как анализа психологии персонажа и (или) автора, так и анализа сферы духовной, проявившейся посредством объекта исследования. То есть динамика позитивных состояний, оберегающих и приводящих в новое движение механизмы счастья – это и есть один из способов (возможно, самый эффективный) «передачи духовности в литературе, срастание и переход психологической структуры в эстетическую» (с. 156).

 Исходя из того, что «под психологизмом понимается исследование душевной жизни героев в её глубинных противоречиях» (там же), заметим, что для всестороннего душеведения имеет место и другая глубина: та, которая измеряется не барьерами противоречий, а просторами гармонии для души. И такой простор даёт именно состояние счастья как любовь к жизни. Причём счастья не одномоментного (случайного), а регулярного (закономерного).

 Вполне закономерно и следующее утверждение: отсутствие конфликта как результат духовной (а предварительно – психологической и нравственной) работы персонажа, вовсе не означает, что без противоречий нет характера, нет психологизма, а, значит, и реализма. Несомненно, «характер в литературе – это способ существования личности» (с. 67), и чем сильней характер, тем масштабнее личность. Однако для поддерживания ощущения счастья, для укрепления гармонии (динамика состояний), нужен максимально сильный характер (мудрый человек), чтобы персонаж не опускался на уровень противоречий, конфликтов, проблем.

 Среди продаваемых книг художественной литературы встречаются такие «позитивно мыслящие» серии, как «Формула счастья», «Книги для хорошего настроения», однако в содержании книг используется недостаточно позитивной психологии. Как отмечено в её Манифесте, который был впервые опубликован в 1999 году, «Позитивная психология — это наука об оптимальном функционировании человека. Она нацелена на изучение и пропаганду тех факторов, которые способствуют благополучию отдельных индивидов и сообществ. Позитивная психология как особое направление в науке представляет собой новый подход со стороны учёных-психологов, в рамках которого предлагается сосредоточить максимум внимания на истоках психического здоровья и таким образом преодолеть прежний подход, в котором основной акцент делался на болезни и расстройства». Преобладание в современной прозе противоречий и конфликтов как неизбежности – это тот же аналог чрезмерного внимания психологов на болезни и расстройства. А чем больше такого внимания, тем больше этих недугов переходит со страниц книг в реалии окружающего нас мира. В общем, новое дыхание психического здоровья в литературе может обеспечить позитивная проза, не имеющая до сих пор официального статуса.

 Этот и другие выводы дают основание сформулировать гипотезу № 4: когда к отражению, познанию и исследованию многомерной реальности благодаря новому методу добавится её преобразование, требующее дополнительных рычагов психологизма (на основе позитивной психологии), тогда для писателей, читателей и литературоведов откроются новые возможности поликультурного пространства художественной литературы.


Продолжение: http://www.proza.ru/2014/10/09/962

Публикация в научном журнале: http://web.snauka.ru/issues/2016/10/72073