Заметки на память...

Заметки на память

В девятом…

Осень… Для многих любимая пора. И для меня. Я люблю листопад, когда листья, подобно праздничным ёлочным игрушкам, кружатся, кружатся над моей головой, совсем нехотя падая под ноги… Им, этим разноцветным самолётикам, конечно, хотелось ещё жить, и быть. И долго, - но безжалостный ветер осени резко срывал их с привычных, таких уютных веточек, и бросал туда, вниз, в пучину. В неизвестное… В небытие…

А ещё я люблю осень за её чудесные звёздные ночи, за туманности белого утра, за мечтательные настроения. Мне пятнадцать лет. Теперь, с осенью, пришла пора идти в школу, за парту – учиться. И я люблю этот первый осенний день, когда с лёгкостью, весельем и радостью летишь в школьный двор, в свой «старший» класс, к слегка возбуждённым от встречи друзьям…

Осень. С грустью наблюдаешь, как осыпаются, вянут многоликие цветы, и как всё меньше и меньше становится их на лужайках, в палисадниках, скверах. Вот только глазастые жизнерадостные астры остаются верны своей красоте, устойчивы к первым холодным вечерам и ночам, и продолжают услаждать твой взор свежестью, пышностью цвета, приветливостью скромного безмолвья…

…Теперь мы уже в десятом. Совсем «старики». И всё равно первого сентября я, на коротко остриженные – под мальчика – волосы, на самой макушке, прикалываю  - увы, теперь уж совсем неуместный, не по возрасту! – огромный белый воздушный бант, как символ «ретро», моей внутренней грусти по ушедшему детству…

Ласточкой (может, бабочкой?) спешно лечу в свой класс. Всё интересно сегодня: первый урок, вопросы, ответы, приветствия. Даже огорчения, которые, знаю, наверняка будут.  И всё-таки – здорово! В школу! К ребятам! Ровесникам! С кем с первого класса – рядом, ближе всех. И знаю – все соскучились, и ждут этой встречи.

Здорово! Здорово! Здорово! Я лечу к ним, обнимаю всех подряд. Мы громко смеёмся, с интересом смотрим друг на друга. Все какие-то взрослые, возмужавшие, удивительно знакомые и… незнакомые одновременно.

Да, мы заметно выросли. За прошедшее лето. Однако всё равно мы те же, вчерашние, привыкшие друг к другу. И мой, заметно неуместный бант на макушке, ей Богу, всего лишь символ моей верности этому «вчера», этой сладостно щемящей тоске по уходящему детству…
1968г.


Осень
(Этюд)

Пришла осень. Моя любимая пора года. Только осенью так прекрасна природа, так очаровательно и нежно её дыхание. Только осенью одеты в золото деревья, необыкновенен, удивительно нежен яркий, оранжево-красный кленовый лист.
Долго кружатся-кружатся в воздухе опадающие листья, так нехотя принимая смерть.
А земля…

Земля также необыкновенна в это время. Смотришь на неё и осознаёшь всю её грусть по уходящей жизни: вянет трава, гибнут цветы, плачут, печально оголяясь, деревья.
Идёт осень. Ещё чуть-чуть и, кажется, вовсе застынет жизнь. Подуют холодные ветры, заморосит хмурый осенний дождь, денная полутьма и сырость станут хозяевами природы. И незаметно исчезнут, спрячутся куда-то чудесные теплые звёздные, осенние ночи, холод и печаль окутают землю. И долго-долго не кружить уже тому кленовому листу, не слышать в округе  разноголосья весёлых птиц.

Непреклонна осень. Всей окружающей жизни несёт она затишье, затухание, глубокую спячку. Всё подвластно ей, и по её воле всё столь печально и грустно…

И только сама осень не кручинится, не грустит ни о чём. Словно гордая юная девушка в порыве тайных чувств - скромно, на время, скрывает она красоты природы, чтобы затем, позднее, они снова обрушились вдруг на нас, потоками радости, счастья, вспыхнув новыми красками жизни в словно бы омертвевших ныне лонах её…

Грусть и печаль – это осеннее небо, плач и стон – звёзды на нём, нежность и непреклонность – наша тяга к земле. И всё это – Осень! Любимая, чудесна пора, перемешавшая в тебе все чувства, страсти, порывы. Осенью особенно остро чувствуешь свою силу и ощущаешь бессилие, радеешь жизни или противоборствуешь бедам, поёшь затаенные в душе песни либо думаешь отягчающую тебя думу…

Осень, хрупкая, нежная, гордая девушка, заставляет вершить дела, творить, верить, а, может быть, и любить – глубже, преданнее, надёжней…

Прекрасная пора. Мой лучший друг. Осень…
1969г.


Валерка

Валерка был новеньким. Коротко острижены белесые, выгоревшие волосы, смешно торчат квадратные уши, отчего ещё более скуластым кажется его мальчишеское лицо. Другие думали, что он широкоскул и некрасив. И только он сам, иногда заглядываясь в зеркало, удивлялся: - Почему? Всё у него в порядке, всё на месте. Всё как надо. Главное, конечно, в другом…

Он привык оценивать себя совсем по другим критериям. Но теперь… Когда эти девчонки стали так несносно назойливы, когда они, словно осы, лезут к тебе, пристают со своими вопросами, замечаниями, насмешками, - он как-то серьёзнее стал всматриваться в себя, и тоже пытался переоценивать и свои поступки, и отношения к одноклассникам, а уж к одноклассницам – тут поневоле приходилось призадумываться… Но кто-то, кто-то из них недавно осмеял его уши. Ха! Уши как уши, такие же, как у всех…

…Он присматривался, пожимал плечами, вертел головой и, в общем-то, ничего нового в себе так и не открыл. Вот разве что глаза стали серьёзнее. Да взгляд острее… Что ж, на то была причина. Впрочем, никому о ней знать не обязательно. А уши, подбородок, лоб – да что им в том? Ему-то что до всех их мнений?


 Главное, что знал он всегда, и что очень утешало его и теперь, – он очень похож на отца. А отца своего Валерка всегда очень любил, уважал, независимо от того, какими у него были уши. Уши как уши, самые обыкновенные… Главное - это его золотая голова! Отменная, цены ей не было. За что его и в семье любили, и на работе ценили.

 – Вот так-то! – вслух произнёс сам себе Валерка, подмигнув своему отражению в зеркале.
Да, никогда не вредно немного порассудить над простыми вещами…
1970г.


Автопортрет

…Анна вдруг застыла у зеркала. Засмотрелась – в глазах светилась радость, были они столь нежными, изумрудными, красивыми – хрусталь и бархат одновременно виделись в них. Какие-то светлые, разнооттеночные волокна излучали столько тепла, света, жизни, что Анна невольно улыбнулась себе.

Нежная кожа, тёмные брови невольно подчёркивали прелесть 15-летней девочки, и так приятно было смотреть на свеженькое юное лицо, милое, хорошенькое, открытое.
Только миг длилось это чудо открытия  - она хороша, взрослая уже, цветущая…
Но дверь отворилась, в комнату неожиданно вошла мать и, вспыхнув и смутившись оттого, что её застали в момент, когда она столь пристально рассматривала себя, откровенно любуясь собою, она быстро убежала…

В свою комнату, к книгам, тетрадям. Тайному дневнику… Которому поверялось всё, и даже сверх меры. Иногда… когда тайны, казалось, не достойно ничто, кроме этой заветной тетрадки…
1970г.


В новом городе

…Был конец июля. А под ногами уже шуршали пожелтевшие листья. И хотя днём стояла такая же жара, как и месяц назад, люди чувствовали приближение осени. То ли до времени сожжённые хрупкие листья, то ли происходившая от восприятия их грусть, но что-то определённо напоминало об осени.

Более всего на столичных улицах Анну привлекали дома. Они казались такими мощными, красивыми, разными. Великолепие архитектуры располагало её к размышлениям, заставляло вспоминать, сопоставлять, удивляться.

А в сегодняшний вечер к этому располагало ещё и виденное только что в кино. Чутьём она угадала, как хотелось авторам создать хороший, великий фильм! Однако это не удалось. В игре актёров не чувствовалось ничего искреннего, значительного, глубинного. Утомляли внешний блеск, чрезмерный шум, нагромождение не впечатляющих, не выразительных лиц.

Тем не менее, не пробудив никакого сопереживания к судьбам героев, он вызывал какие-то ассоциации, раздумья о собственной жизни…
1972г.
Валентина Лефтерова

(Опубликовано в «Эксперименте», №1(19) /2007, с.10)