Беллоу С. Роман. Жертва

 (Вторичная проза)

Часть 1. «Традиционная»
«Жертва» - одно из первых произведений, и уже можно считать заявкой на Нобелевскую премию: язык зрелого мастера отточен, свеж, индивидуален.
Интенсивное восприятие окружающего до болезненности, как у заключенного «В синем квадрате окна как нарисованное висело облако», позволяет находить образы, которые не только видишь, но и осязаешь «музыкант в окне гладил нежный изгиб трубы» (неточная цитаты), присущие уже современной поэзии. Метафоры броские, и как бы в камуфляже – не выламывается из фразы, как люди в защитной одежде на улицах городов – заметны, но оказались на пересеченной местности, за городом, сливаются со средой, а сами метаморфозы становятся бесстрастным описанием.
Ощущение, что писателю не хватает живой природы – использование устаревших и редко используемых слов, оборотов речи, в том числе необычных инверсий, как - будто восполняет ее недостаток.
Сол Беллоу показывает себя не только стилистом, но и представителем психологического направления, а сложный замысел романа позволил уже в начале творческого пути угадать в нем мыслителя – философа.
P.S. Если имя частично предполагает судьбу, то четкая аллитерация в нем – это предсказание профессии.
Часть 2. Гл.1 «Попытка разобраться»
В основе романа – отношение двух людей. Холерического вида мужчина по фамилии Левенталь: добропорядочный, готовый услужить, очень любящий жену, принимающий сердечное участие в судьбе близких, - случайно (как бы) сталкивается с шапочно знакомым Келби Олби – фрустрированной личностью: овдовевшим безработным, опустившимся пьяницей, служившим некогда в газете, человек пишущий.
Между ними складываются отношения. Их общение предельно напряжено, носит не просто вербальный характер. Диалог с многозначительными паузами, когда говорят взгляды, мимика, позы, движения рук; но и разговор параллельный, не слышимый, не зримый, внутренний, в мыслях: изнурительный, откровенный, с напряжением всех сил, надсаждающий душу и, при этом, остающийся всегда не законченным, и, поэтому, таящим в себе постоянно ощущаемую угрозу.
Боже! Кажется это дежавю.
Часть 2. гл.2. «Дежавю»
«Как это, сам не знаю, но над колыханием океана медленно всплыло человеческое лицо, и море усеяли несчетные лица, лица молящие, отчаянные, гневливые лица, запрокинутые к небесам…»
(заимствованный эпиграф)
Чье же лицо возникло над смешанными водами Гудзона и Атлантического океана? Это лицо вызвано не опиумным дурманом, оно появилось магией слова молодого писателя. Имя обладателя лица Федор Михайлович Достоевский.
Писатель – это стиль, у заимствованного стиля статус понижается до метода, метод от частого использования изнашивается до литературного приема, но в случае «Жертвы» прием не уронил стиля, а даже придал ему новые оттенки. Нет ничего уничижительного во влиянии признанного мастера на начинающего автора. Этого - не избежали многие. Но это не тот случай. С. Беллоу прибегает к «подражанию», чтобы оппонировать Достоевскому как писателю, а не противнику в гражданском процессе в его претензиях к еврейскому народу (хотя на каторгу он отправился без его помощи), это этически оправдано – ведь Ф.М. Достоевский знал, что обращается не только к современникам.
С. Беллоу не прибегает в своих аргументах к событиям ХХ века, чудовищным! В романе один персонаж упоминает холокост, но протогонист «отмахивается» от этого (вместе с автором), только роман, только художественное слово, хотя категории «весовые» - авторитет, «что школьнику драться с отборной шпаной» (тоже классика).
В основе романа «Степанчиково» и конечно с его обитателями: Фома Опискин – в «Жертве» Келби Олби; полковник Егор Ильич Ростанев – Левенталь, и поместил их в Нью-Йорк ХХ века в среду не ортодоксальных евреев, (которых заметим - большинство).
«…Конечно, я довольно долго живу в Нью-Йорке, это такой еврейский город, что надо совсем уж не видеть дальше собственного носа, чтобы не разбираться в евреях», - говорит Келби Олби (не самое прозрачное замечание), что корреспондируется с мнением Достоевского, считавшего, условно говоря, объединение Ветхого и Нового заветов преждевременным.
Келби Олби подчиняет себе мягкого Левенталя и поселяется в его квартире, используя свое жалкое состояние и раздувая чувство вины (почти ни на чем не основанное) своего благодетеля. Вообщем, полтора века спустя повторяется история «Степанчикова», и в повествовании этой истории проявился поразительный эффект - как сказано во 2 эпиграфе книги: «…и море усеяли несчетные лица…».
Например, при каждом появлении и проявлении себя, Келби Олби – под его личиной проявлялись все новые и новые образы персонажей романов Достоевского, при этом, это не русский мегароман карманного формата (культурное достижение США): Фома, мелкий тиран с комплексом Наполеона, подавляющий и унижающий кого только может; Смердяков, со своими зловещими намеками; угодливый, кривляющийся Лебядкин; Верховенский, готовый на любую подлость, преступление ради достижения цели; в крови Олби карамазовская тяга к бездне падения (во всех смыслах).
А в симпатичном, может, излишне мнительном Левентале, – черты персонажей «не от мира сего», но при этом, «кровь от крови» еврейского народа, т.е. самые идеализированные персонажи Достоевского: князь Мышкин, Алеша Карамазов (скорее более придуманные, нафантазированные, чем реальные) вполне узнаваемы в таком неловком, одышливом, но таком реальном.
Предположу, достичь такой многомерности (что, конечно, не объясняет всего) С. Беллоу удается имплицитными цитатами, реминисценциями, т.е. - аллюзиями, сценами, напоминающими ситуации в романах Достоевского. Один пример: Левенталь выбрасывает из своей квартиры Олби, устроившего в ней свидание с женщиной, - у Достоевского Фому Опискина вышвыривают из дома за отказ извиниться перед оскорбленной девушкой. Изменение внесено настолько, чтобы остался только легкий намек, богатель. Другой – эскапада, задевающая еврейство Левенталя: Калибаны, кругом одни Калибаны. В варианте Достоевского, фраза Опискина звучит как Фалалеи - кругом одни Фалалеи.
Роман «Жертва» сильного эмоционального воздействия (больше главы за присест прочитать трудно), и внимательный читатель вполне может ревизовать некоторые свои представления, доказательства очевидны, ведь правда о человеке возможна лишь в художественном ее воплощении.
Послесловие.
1. А Федора Михайловича раздосадовала бы и попытка отнять у русских от широты души даже и глубину падения;
2. Не появление в романе прямых «улик», т.е. упоминаний о Ф. Достоевском, говорит о национальной скрытности автора, - «имеющий уши да услышит».