Кровавая Мэри

Книжка была пухлая, растрёпанная, почти утратившая обложку и переплет. У нее не было начала и конца, одно только магнетическое притяжение, каким обладают все зачитанные книжки.
Я нашла её на чердаке деревенского дома и начала читать прямо там, под нагретой летним жаром тесовой крышей, где среди причудливо сплетенных солнечных лучей фланировали разноцветные пылинки.
И очутилась в Германии, пережившей страшную Первую Мировую, в непривычном мире, где два человека поздравляли третьего с днём рождения. Танцующая старуха... знак Стрельца... составленный ночью гороскоп...
"Чем меньше человек заботится о своем душевном состоянии, тем большего он стоит, Робби."
Это были "Три товарища" Ремарка, но я ещё не знала названия романа, который уже начинала любить долгой преданной любовью.
Я вернулась в город с недочитанным томиком и тоскливым предчувствием смерти Пат, и подписное собрание сочинений Ремарка перекочевало из взрослого книжного шкафа в мою комнату.
Пат умерла. Я простила автору её смерть. И надолго погрузилась в новый для себя мир его тихой мужественной прозы.
Первого сентября я пришла в девятый класс с горящими глазами миссионера-неофита и томиком Ремарка в школьной сумке.
К Новому году "Трёх товарищей" прочитал почти весь класс. Ремаркомания бушевала в юных душах подобно бубонной чуме. Мы говорили фразами из романа. Повзрослевшие за лето мальчишки примеряли образы Роберта, Последнего Романтика и Отто Кестера. Девчонок лишила покоя Патриция Хольман.
Ни одна литературная героиня не оставила в моей душе такого восторга подражания, никакие Джен Эйр и Скарлетт О,Хара не затмили её образ в последующие годы. У меня было две любимые героини - кэрролловская Алиса в детстве и Пат - в юности.
Она помогла мне понять, что перед настоящей женщиной мужчины снимают не штаны, а шляпы, что о любви должны говорить глаза, а не слова, что самое лучшее с нами случается, а не происходит.
За Ремарком последовал Хэмингуэй, мы стремительно взрослели, зачитываясь новыми авторами.
Ворвавшийся в начинавшуюся юность книжный мир высветил простоту и неуклюжесть нашей школьной жизни.
Деревянные скамейки у подъездов и на детских площадках городских дворов. где мы любили собираться, коротая осенние вечера, казались смешным приютом играющих в казаки-разбойники детишек, потому что Пат жила в изящной комнате, катая сервировочный столик по элегантному ковру. Старый кинотеатр "Ракета" с маленьким фойе и залом, полным допотопных лаковых кресел, утратил былое очарование, ведь Роберт и Пат проводили время в ресторанчиках с парусниками-светильниками.
Острое желание быть похожей на героиню "Трёх товарищей" тревожило воображение - хотелось красиво курить, говорить "крепко, крепко", есть раков, облачившись в белоснежный халат, мастерить шляпки, сидя на уютном ковре, и как-нибудь безопасно заболеть неизлечимым смертельным недугом.
Еще все герои Ремарка и Хэма каждый день пили что-нибудь по настоящему алкогольное. И у них была Кровавая Мэри! Эта спиртосодержащая особа не давала мне покоя. Задавая маме осторожные наводящие вопросы, я выяснила, что Кровавая Мэри - это во"ка, смешанная с томатным соком.
Мне вообразилось, что такой коктейль будет очень вкусным. Я любила томатный сок.
Все эти разномастные желания, объединившись, породили некий навязчивый фантом, смутную мечту о притягательном мире, где все мы, друзья и одноклассники, должны были очутиться, чтобы пить Кровавую Мэри, говорить о любви исключительно глазами и красиво выдыхать сигаретный дым под звуки модной зарубежной музыки.
Конечно, у меня, как у любой пубертатно расцветающей отчаянной принцессы, был собственный рыцарь, терпеливо сносивший мои выкрутасы во имя преданной платонической любви. Звали рыцаря просто и незатейливо - Длинный. Он был на две головы выше меня, носил джинсовую жилетку, сносно играл на гитаре и сочинял мудрёные стихи.
Его молодая веселая мама относилась к нашей компании со снисходительным пониманием, именно поэтому я и выбрала их квартиру для воплощения своих навеянных Ремарком и Хэмингуэем фантазий.
Итак, я тихо тиранила Длинного, Длинный тиранил маму, замысел зрел, и жажда его осуществления не иссякала.
Наконе, бастион родительского недоверия пал, и нам было объявлено, что восьмого марта мы можем собраться у Длинного дома, чтобы встретить праздник и повеселиться. Одни. Без взрослых. Это была победа!
Узнав радостную новость, мы сейчас же помчались в гастроном "Сибирь" и прикупили трехлитровую банку томатного сока. Первый шаг в сторону Кровавой Мэри был сделан!
Теперь нужно было найти второй ингредиент. Нас ожидало страшное разочарование. В те далекие времена пятнадцатилетним недорослям нельзя было купить спиртное, нам бы его никто не продал.
Но рыцарь не был бы рыцарем, если бы не исполнил заветное желание дамы сердца! И Длинный во@ку нашёл. Вернее, он отыскал человека, у которого она была.
Звали человека тоже очень просто - Колхозник, поскольку его семья переехала в наш город из деревни. У Колхозника была бабушка, у бабушки был иде фикс - она маниакально копила во@ку. Цель была святая - свадьба любимого внука. Вдохновленная великой целью бабушка Колхозника, получив пенсию, шла в гастроном, покупала несколько заветных бутылок и прятала их в диван, на котором смотрела сны о бракосочетании ненаглядного внука. На этот винный погреб мы и решили совершить налет.
Колхозник оказался славным парнем и решительно отверг идею о краже. Пришлось убеждать и доказывать, что крадут у чужих и всё сразу, а мы возьмем у своих и только часть. Кому принадлежит во@ка? - Конечно же, ему самому. Зачем же ждать какой-то свадьбы, которая неизвестно, когда еще будет, если во@ка нужна сейчас и позарез! Разумеется, мы рассказали Колхознику о Кровавой Мэри. На Мэри парень сломался, была в ней влекущая таинственная сила.
Операция прошла блестяще. Парни отвлекли внимание бабушки, окружили диван и тихо вытащили шесть необходимых бутылок. Вожделенная Мэри стала почти реальностью!
Настал долгожданный праздник Восьмого марта.
Мы явились в дом Длинного, предвкушая взрослое веселье, над которым будут витать духи Ремарка и Хэмингуэя.
Хлебосольная мама расстаралась и накрыла длинный полированный стол. Там были пироги, салатики, печенье-хворост, огромное блюдо свежих зеленых яблок и много лимонада в стеклянных бутылках, которые мы называли чебурашками.
При виде "чебурашек" стало смешно и неловко - никто из нас не собирался пить детскую газировку, имея все необходимое для создания взрослой Кровавой Мэри.
Как только за доверчивой мамой Длинного закрылась дверь, с антресолей быстро сняли большую компотную кастрюлю с наивными грибочками на желтом эмалированном боку. В кастрюлю опрокинули трехлитровку томатного сока и началось незабываемое. Нужно было видеть серьёзные лица наших мужчин-девятиклассников, когда шестеро из них открывали краденые бутылки и выливали в кастрюлю прозрачную огненную воду. Перемешали новорожденную Мэри большой суповой поварешкой. Кто-то предложил посолить, но посовещавшись, решили пить несоленую.
Долгожданная жидкость, разлитая хозяином дома по высоким стаканам, наконец-то очутилась в моих нетерпеливых руках - Кровавая Мэри, мечта и грёза! Я сделала первый осторожный глоток и ... не знала, куда бежать! Мэри оказалась отвратительным пойлом! Она противно воняла, она была горькая, мутная, обжигающе невкусная, и пить ее было совершенно невыносимо!
Наверное, история развивалась бы иначе, когда бы мне достало мужества отказаться от продолжения. Но на меня смотрели глаза моих одноклассников.
И самые главные глаза, ореховые глаза преданного рыцаря, внимательно изучали мою физиономию. Длинный обладал редким в мужчинах качеством - тем снисходительным великодушием сильного, уверенного в себе человека, которое дается только природой и любящей мамой, умеющей оставаться женщиной даже в роли родительницы. Благодаря этой особенности, он всегда легко и весело прощал женские слабости и капризы, не пытаясь изменить их природную суть.
Сейчас в его смеющемся взгляде пряталась ироничная подначка, этакое откровенное - ну? что? - которое я не в силах была перенести из-за отсутствия опыта и неумения ценить мужское великодушие.
Вспомнила старинный стих, читанный бабушкой в далеком детстве - "На помост к петле подымался и в самой петле улыбался..." - и принялась обреченно хлебать свою томатно-во2очную мечту.
Были в нашем классе две не разлей-вода-подружки, две попугайки-неразлучницы, две Оли, мнения которых по любому вопросу всегда совпадали, создавая впечатление, что у них один мозг на двоих. При одинаковости имен, фамилии у девчонок были разные - Камышева и Родионова. Поскольку в те годы по радио ежедневно звучала производственная гимнастика, неизменно заканчивавшаяся фразой - "Передачу вели преподаватель Камышев и пианист Родионов" - придумать прозвище для двух подружек было совсем не сложно.
Сидевшие за праздничным столом Преподаватель Камышев и Пианист Родионов заявили едва ли не хором, что они не будут пить Кровавую Мэри, потому что она противная. Несогласные были строго поправлены всем коллективом. Им сейчас же сообщили, что если они такие маленькие ляльки, не спосбные выпить Мэри, пусть они пойдут в детский садик и лепят куличики с малышней, а не мешают взрослым людям праздновать и веселиться.
Отщепенки пристыженно умолкли и принялись глотать отраву, покорно потупив глаза. Мне было их искренне жаль, но история уже вершилась сама собой: Мэри пошла в народ и народ её принял.
Допив первый стакан томатно-во2очной гадости, я тихо подкралась к кастрюле и, заглянув в её глубины, молча ужаснулась - проклятой Мэри было много! Значит, второго стакана не миновать! Наверное, не мне одной она показалась дрянью, потому что, все дружно накинулись на еду и шустро снесли со стола почти всю еду.
Веселившийся Длинный разливал по стаканам вторую порцию.
Присмотревшись к мужской половине собравшихся, я поняла, что мальчишки умнее нас - они пили содержимое стаканов залпом, как горькое лекарство.
Зажмурившись, я осторожно вылила в душу вторую порцию отвратительной Мэри и поняла, что залпом хорошо не только из пушек палить.
В голове приятно шумело, в комнате шумело тоже, все разговаривали, ели яблоки и печенье, кто-то включил музыку, кто-то уже танцевал...
Запретный вкус сигарет стал острее и слаще, сизый слоистый дым тянулся в сторону приоткрытого окна.
Через некоторое время началось неизбежное - молодые здоровые организмы начали мощно отторгать попавший в них яд. В раздельный санузел образовались нетерпеливые очереди, кто-то заперся в ванной, кого-то тошнило на кухне... Некоторых Кровавая Мэри великодушно пощадила.
Мы с Длинным чувствовали себя несколько мутно и вышли на лоджию вдохнуть свежего мартовского воздуха.
Вывесив слегка осовевшие головы за перила, с высоты седьмого этажа мы увидели внизу у подъезда милицейскую машину и двух стражей порядка, стоявших неподалеку. Я задумчиво догрызла яблоко, тщательно прицелилась и запулила в крайнего стража свежим огрызком: плюх! - маленький снаряд приземлился точно в центр форменной фуражки. Жандарм задрал голову.
"Это не я! - открестившись от содеянного, я нахально ткнула пальцем в Длинного, - это он!" "Да, это я!" - пьяным счастливым голосом признал мой рыцарь, и мы дружно захохотали, игнорируя представителей власти. Затем решили, что наказание неизбежно, и, заливаясь смехом, покинули лоджию.
"А это что это за шаги такие на лестнице?" - покатываясь со смеху спрашивал рыцарь. "А это нас арестовывать идут!" - радостно отзывалась я, раскисая от смеха.
Вернувшись к собутыльникам, мы сейчас же доложили, что скоро за нами придут. Кто-то предложил забаррикадировать дверь. В коридор потащили стулья, всё смешалось в общей весёлой суматохе и Длинный куда-то пропал.
Отправившись на поиски верного рыцаря, я забрела в спальню доверчивой мамы. На ковре, широко раскинув руки, спал всеми забытый Колхозник. На лацкане его новенького вельветового пиджака сохла печальная шпрота.
В большой комнате вяло топтались две задумчивые парочки, не замечая, что музыка уже не звучит. Вокруг опустевшего стола, икая и бормоча околесицу, бродили в поисках еды пьяные расхристанные мальчишки. Еды не было. Одинокая кастрюля с противной Мэри возвышалась в центре разорённого стола в окружении пустых высоких стаканов.
В комнате Длинного на узком диване спал хозяин дома, сложившись в трогательную позу эмбриона, замерзающего на лютом морозе. В огромном кресле, где я любила сидеть, слушая музыку, плакали, обнявшись, как родные братья, Преподаватель Камышев и Пианист Родионов.
Девчонки рыдали так искренне и самозабвенно, что я, неожиданно для себя, взялась подвывать, но быстро обнаружила, что не звучу хором и поспешила уйти, жалея насильственно опоённых попугаек.
Мне не нравилось происходящее.
Я побрела в сторону кухни и обнаружила неожиданное - пол под моими ногами плавно вращался по часовой стрелке. Решив, что мир затеял со мной забавную игру, я одобряюще захихикала, поскольку всегда любила опасные аттракционы.
Стены кухни встретили меня похожими вращениями, но - против часовой стрелки. Сочетание пола и стен, раскручивавшихся в разные стороны, неприятно тревожило.
В поисках равновесия, плюхнулась на кухонный стул и увидела потолок. Он вел себя совсем по-свинки, становясь то выпуклым, то впуклым, что вместе со стенами и полом подсказывало один-единственный вывод - окружающий меня мир сошел с ума!
Закрыла глаза, я поняла страшное - мир продолжал сходить с ума, даже когда я его не видела!
Ко всем этим тягостным ощущениям добавилось некая сила, пытавшаяся стащить меня со стула и бросить на пол, чтобы окончательно уничтожить. Несколько раз открыв и снова закрыв глаза, я поняла: жить в спятившем с ума мире я больше не могу. Значит, должна умереть. Как Патриция Хольман! Прямо сейчас!
Какой-то крохотной частью сознания я понимала, что вестибулярный ужас связан с распроклятой Мэри. И с Ремарком! И с Пат! Но печальные умозаключения существовали отдельно от меня, вращающейся внутри взбесившегося мира. Сознание покинуло юный, налакавшийся отравы организм...
Именно в это время мама Длинного решила вернуться домой. Почему она пришла раньше, чем обещала? Может быть, ее материнское сердце-вещун подсказало, в какой опасности находится ее пребывающий в спячке эмбрион? Может быть, она просто хотела сделать сюрприз друзьям своего сына? Так или иначе, входная дверь отворилась, и мама Длинного вошла в родной дом.
Он был похож на знаменитый лондонский Бедлам. Всюду валялись недобитые Кровавой Мэри стонущие тела и перевернутые для сражения стулья. Как любая чуткая мать, обожающая своего ребенка, мама Длинного отлично знала, кто та змея подколодная, которую её доверчивое дитя наивно пригрело на своей любвеобильной груди.
Мама отправилась на поиски коварной рептилии.
Рептилия в это время сидела на кухне, таращила глаза и махала руками, изображая птичку. Что я хотела сказать, неизвестно даже мне. Возможно, я силилась объяснить всем, что невинна, как голубица. Возможно, хотела пожаловаться, что прямо сейчас окочурюсь и вознесусь на небо. А может быть, я просто пыталась сохранить равновесие и не свалиться на пол?
Недоумевающая мама Длинного пронеслась по квартире, как перепуганный торнадо, вернулась на кухню к змее, и принялась настойчиво твердить: "Дина, очнись! Что случилось? Что-слу-чи-лось?"
Ответом ей были до предела выкаченные глаза и руки-крылья.
Обнаружив на кухонном столе высокий стакан с мутной жидкостью, обманутая мать потянула носом, и пелена заблуждений пала к ее взволнованным ногам.
Одного только не могла понять прозревшая женщина, потому и начала нервно тормошить змею, восклицая: "Дина, Дина, что вы пили? Что-вы-пи-ли?"
Вероятно, ко мне вернулось самосознание. Или ответственность. Все-таки я была комсоргом класса и продуктом своего времени.
Внуки Ильича не закладывают своих! Пионеры-герои ничего не рассказывают врагам! Большевики умирают, но не сдаются!
Я открыла глаза. Я встала на ноги. И глядя прямо в лицо опасности, произнесла громко, отчетливо и уверенно: "Га-зи-ров-ку!"
После чего с чувством исполненного долга шмякнулась к ногам будущей свекрови, подобно мешку с картошкой.
Конечно, проспавшись и ужаснувшись, все мы валялись в ногах у доверчивой мамы Длинного и искренне просили прощения. Конечно, она простила нас, мучимая чувством своей собственной вины. Конечно, история эта стала забавным воспоминанием. Но ни один из нас не сдал Кровавую Мэри, и что именно мы пили в тот день, мама Длинного так и не узнала.
Я сказала ей об этом на его похоронах, пытаясь отвлечь её потерявшую рассудок голову от страшного мучительного горя.
Длинный закончил школу, съездил в Рязань, недобрал полбалла,поступая в военное училище и осенью ушел служить. В Афганистан. Весной его вернули в цинковом гробу.
Мы стояли на кладбище смирной, перепуганной стайкой, слушая речи директора школы и каких-то ещё взрослых чужих дядек и тётек. Мы не умели терять. Мы и страдать ещё не умели.
Ставшая за несколько дней такой же худенькой, как наши девчонки, мама Длинного смотрела на его гроб одинокими пустыми глазами и гладила его маленькой ладошкой быстро, торопливо и неловко. Как кошка - лапой.
Сочувствовать мы не умели тоже. Отворачивая головы от ее ладошки, мы видели фотографию Длинного в черной рамке и бездонную рыжую яму, ждущую своего часа. Мы не могли принять его смерть.
Тихое мужество героев Ремарка стало помощью, которая спасла нас от отчаянья. Роберт и Отто, склонившиеся над свежей могилой Ленца, одинокие, безмолвные, полные боли и скорби, незримо вставали рядом. "Он так хорошо умел смеяться," - кто это шептал, они или мы?
И раскладывая свежие алые тюльпаны на невысоком земляном холмике, я всё повторяла и повторяла мудрую фразу из самого лучшего романа о войне, дружбе и любви:
"Цветы покрывают всё. Даже могилы."