Воспоминания

С. И. Иншаков
ПРЕДИСЛОВИЕ
Недавно с удивлением осознал, что большинство современного (2007 год) трудоспособного населения понятия не имеет о том, как жилось в Советском Союзе в 70-е годы. Тем, кому в 1990 году было 20 лет, сейчас уже 37, и даже у них в памяти только горбачёвское время с его антиалкогольным указом 1985 года, дефицитом конца 1980-х годов и межнациональными конфликтами тогда же. (Как сейчас уже очевидно, и дефицит, и конфликты были искусственно организованы.) Для того, чтобы компенсировать пробел, возникший в нашей недавней истории, я описал свою жизнь в самой середине 70-х годов. Тогда я был студентом Московского ордена Трудового Красного Знамени Физико-Технического Института, факультет аэромеханики и летательной техники.
УЧЁБА НА ФИЗТЕХЕ (1972 – 1978)
Поезд из Оренбурга приходил на Казанский вокзал очень рано, наверное, в половине пятого. На первой или второй электричке я отправился в Жуковский. Народу в вагоне почти не было, однако по причине своей провинциальности билет я взял. И не зря потратил 35 копеек – через несколько остановок пришёл контроль. В «Комсомолке», которую купил в киоске, запомнилась фотография на последней странице, где была запечатлена красивая финальная победа нашего борца – вольника Александра Медведя над американцем Крисом Тейлором – в Мюнхене шла олимпиада. Жуковский встретил густым туманом. В общежитии на Гагарина 20 встретился с Серёгой Постновым, стали вместе ждать комендантшу общаги. В это время в холл общежития прибежала заплаканная тётка, ей нужно было отнести мужа, свалившегося в окно, обратно домой. На вопрос, вызывала ли она «Скорую», тётка ответила утвердительно - что «Скорая» уже была, сделала укол и уехала, а тащить мужика обратно ей тяжело. Пошли мы с Постновым. Почти сразу же напротив института на другой стороне улицы Гагарина на травке под пятиэтажкой сидел очень удивлённый мужик, от которого несколько несло спиртным. Мы с Серёгой взяли его и отнесли в квартиру, не то на 4, не то на 5 этаже. Там была распахнута балконная дверь, откуда, судя по всему, он и совершил полёт. Мужика мы посадили в кресло, он благодарно пожал нам руки. Единственным следом происшествия были отбитые костяшки пальцев на его обеих руках. К нашему возвращению уже появилась комендантша, и мы отправились на Мичурина 10а. Это общежитие было классической общагой с коридором, куда выходили комнаты, две кухни с умывальниками, сортир и холл в центре коридора. На первом этаже был душ, постирочная с мощной сушилкой и буфет с телевизором. Студентам – первокурсникам принадлежал верхний четвёртый этаж, а три нижних принадлежали ЦАГИ, там жил рабочий класс. Комнаты были на троих и четверых жильцов, наша 98 была на троих. Позже туда третьим вселился Костя Бутенко. От прежних обитателей на стенке оставался портрет конструктора С. П. Королёва, вырезанный из журнала. Мы его сохранили, но хотелось чего-то своего, оригинального – ведь мы уже были в новом качестве! Оригинальность свелась к тому, что были вырезаны из зелёной тетрадной обложки следы босых ног и наклеены на стену и потолок. Со стены они слетели довольно быстро, а на потолке элементы нашего студенческого юмора (как мы его тогда понимали) провисели недели три. Позже нам на комнату выдали две новые книжные полки. Мы их прибили гвоздями к стене, (она была кирпичной) прямо над кроватями. Удивительно, но за тот год, что я там прожил, они так и не упали.
Было собрание курса, на котором нас поздравил с началом учебного года декан ФАЛТ профессор Лев Алексеевич Симонов, и началась учёба. Первые два года программа для всех факультетских специальностей была одинаковая, я был в 261 группе (расшифровка номера: 2 – год поступления, 6 – наш факультет, последняя цифра – номер группы). Каждый день было 5 пар занятий, а одна пара выделялась на обеденный перерыв с 12 до 13 55. Учебная пара разбивалась на две 40-минутные половинки пятиминутным перерывом. Начинали в 9, заканчивали в 18 30. Несколько помогало то, что на последние пары ставились такие занятия, как физкультура или лабораторные работы. Предметы весьма серьёзные: матанализ, аналитическая геометрия, общая физика, химия были с утра. Семинары по всем этим предметам. Задания, которые надо делать и защищать. По физике и химии ещё и лабораторные: в первом семестре по физике 9, по химии – 5. Темп подачи материала просто убивал: ведь на вступительных экзаменах нас отобрали по результатам решения сложных задач, скорость усвоения материала никого не волновала. Теперь такое же умение решать задачи требовалось проявлять на новом уровне, уже институтском. А на него надо было ещё подняться, тем более, что программы были близки к университетским. Дополнительная психологическая нагрузка состояла ещё и в том, что все мы только что были первыми в физике и математике, а теперь многие стали в лучшем случае средними. Преподаватель матанализа Леонид Петрович Купцов, который вёл семинары, нас успокаивал: «Если вам сразу всё понятно, то это значит, что скоро вас выгонят!» Лекции по матанализу нам читал профессор Пасынков, читал по-своему, (он был из МГУ) к учебнику Кудрявцева или к Фихтенгольцу это имело слабое отношение.
Фото Пасынков Б.А.
Попасться к нему на экзамене было большим несчастьем для студента. Аналитическую геометрию читал профессор Жижченко, читал хорошо, а семинары по ней вёл Миронов, (он работал в ЦАГИ где-то у прочнистов). Пожалуй, это был единственный случай дубового проведения семинара, если не считать спецкурса по теории турбулентности, который у нас вёл на четвёртом курсе В. Л. Зимонт. Впрочем, то, что дубовый семинар, а не я, было мною осознано гораздо позже. Кроме этих двух выпавших точек, все занятия с нами проводились на высшем уровне. На втором курсе добавились обыкновенные дифференциальные уравнения (читал член-корреспондент Мищенко, один из основных участников семинара академика Понтрягина). Мищенко читал лекции очень детально, выделяя места, обязательные для конспектирования. Позже я узнал, что в конце 40-х годов, когда Мищенко сам учился на мехмате МГУ, он по комсомольской линии отвечал за успеваемость студентов, с той поры и была отработана его методика, рассчитанная на самых бестолковых. На третьем появились такие предметы, как теория функций комплексной переменной (ТФКП) и уравнения математической физики. ТФКП читал профессор В. П. Коробейников, очень живо читал, всё мелом испишет, сам измажется.
Фото Коробейников В.П.
 Уравнения читал профессор Никита Вячеславович Зволинский, читал сдержанно и педантично, вид имел классического профессора: в очках, абсолютно лысый, бородка клинышком. Старшекурсники говорили, что раньше он приезжал на лекции и зимой и летом на трофейном немецком мотоцикле с коляской, но в наше время этого уже не было. Позже я узнал, что ещё до войны он активно участвовал в семинаре у Чаплыгина в ЦАГИ.
Фото Зволинский Н.В.  В кружке – коньяк.
Программирование и численные методы нам стали читать лишь с четвёртого курса, это было разумно – в первую очередь мы должны были глубоко разобраться в физике явления, и лишь потом уже заниматься численным решением прикладных задач.
Фото Ильин В.А., Шалов В.М., Купцов Л.П.
Преподавателей математики В. А. Ильина, В. Е. Миракова, В. М. Михеева, М. А. Галахова, Л. П. Купцова, А. С. Фонарёва, В. М. Шалова вспоминаю с большой благодарностью. Хотя Ильин на зимней сессии первого курса ставил мне оценку со словами: «Вы первый, кто мне так плохо отвечает, поэтому ставлю три». Перед этим он больше часа гонял меня по всей программе аналитической геометрии и линейной алгебры.
Фото Галахов М. А.
Фото Борсук М. В., Мираков В. Е., Фонарёв А. С.
Фото Коробейников В. П., Новиков А. П., Николаев В. С., Михеев В. М.
Из всех преподавателей-математиков я особенно благодарен Михееву – большую часть семинаров по матанализу в нашей 261 группе провёл он. Это был весёлый толстый человек. Как-то раз, встретив нас в кафетерии, что был тогда в 30 гастрономе, он с самым серьёзным видом стал нас убеждать, что кофе с бутербродом – это не еда, питаться надо со вкусом и обстоятельно.
Лекции по физике на первом курсе читал заведующий кафедрой общей физики профессор В. Н. Жигулёв, семинары и лабораторные вели А. Л. Стасенко (его я знал по статьям в первых журналах «Квант»), Покровский, Ю. А. Лашков, Пальцев, Ю. В. Маношкин, Е. А. Ромишевский, В. А. Горелов, Додонов.
Фото Жигулёв В.Н.
Стасенко вёл семинары так интересно, что к нему на занятия приходили даже из других групп. Факультативно он ещё читал всем желающим теорию размерностей. Додонов тогда был аспирантом и тоже жил в общежитии на Гагарина 20. Для солидности он носил усы, но это помогало мало – помню, как в столовой кассирша кричала раздатчице: «Верка, налей супу этому усатому мальчику!» Потом он для повышения солидности отпустил бороду, но с ней его вид стал ещё более несуразным, и борода вскоре исчезла. (Сейчас, в 2006 г., профессор Додонов работает в Бразилии.)
Фото Глотов В. А., Ромишевский А. Е., Горелов В. А., Стасенко А. Л.
На втором курсе к нам в группу пришёл из академического отпуска Роговский – вечный студент. Он начинал учиться вместе с Додоновым, учился уже восьмой год, а теперь его бывший однокурсник вёл у него занятия. Роговский утверждал, что берётся за три месяца разработать проект нашего многоразового космического корабля (Шаттла). Для этого он якобы просил в ректорате МФТИ на три месяца московскую квартиру с телефоном, кульман с рулоном ватмана и 300 рублей денег. Ректорат отнёсся к этому предложению с недоверием и отказал. От отчаяния (и от невообразимого количества хвостов) Роговский опять отправился в академку. Не знаю, где он сейчас, может быть, всё ещё учится. Самыми суровыми экзаменаторами были, конечно, Додонов и Жигулёв, рядом с ними по строгости был Стасенко, нынешний (2006 г.) заведующий кафедрой, остальные преподаватели были более либеральны к студентам, особенно Маношкин. Студенты, учившиеся года на три позже нас, сделали рупор диаметром около метра. Он обладал прекрасными характеристиками – слова, сказанные шёпотом, было слышно метров за 30. Испытали его на аспиранте Додонове. В сумерках, когда он шёл к общежитию, с верхнего этажа здания ему было сказано: «Стой, дурак!» Ко всеобщей радости, он остановился. На втором курсе в рамках общей физики был предмет «Колебания и волны», который читал профессор Смородин – участник нашего атомного проекта. Ядерную физику (5 семестр курса общей физики) нам читал профессор А. Н. Горбунов.
Фото Горбунов А. Н.
Все они очень ответственно подходили к своим лекциям, Горбунов для чтения лекций иногда на один день прилетал даже с Памира, из высокогорной лаборатории Академии Наук.
Фото Смородин Ю. А.
Кафедра физики отличалась особенной сплочённостью – после экзамена у института формировалась колонна из преподавателей, которая затем направлялась в чебуречную на углу улиц Гагарина и Мясищева (тогда Новый проезд). Впереди – Пальцев и Жигулёв.
Из общественных наук на первом курсе была история КПСС, по ней тоже были семинары. По сути, это была история СССР. У нашей группы эти семинары вёл сам лектор – довольно уже пожилой, А. В. Лукашов.
Фото  Лукашёв А. В. Зима 1972 - 1973 г.
Экзамен сдают Нино Тараненко, через год первая в мире получившая бензин из троллейбуса и С. Селюгин,  первый с нашего курса ставший доктором наук
Очень интересно вёл, честно отвечал на самые ехидные вопросы. Когда мы, изучая первоисточники (классиков марксизма – ленинизма), пытались рассуждать в области общественных наук, то после комментариев Лукашова вечно оказывались то правыми уклонистами, то левыми ревизионистами, то ещё кем-нибудь нехорошим. В конечном итоге я для себя решил – ну чего я тут трачу своё драгоценное время на эти копания – я же здесь ради капитального усвоения физики и математики, а этими углублёнными общественными исследованиями занимаются, наверное, где-нибудь в высшей партшколе. Так же капитально, как я здесь. Как к настоящему времени выяснилось, никто в этой партшколе ничего не изучал, кроме курса иностранных валют, напрасно мы на них надеялись.
Интересны были рассказы Лукашова из нашей истории 20-30 –х годов. Сам он был из железнодорожников, потом стал профессиональным партийным работником. Вспоминал, что в 20-е годы наши, ещё немногочисленные выпускники ВУЗов требовали себе зарплату в твёрдой валюте (явно под влиянием «буржуазных специалистов»). Из его рассказов я понял, что «рабочая оппозиция» конца 20-х годов была вполне реальной силой, которой дела не было до нужд страны, а интересовало лишь личное благополучие. Если бы большинство руководящих партийных работников было такими, как Лукашов, то никогда бы ни пятнистый Горби, ни свердловская обкомовская пьянь не вышли бы в руководство страной. Вообще-то никакого диссидентства у нас не было – мы были вполне удовлетворены существующим тогда строем, который нас бесплатно (что само собою разумелось) учил и должен был обеспечить в будущем очень интересной (и высокооплачиваемой, хотя и не сразу) работой. На благо своей страны, что тоже было само собою разумеющемся. «Голос Америки» слушали, но только потому, что он очень оперативно сообщал все наши плохие новости. О смерти Андрея Николаевича Туполева в декабре 1972 года и о катастрофе Ту-144 в Ле-Бурже летом 1973 года мы узнали именно оттуда. Всё остальное там было просто скучно, а на радиостанции «Свобода» ещё и тупо. Позже я столкнулся с диссидентством, точнее, с дешёвым фрондёрством (показной оппозиционностью) в МГУ, а для физтеха это было не характерно. Чисто внешне МГУ тогда оставил неприятное, подавляющее впечатление – внутри этого муравейника можно было жить и учиться месяцами, не выходя наружу. В Бауманке, когда ездил туда к приятелям, никакого инакомыслия я тоже не заметил, хотя году в 1976, кажется, вышло постановление ЦК КПСС «О повышении уровня идеологического воспитания в ВУЗах» по результатам проверки Саратовского университета и МВТУ им. Баумана. Из-за этого постановления обычный экзамен по научному коммунизму, который мы сдавали на 5 курсе, стал государственным - то есть сдавался не одному экзаменатору, а комиссии. На втором курсе была политэкономия, читал доцент Лебедев, довольно безлико читал, на третьем был перерыв по части идеологии, на четвёртом – философия, на пятом – научный коммунизм.
Фото Цирков А. В.
Философию читала доцент Сейфулина, читала хорошо, а научный коммунизм читал доцент Цирков, который на лекциях усердно изображал из себя верноподданного идиота, хотя идиотом не был.
Была, конечно, физкультура. Только что были обновлены и существенно расширены нормы чуть ли не довоенного комплекса «Готов к труду и обороне» (ГТО). Нормы по плаванию сдавали в 25 – метровом бассейне Высшей Комсомольской Школы на улице Молдагуловой в Москве (в Вешняках). Запомнилось, что перед бассейном стоял в качестве памятника МиГ-19. Занятия по лёгкой атлетике проходили на стадионе «Метеор», так как институтского стадиона ещё не было (был построен в 1976 г). Кросс бегали в Ильинке, за стадионом «Авангард». Удивил всех заместитель декана по младшим курсам полковник в отставке Алексей Семёнович Вотинцев – он пробежал 1 км в противогазе. Было ему тогда лет 60, не меньше. Жил он напротив института, и старшекурсники рассказывали, что когда ещё не было общежития, а все студенты жили в корпусе института, то часто занимались допоздна. Алексей Семёнович, видя горящие окна часа в 3 ночи, приходил и уговаривал отдохнуть – он очень заботился о здоровье своих подопечных. Нам он неоднократно утверждал, что один из самых главных предметов на физтехе – это физкультура. Физкультуру нам преподавал Александр Иванович Полунин, очень хороший тренер по лёгкой атлетике. Он ещё тогда в приватной беседе нам сказал, что теперь (1972 год) сталинская эпоха в спорте, когда наши спортсмены высшего уровня (братья Знаменские, Пётр Болотников, Владимир Куц …) старались побеждать во имя своей страны, уже окончилась. Теперь пределом мечтаний большинства из спортсменов является попадание в сборную СССР, чтобы ездить на международные соревнования и привозить оттуда барахло для последующей реализации по рыночной цене. Это называлось фарцовкой. Официальное подтверждение полунинской информации последовало быстро. В середине 70-х, игрок сборной страны по баскетболу Иван Дворный так обнаглел, что даже умудрился за свою масштабную коммерческую деятельность сесть в тюрьму. (Появился, как сейчас говорят, слоган: «свободу Корволану и Дворному Ивану». Луис Корволан – генеральный секретарь компартии Чили, брошенный в тюрьму генералом Пиночетом осенью 1973 года после переворота, устроенного ЦРУ).
На первом курсе я ходил в секцию лёгкой атлетики, где тренером был Полунин. Тренировались по большей части на улице. Как сейчас вижу: осень, темно, идёт мокрый снег, мы, человек 15 во главе с Полуниным бежим чёрт знает где – это потом я осознал, что после Колонца бежали по нижней дороге, затем поворачивали к первой столовой и по улице Гарнаева выбегали, наконец, на улицу Чкалова. Город и окрестности на первом курсе были ещё незнакомы, а освещение на нижней дороге тогда было исключительно от фонарей цаговского забора. Одно хорошо – машин в это время там вообще не было. В начале апреля 1973 года в Жуковском был традиционный пробег, посвящённый дню космонавтики. Дистанции были от марафонской и до 10 км  включительно. Наша секция, по крайней мере мы, первокурсники, бежали минимальную десятикилометровую дистанцию. Среди участников поражало количество заслуженного народа – мастеров и кандидатов в мастера спорта – статус пробега был достаточно высок. Стартовали мы на площади у ДК, затем по улице Чкалова бежали до Детского Мира, потом по Гарнаева отправились к Туполевскому шоссе. Довольно большая часть этих мастеров не добегая до перекрёстка, что перед ЛИИ, кинулась к туполевскому шоссе через лес. Это неприятно поразило, но сам решил свои 10 км пробежать абсолютно честно. Народ из обгонявших автобусов меня подбадривал: «Последним тоже места дают!»
Из-за этого пробега я не участвовал в операции по ловле воров среди персонала студенческой столовой. Позже мне рассказали про эту операцию. Она проходила в день пробега. Наше питание в столовой проходило таким образом - нам сначала пробивали чеки, затем мы по ним получали блюда. Потом вдруг нам на нашу заказанную сумму стали давать ранее выбитые дополнительные чеки, на которые мы, конечно, не смотрели. А напрасно – они были старые. И вот ОБХСС (отдел борьбы с хищениями социалистической собственности) обратился к первому курсу, как самому сплочённому, для того, чтобы поймать жуликов с поличным. К 12 часам первым в очереди стоял исключительно наш курс, кроме участников пробега. Начиная с пятого человека кассирша стала давать старые чеки. Наш народ, получивший блюда, имел инструкцию ничего не есть. Так и сидели, пока не появились сотрудники милиции, объявившие, что делается контрольная закупка. Взятые блюда были проверены на предмет вложения продуктов, было обнаружено приличное недовложение, опять же старые чеки были тоже криминалом. После этой операции персонал столовой был сменён, директором стал мужик, при нём качество блюд резко улучшилось при прежних ценах. Появился даже шашлык (жареный на противне) и котлеты по-киевски. К шашлыку подавался маринованный лук и кетчуп. Прекрасное столовское питание продолжалось ещё пару семестров, пока был этот директор. Потом он сменился, качество блюд постепенно пришло к стандартному уровню.
Английский стоит того, чтобы о нём рассказать подробнее. Сначала нас разделили на тех, кто учил в школе английский, и на тех, кто не учил. Кто не учил язык, стал его учить с нуля (четырёхгодичный курс обучения), ну а мы, кто что-то помнил из школы, учились по трёхлетней программе. Языковые группы были по 6 человек. Занятия были два раза в неделю, спрашивали каждое занятие, была жёсткая система долгов: незачтённые задания нужно было всё равно сдавать, чтобы допуститься до зачёта. Алла Александровна Паратова много мучилась с нами, искренне расстраиваясь нашей бестолковости.
Фото Паратова А. А.                Киш И. В.
Фото Жигулёва Р. Н.                Мальчевская М. Я.
Фото Терёхина Р. Н.                Бюшгенс В. И.
            Фото Агеева В. В.
Помню эпизод, когда Игорь Головачёв (из Куйбышевской области) при пересказе текста забыл слова и начал их изображать руками. Последовало строгое замечание: «Головачёв, уберите руки за спину!» Учитывая знания Гоши, Алла Александровна это сказала по-русски, так как тогда он её просто бы не понял. Иногда контрольные занятия с нами проводили другие преподаватели, чтобы повысить объективность оценок. На одном из таких занятий, когда нашей группе практически ничего не зачли, Сашка Милованов (толстый парень из Рязани) на вопрос, почему он так плохо подготовился, покраснев, изрёк: «Ксения Борисовна, я не ел сегодня». Изящная Ксения Борисовна Абрамова, сама старше нас лет на 5 - 6, мило рассмеялась и зачла Сашке его задание. Нам оставалось лишь сожалеть о своей недостаточной упитанности. Английский неотвратимо и регулярно – дважды в неделю - просто убивал. У меня с ним всё наладилось лишь после того, как увидел связь между своими усилиями и результатом. Это произошло на втором курсе, когда что-то вроде начало получаться, пошли четвёрки. Проверил их объективность: не стал готовиться к занятиям, и вскоре снова получил трояк. Стал работать – мгновенно восстановился на четвёрочном уровне. Появившаяся связь между усилиями и результатом меня сильно приободрила, английский перестал меня угнетать. Государственный экзамен на третьем курсе сдал на отлично. И самое лучшее воспоминание перед экзаменом относилось именно к английскому – накануне я просто пошёл в кино, ибо готовиться к нему уже было бесполезно. Главное, чему нас учили – чтение литературы по специальности, и этому научили хорошо. Разговорный язык тоже был, возможность его проверить для меня настала лишь спустя 20 лет после выпуска – на научной конференции в 1998 году. Оказалось, что даже и тут сохранились навыки (громадное спасибо Алле Александровне).
Со второго курса начиналась военка. Изучали устройство самолёта МиГ-21Ф, записи вели в тетрадях, которые получали из секретной части и сдавали туда же. На втором курсе занятия вёл инженер из ЛИИ, большую часть времени он рассказывал нам разные околоавиационные истории и байки. Рассказывал, как участвовал в создании самолёта Ан-24 (спроектировал туалет). Просвещал по поводу тогдашней авиатехники – самолётов МиГ-21, 23, 25, 27; Су-7, 9, 11, 15; Ту-16, 22, 95. В то время «партией и правительством» велась борьба за «Мир во всём Мире», ничего о боевой технике в открытых источниках не было. Только что кончилась война во Вьетнаме, наша техника там показала себя великолепно, но об этом можно было узнать только неофициально. Даже о результатах воздушных боёв корейской войны, которая окончилась в 1953 году (20 лет назад!) ничего не сообщалось, а там, на 345 потерянных в боях советских МиГ-15 приходилось 650 сбитых американских F-86 «Сейбр». Арабо-израильская война октября 1973 года запомнилась тем, что в это же время на испытаниях новой модификации МиГ-25 разбился лётчик-испытатель Гудков. Отказ системы случился при заходе на посадку, до последнего мгновения пилот выбирал место падения самолёта и в конце концов направил его на склад раменского текстильного комбината «Красное Знамя», после чего катапультировался. Самолёт при этом был уже на высоте метров 15 в вертикальном положении, кресло с Гудковым летело горизонтально и ударилось в стену комбината. Жертв было удивительно мало – вроде, пострадал один сотрудник ГАИ, оказавшийся вместе со своим мотоциклом на пути летящего диска компрессора. На раменском базаре, расположенном неподалёку, возникла паника, ибо народ решил, что началась война. Её ещё помнили. В то время самым младшим из участников войны было 45 лет, а тем, у кого сохранились детские воспоминания – лет 35. Склад очень долго не восстанавливался, буквально лет 5 назад на нём появилась новая крыша. Он расположен у самой железнодорожной линии и хорошо заметен между платформой «Фабричная» и станцией «Раменское». Кстати, косвенное подтверждение закупок Египтом наших вооружений мы обнаружили в том, что всю весну 1973 года в Жуковском было громадное количество довольно неплохого египетского пива «Стелла». Ни до ни после я его уже нигде не встречал. По-видимому, за оружие арабы расплачивались и пивом тоже. Гораздо позже я прочёл об этом пиве в «Ледовой книге» писателя Юхана Смуула. Оно ему тоже понравилось. Книг, кроме учебников, на младших курсах мы читали мало, по крайней мере, я.  Позже, на третьем – четвёртом курсах стал всё больше читать и художественную литературу – Экзюпери, Ремарка, Конецкого, разную фантастику (Лема, Стругацких, Бредбери …), которая ходила из комнаты в комнату, потеряв своих первоначальных хозяев. Если хозяева не проявляли интереса к судьбе книг, то некоторые наиболее понравившиеся бесхозные книги оставались у меня. Тогда же мы (обитатели комнаты) поняли силу недосказанного художественного слова, которое будит воображение. Речь идёт о книге английского писателя Стена Барстоу «Любовь, любовь…» Книга была переведена и издана году в 1968, там рассказывалась о жизни молодой английской семьи во второй половине 50-х годов. И был там эпизод, когда главные герои, ещё не поженившись, начинали целоваться, после чего в нашем экземпляре книги была вырванная страница. Дальше по тексту следовало, что теперь главному герою остаётся только жениться, что он и сделал. Когда в наши руки попал экземпляр со всеми страницами, нас ждало сильное разочарование, ибо художественное воображение студентов физтеха было гораздо богаче сухого пуританского текста английского прозаика.
Тупость советской пропаганды доходила до того, что информацию о своих боевых самолётах можно было подчерпнуть лишь из иностранных авиационных журналов (Aviation Week, Flight, Interavia), хотя она и подавалась тенденциозно. На третьем курсе военки не было, она возобновилась на 4 и 5 курсах. Нам её стал вести майор (потом подполковник) Кастерин. Уникальный человек, классический представитель военной кафедры. Однажды на лекции изрёк: «Пишем неопределённый интеграл от а до б...», на что наш, как теперь говорят, «ботан» Сашок Абрамов сразу среагировал - «А почему же неопределённый?» – секунд через 5 Кастерин ответил – «А мы не знаем, чему он равен». Подполковник – отставник Глинский читал гражданскую оборону. Он был автором афоризма «Курсант должен драить винтовку, как любимую девушку». По своему предмету он провёл контрольную. Высшей похвалы удостоилась работа Сашки Кима. Глинский про неё сказал: «Лучше всех написал Ким – читаешь, и думать не надо!» Таким же уникумом являлся и их непосредственный начальник полковник Сячинов. По слухам, он начинал службу в роте почётного караула и всерьёз считал, что раз на нём форма офицера ВВС, то он уже разбирается в авиационных вопросах. Позже появились майор Бобровничий и капитан Макаренко, они были вполне нормальными преподавателями, в отличие от вышеприведённой троицы. После 5 курса - военные сборы в Смоленской области, на аэродроме в Шаталово, там же мы сдавали госэкзамен по военке, это отдельная история.
Фото Лето 1977 г. Группа 264 (СУ)  на военных сборах в Смоленской области
Кстати, строевые офицеры авиационной части, где мы проходили сборы, выгодно отличались в лучшую сторону от наших Кастерина с Сячиновым.
Вернёмся на первый курс. В середине первого семестра были коллоквиумы (собеседования) по физике и матанализу. Результаты этих собеседований лично у меня был весьма низким – пара по матанализу и трояк по физике. В среднем у большинства было что-то подобное, хотя на курсе выделилось человек 10 с хорошими оценками, которым этот темп оказался по силам. Наиболее трудной была зачётная сессия, сдавать зачёты приходилось один за другим. Позже, на втором курсе, уже привык и даже установил личный рекорд – 7 зачётов в один день (правда, один из них был по физкультуре, а другой по военке, но остальные – вполне серьёзные: английский, газодинамика и т. д.). Экзамены по физике и основным математическим дисциплинам состояли из двух частей – письменного экзамена и устного. На письменном по математике давалось штук 8 - 10 задач (по физике 5)-, мы их решали, а на устном, помимо классического ответа по вытянутому билету, (где был теоретический вопрос и опять же задачи), нам предъявлялся уже проверенный письменный вариант с оценкой, которую в принципе можно было и оспорить. В зачётку и ведомость ставилась одна оценка, полученная окончательно на устном экзамене. Во время сессии все помещения института были в распоряжении студентов: лично я забирался в небольшую аудиторию в правом крыле на 4 этаже, где в спокойном одиночестве постигал распределение Максвелла или ещё что-нибудь из программы. Заодно освоил открывание (с помощью подручных средств) окна, запечатанного на зиму. Читальный зал в сессию работал до 2300. В общежитии обычно во время семестра занимались максимум до полвторого ночи, а чаще – до полпервого. Учились просто свирепо –как я уже упоминал, работал психологический фактор – практически все мы раньше были в своих школах лучшими, а теперь оказались посредственными. Я на первом курсе честно ходил абсолютно на все лекции. Не всегда это способствовало их аккуратной записи, особенно на матанализе – иной раз, очнешься, а на доске уже совсем не то, что в тетради – заснул, значит. На втором курсе решил, что спать надо в более комфортных условиях, начал иногда просыпать лекции. Но семинары не пропускал никогда. После весеннего семестра первого курса обнаружил, что протёрлись брюки, причём под коленками сзади – откидные сиденья в аудиториях были из толстой фанеры с острой передней кромкой.
Зимой на втором курсе Серёга Постнов привёз из дома старый неисправный ламповый приёмник «Балтика», я его отремонтировал (заменил пару ламп и конденсатор), и наши занятия в общежитии стали сопровождаться прослушиванием эфира. Слушали в основном музыку. Первая программа Московского радио (волна 1200 м) после полуночи начинала «Концерт для тех, кто не спит». Радиостанция «Маяк» (550 м) отличалась своими пятиминутными новостями и двадцатипятиминутными музыкальными передачами. Её обычно и слушали. В полвторого ночи по «Маяку» начиналась передача «В морских пароходствах страны», это был сигнал для отхода ко сну. Позже, с третьего курса в 2 часа ночи по «Маяку» стала начинаться передача «Для строителей БАМа». Байкало-Амурскую магистраль (БАМ) начали строить году в 1975. В зачётную сессию обычно занимались до 6 утра, спали до 12 (пока не откроется столовая), потом, перекусив, бежали сдавать задания и зачёты. Такой режим длился около недели. Пару раз в это время часа в 4 Москвы ловил по «Балтике» начало работы оренбургской радиостанции – она вещала на волне 1000 метров, начинала в 6 местного времени.
В вопросе о пользовании шпаргалками при подготовке ответа кафедры физики и математики придерживались разных подходов. Кафедра физики традиционно разрешала пользоваться источниками на устном экзамене, а кафедра математики – нет. История этого различия уходит в середину прошлого века. При создании физтеха (тогда ещё Физико-технического факультета МГУ) выяснилось, что у Петра Леонидовича Капицы и Григория Самуиловича Ландсберга на данный вопрос противоположные взгляды. Ландсберг традиционно был против шпаргалок, а Капица считал, что умение пользоваться литературой крайне необходимо будущему исследователю. Для разрешения спора был поставлен эксперимент: одной группе студентов разрешили пользоваться любой литературой при подготовке ответа, а другой запретили. Процент хороших и плохих оценок в этих группах оказался равным (наверное, потому, что литературой пользовались все, но одни открыто, а другие тайно). С этого времени на физике при подготовке билета разрешалось пользоваться источниками. Естественно, при непосредственном ответе билета уже никакие подсказки не допускались. Математики были традиционны, у них не нашлось своего Капицы. Все остальные кафедры тоже преследовали пользование шпаргалками. Лично у меня в данном вопросе был лишь один прокол, да и то, на экзамене по политэкономии, когда преподаватель вдруг встал и пошёл вдоль по ряду. Книжку «Политэкономия капитализма в вопросах и ответах» я мгновенно сунул в стол, а там не оказалось дна. Лектор понимающе усмехнулся и вернулся на место. Для того, чтобы наиболее объективно оценивать кровожадность самих экзаменаторов, мы на экзамене по теоретической физике (IV курс) вывесили лист миллиметровки, где каждый выходящий с экзамена графически отмечал свою отметку на напротив соответствующей фамилии. Полученные зависимости помогали ориентироваться среди экзаменаторов. Примечательно, что после обеда количество выставленных двоек снижалось. Государственный экзамен по общей физике мы сдавали зимой на третьем курсе. Он традиционно состоял из двух частей – сначала письменная работа с задачами по всему пройденному за 5 семестров курсу, затем – собственно экзамен, на котором каждый студент делал доклад перед комиссией по заранее выбранной теме. Я делал доклад по СВЧ диагностике плазмы. Ю. В. Маношкин, который дал мне эту тему, позже оформил меня на полставки техника на кафедре физики – я продолжал эту тему уже экспериментально и небесплатно (38 руб./мес. В масштабе цен 2007 года это около 3800 руб.). Собрал установку по просвечиванию импульсной ксеноновой лампы 8-мм микроволнами, счастливо избежал поражения током, (исключительно по собственному раздолбайству), получилась лабораторная работа для второкурсников. Потом отошёл от работ на кафедре физики, поскольку на своей основной выпускающей кафедре (силовые установки) был загружен расчётной газодинамической работой.
Структура преподавания предметов у нас была построена следующим образом. На 1-2 курсах читались основные общеинститутские дисциплины – физика, колебания и волны, химия, матанализ, аналитика и линейная алгебра, дифуры, термех, инъяз, физкультура и т. д. Далее появились общефакультетские предметы, которые читали заведующие выпускающих кафедр: газодинамика силовых установок, динамика полёта, прочность летательных аппаратов, аэродинамика. Начались они у нас со второго и третьего курсов и вначале это были предметы общефакультетской специфики:  газодинамика, динамика полёта, прочность летательных аппаратов, аэродинамика, гидродинамика, погранслой, аэрофизический эксперимент. В дальнейшем, на 4-5 курсах, спецпредметы стали более узкими, в соответствии с каждой конкретной специальностью. Так у нас в группе «СУ» - силовые установки – появились такие предметы, как техническая термодинамика, ионосферная аэродинамика, воздухозаборники Л. А., сопла Л. А., воздушно-реактивные двигатели, теория турбулентности, гиперзвуковая аэродинамика. По ряду из них были лабораторные работы. Ряд предметов выбирался студентом самостоятельно, в зависимости от интереса и конкретной специализации, они так и назывались – «спецкурс по выбору». Про преподавателей фундаментальных дисциплин я уже писал, теперь остановлюсь на преподавателях специальных предметов. Теоретическую механику нам читал профессор В. Н. Сухов, газодинамику – наш декан Лев Алексеевич Симонов, динамику полёта – Георгий Сергеевич Бюшгенс, ставший в это время членом-корреспондентом АН СССР.
Фото Бюшгенс Г. С.
Помню, как прямо во время лекции пришла секретарь кафедры и вручила ему цветы в связи с избранием. Прочность Л. А. читал профессор Чижов, маленький хитрый мужичок, обратившийся как-то к нам, (тем группам, для которых прочность не была профилирующей дисциплиной): «Вникайте в предмет, это последняя для Вас возможность хоть что-то понять, почему же самолёт не сразу ломается!» Профессор Сухов запомнился  тем, что, поставив мне пару на экзамене, на пересдаче он же мне поставил «хор», что было нетипично для преподавателей. Обычно на пересдаче больше трояка получить было трудно.
Фото Профессор В. Н. Сухов
Сейчас я сам преподаю и подобную практику вполне оправдываю – на пересдаче традиционно оказываются закоренелые бездельники за крайне редким исключением. А на
экзамене я пал жертвой собственной бестолковости: с самого начала экзамена кафедра начала зверствовать – всё больше ставить 2 и изредка 3. Я, напуганный таким развитием событий, просидел с 9 утра до 5 вечера в аудитории, выбирая хорошего преподавателя. Досиделся до того, что в голове стало совсем пусто, а моя зачётка досталась самому Сухову. Выслушав мой ответ по билету, со словами: «кто-то из вас ошибается – или Вы, или Кёниг» профессор Сухов мне её и вручил, предложив встретиться позднее.
Газодинамику читал Л. А. Симонов, дальше первого ряда его было совершенно не слышно, говорил он тихо и медленно, народ на него не ходил. Я был в числе нескольких энтузиастов, умещавшихся на первом ряду – то, что удавалось расслышать, было очень интересным, вдобавок, Лев Алексеевич разбавлял свои лекции историями из своей работы. В частности, он рассказал нам, как был в комиссии по приёму турбин Днепрогэса. Вместо Бюшгенса динамику полёта часто читал Г. И. Загайнов, который позже, в раннее демократическое время стал директором ЦАГИ и прославился на этом посту такой же бестолковостью, как и Горбачёв на посту президента СССР. Гиперзвуковую аэродинамику нам читал профессор Голубинский, читал великолепно, аэрофизический эксперимент – Георгий Михайлович Рябинков, профессором он ещё не был, поскольку был тогда всего кандидатом наук, однако экспериментатором был, что называется, от бога.
     Фото Г. М. Рябинков
Основные экспериментальные результаты, полученные в ЦАГИ с 1940х годов были связаны с его именем. С ним ещё была связана история, в которой был замешан сын профессора Пархомовского. Дело в том, что у Якова Моисеевича Пархомовского, крупнейшего специалиста по флаттеру, был сын - разгильдяй, который вместе с такими же бездельниками забрался в гараж Рябинкова и угнал оттуда «Волгу». Вдобавок они украли из гаража ящик коньяка, который там находился. Машина была разбита довольно быстро, коньяк был оприходован ещё быстрее, затем незадачливые воры были пойманы. Несмотря на громадное давление со стороны жуковского еврейского лобби, Рябинков не стал забирать заявление из милиции и всё же посадил злоумышленников: он мог простить им разбитую машину, но выпитый коньяк – никогда.
Методику эксперимента вёл профессор Г. Л. Гродзовский, довольно шустрый и авантюрный деятель. С ним я достаточно много общался после окончания института, когда работал в ЦАГИ в 20 отделении, где он был начальником. Гидродинамику вёл профессор Сычёв, аэродинамику летательных аппаратов нам читал профессор Виталий Георгиевич Микеладзе, аэродинамику профилей – Яков Моисеевич Серебрийский, все читали превосходно. Как сейчас помню, Серебрийский заявляет: «а почему коэффициент 2, я вам попозже расскажу» - и тут же, радостно  – «а потому 2, что трение как по верхней поверхности крыла, так и по нижней!»
Фото Профессор В. В. Сычёв                Профессор Я. М. Серебрийский
Течения в воздухозаборниках вёл Валерий Георгиевич Гурылёв. Он очень искренне читал нам свой курс, стараясь, чтобы хотя бы одномерная теория погранслоя была нами усвоена. Самым страшным его ругательством было: «у меня дочь в 8 классе, и это знает, а вы не в состоянии понять!» С самого начала он нам заявил, что за пропуск занятия он немедленно напишет докладную записку в деканат. Однажды я сильно опоздал на занятие, минут на 10, и когда вошёл, то был с неудовольствием встречен Валерием Георгиевичем – он только что завершил написание докладной записки по поводу меня, а я взял и явился.
Благодаря плотному графику суббота, как и воскресенье, были свободны. В эти дни мы отсыпались. Учёбе способствовало и то, что всё было рядом: учебный корпус, общежитие и столовая. (Ещё недавно на месте столовой было кафе «Лидия», теперь его перекупили кавказцы.) Было нас на курсе более 100 человек, местных – человек 12, все остальные – со всего Советского Союза и даже далее. Самым восточным студентом был, наверное, Вовочка Сафронов из Якутска, самыми западными – Сашка Наумов, Серёга Мирный и Айвар Муслимов из ГДР (их отцы были военными), Лёха Членов был самым северным – из Североморска (Мурманская область), самым южными были ребята из Ташкента – Андрюха Ерёмин и Толик Ивакин. Много народа было с Украины – из Сум, Конотопа, Луцка, Донецка, Днепропетровска, Черновиц. Из Белоруссии, Молдавии, Крыма, из Ростова на Дону, с Кубани, из Сочи, из Грузии и Дагестана. Из центрального района – Иваново, Рязань, Муром, Калуга, Обнинск. Центрально – чернозёмный район: Воронеж, Моршанск. Поволжье было широко представлено – Ахтубинск, Саратов, Куйбышев (Самара), Горький (Нижний Новгород), Сарапул. Много народа было с Урала – Свердловск (Екатеринбург), Верхняя Салда, Оренбург. Казахстан: Целиноград (Астана), Караганда, Алма-Ата. Средняя Азия – Фрунзе (Бишкек), Ташкент. Алтай – Барнаул, Сибирь – Новосибирск, Якутск. Москвичей было человек 5 – 6, всем им тоже предоставлялось общежитие. Жуковским общагу не давали, хотя к пятому (или четвёртому) курсу Ленке Панченко комнату на Гагарина 20 всё же выдали. Новый Год мы всегда начинали отмечать по часовым поясам своих родных городов, поэтому к 12 ночи по Москве нам было уже весело.
Национальный состав исключительно однородный – русские, украинцы, белорусы, двое татар, один кореец, один немец, (тот и другой – наши, отечественные), два лица кавказской национальности – армянин и лезгин. Деревенских было немного – вспоминаю лишь Славку Кажана из Белоруссии, Саньку Ускова из Горьковской области, да Бондарева, не помню, откуда конкретно. Славяне были отовсюду – Сашка Курячий из Алма-Аты, Шурик Павленко из Фрунзе (Бишкек), Сашка Квашнин и Толик Ионцев из Кишинёва, Вовка Невалённый из Рустави. Следует отметить, что Вовка закончил физ-мат интернат при Тбилисском университете, по-русски говорил с грузинским акцентом (украинского вообще не знал, хотя был украинцем) и был уверен, что центр Вселенной находится именно в Грузии.
Фото Зима 1974-75 годов. Жильцы к153 на Гагарина 20. Постнов С. Е., Невалённый В. А.,  Иншаков С. И.
На третьем курсе он жил с нами в одной комнате №153 на Гагарина 20. К нему приходили посылки с мандаринами, они были оранжевые, в отличие от зелёных, что зимой продавались в ларьках по 1руб 20 коп. В посылках был ещё изумительный домашний ткемалевый соус, а однажды прислали полную грелку чачи. Даже запах резины не мог перешибить мерзкий сивушный аромат этого самогона. Но мы всё равно быстро с ним расправились. Только один раз он ругал грузин – когда не сумел однажды на праздник 7 ноября улететь домой – помешали «толстопузые грузины, которые лезли без очереди». Ребят после армии было всего пятеро – Аркадий Багдасарян, Пашка Матюхин, Санька Павлюк, Васька Пальчиков и Ренат Вахитов. Окончило институт четверо из них – Павлюк на третьем курсе забрал документы, не выдержал нагрузки, хотя самое тяжёлое время к этому моменту уже кончилось. Никаких иностранных студентов тогда на физтехе не было, даже из «стран народной демократии» не брали.
Девчонок было немного, около десятка. Их равномерно распределили по всем шести группам, чтобы мы не слишком одичали. Нам в 261 группу достались Нинка Тараненко и Ольга Дурноляпова. Ольга ушла со второго курса, не выдержала нагрузки. Нинка - высокая, с хорошей фигурой и причёской, как у Анджелы Девис. (Была в начале 70-х годов такая борец за права негров в США, её причёска называлась «Солнце Африки».) Так вот, Нинка сразу гордо всем заявила, что с отличием окончила Ростовскую физматшколу, за что вначале получила неофициальное наименование «физматшкола». Позже её стали уважительно называть «Нино» с ударением на последнем слоге, что подчёркивало Нинкин южный темперамент. Нино ходила на занятия в обтягивающей красной кримпленовой миниюбке и длинном кримпленовом пиджаке с поднятым воротником, что вызывало беззлобные нарекания преподавателя Михеева: «Тараненко, оставьте пальто в гардеробе! – Это не пальто, а пиджак, сейчас мода такая!» Кажется, на втором курсе Нино очень наглядно продемонстрировала всем свою пробивную силу – она сумела получить бензин из троллейбуса! На майские праздники группа наших студентов поехала в Крым лазить по скалам. Когда бензин в примусе закончился, за ним на автомобильную трассу была отправлена Нино, поскольку на ней были красные, обтягивающие всё, что нужно для выполнения задания, спортивные штаны. Нинка не нашла ничего лучше, как остановить троллейбус, идущий в Ялту, и попросить у водителя бензин. Водитель был так поражён буквально всем: видом, штанами, вопросом, что мгновенно достал откуда-то банку с бензином и молча вручил её. Все девчонки жили в общежитии на Гагарина 20, куда нас стали селить лишь со второго курса. Это общежитие было гостиничного типа – в каждой, по сути, небольшой квартире, была кухня с умывальником и туалет. Был также проход из корпуса прямо в столовую.
Вход в учебный корпус был по студбилетам, показывать его на вахте приходилось по 2 раза каждый день, когда этот основной документ студента стал приобретать истрёпанный вид, я его «заламинировал» - сунул в оболочку из тонкого оргстекла. Осенью на втором курсе эта оболочка доставила мне несколько неприятных часов. Дело было так. После занятий я поехал в раменский спортивный магазин (напротив озера), купил, что хотел, вернулся и обнаружил, что студбилета в кармане нет. Он был в нагрудном кармане пиджака. Несмотря на то, что слабо верилось, чтобы он выпал из-под застёгнутого плаща, пришлось пройти весь свой маршрут в Раменское и обратно, детально изучая землю. Естественно, безрезультатно. Когда вернулся, сел на кровать, поправил покрывало – и сразу его обнаружил. Он, оказывается, выпал из кармана, когда я после института бросил пиджак на кровать. Пришлось несколько ушить этот карман, чтобы подобное не повторялось.
Первые две недели мы проучились, после чего весь наш курс был отправлен на картошку, тоже на две недели. Картошка была тут же, на полях ОПХ «Быково». Первокурсникам из Долгопрудного было хуже – их отвозили на сельхозработы в Можайский район, где они пребывали в полевых условиях, а мы ездили на эти работы из своего общежития. Пока держалась сухая погода, работа была нетрудная, но монотонная: борозда, уходящая за горизонт, сбор картошки в корзины после картофелекопалки, перегрузка её в мешки.
  Фото Картошка, ОПХ «Быково», 2 курс, 1973 г.  Комсомольский вождь курса В. Воеводенко (БэБэ) даёт ценные указания по методике сбора картошки рядовым комсомолкам И. Фоминой и Е. Панченко
Кормили прямо на поле, не слишком изысканно, но сытно. Когда пошли дожди (один раз и со снегом), стало тоскливо, но мы работали, завернувшись в выданные по такому случаю куски полиэтилена. Потом нас сменил второй курс. Позже мы узнали, что основную работу на картошке всегда выполнял именно первый курс, ибо со второго все сборщики начинали сачковать. На втором курсе я уже работал на картошке не среди сборщиков, а в бригаде грузчиков, что было гораздо интереснее. Грузить машины мы начинали минут на 40 позже начала сбора, поэтому это время наша бригада отдыхала. В середину мы клали, как самого мягкого и толстого, Сашку Милованова, и валились на него. Он слабо отбивался и верещал: «Я вам не свиноматка!», но с коллективом ничего поделать не мог. Как-то во время безделья поймали хомяка. Он царапался и тихо что-то бурчал. Убедившись, что никто его не отпускает, он выплюнул всё зерно изо рта и так громко заорал, что пришлось его выпустить. Когда приходили машины, начиналась довольно тяжёлая работа по их загрузке, особенно при забрасывании на Зил-130 мешка из-под бразильского кофе, полного картошки. Но в любом случае это было лучше, чем её собирать с грядки.
Основным нашим питанием в начале первого семестра была жареная, а чаще недожаренная картошка. С колбасой по 2 руб. 20 коп. В качестве спиртного в основном употреблялось «Рымникское» - белое столовое вино, продававшееся в овощном магазине под рестораном «Ракета» по 1 руб. 80 коп. На этикетке был изображён румын с каким – то музыкальным инструментом, поэтому бутылка получила прозвище «мужик с балалайкой». Недопитых бутылок у нас не оставалось никогда, с чем бы они ни были. Коктейлей не делали, даже тогда, когда надо было. Впрочем, и не упивались особенно, кроме отдельных случаев – сдача госа по физике (январь 1975), первая стипендия (сентябрь 1972 года – по причине неопытности остались неприятные воспоминания). Как-то на третьем курсе зимой, кажется, Юрка Сосновский, решил сделать настойку. Нарвал рябины и затолкал её в бутылку с водкой, потом опрометчиво ушёл куда-то. Через полчаса население его комнаты начало дискуссию: настоялась водка на рябине, или нет? Спустя полминуты началась дегустация. Пришедшему через час Юрке остались лишь ягоды рябины. Чай пили исключительно индийский (со слоном). В булочной на улице Луч он был почти всегда. В ту же булочную ночью (без четверти час) привозили горячий хлеб, мы его покупали прямо с машины. Батоны стоили 13 и 16 копеек. Когда закончились домашние запасы варенья, перешли на болгарские и венгерские конфитюры, их тогда продавалось много. Особенно популярным был сливовый конфитюр в банках 0,8 литра.
Осенью 1972 года был громадный урожай яблок. Очередной раз небольшой коллектив отправился в Ильинку за сбором урожая, а чтобы не сразу расстраивать хозяев сада, время было выбрано позднее. Андрюха Ерёмин забрался на кол, торчащий из забора метра на 4 и, придерживаясь за ветку, помогал дереву избавиться от лишней тяжести. Яблоки он бросал группе товарищей, которая складывала их в мешок. Собака в будке проснулась и изошлась в лае. Хозяева зашевелились и вышли. Группа товарищей вместе с мешком переместилась на другую сторону дороги и прикинулась кучей мусора. Андрюха остался на колу, держась за ветку. Хозяин бродил под самыми его ногами, разыскивая злоумышленника, но голову поднять не догадался. Кошка, наверное – крикнул он в дом, и ушёл. Как позже рассказывал Ерёмин, больше всего он боялся свалиться прямо на мужика и что-нибудь ему сломать. Грибов тогда уродилось тоже много. Как-то в конце сентября-начале октября в очередной выходной отправились на станцию Бронницы собирать грибы. Узнали у местных направление на ближайший лес – по левой стороне дороги дальше от Москвы - через полчаса он и начался. Ходили до темноты. Я забрёл в какое-то болото, набрал незнакомых склизких грибов, впоследствии выяснилось, что это маслята. У остальных были сыроежки и ещё что-то. Серёга Змиенко по дороге на станцию завёл знакомство с местными девицами, впрочем, не получившее никакого развития. Грибы съели в тот же вечер. С картошкой.
Характерный случай, отучивший нас ходить под окнами общежития. Как-то вечером настало время чаепития. Заварочного чайника, естественно, не было, поэтому, выплеснув из старой конфитюрной банки окурки и прочий мусор в окно, мы заварили индийский чай в ней. Через пару минут в нашу комнату (она была первая после лестницы) вошёл мокрый Павлюк, облепленный окурками и спичками. Тут же он начал нам жаловаться на то, что его какие-то злодеи окатили водой из окна. В компенсацию ущерба от неведомых ему злодеев он был приглашён к столу.
Жили весело. Очень была распространена война между отдельными комнатами. Наша трёхместная комната воевала с четырёхместной. Там проживали: Василий Корнийко, Васька Ермаков, Толик Ивакин и Сашка Павлюк. Над входной дверью устраивались различные устройства, сбрасывающие на вошедшего болотные сапоги, набитые картошкой, кружку, наполненную водой или выстреливающие прямо в лоб теннисный мяч. В стенной шкаф с продуктами встраивали боксёрскую перчатку на резинке, которая лупила по носу расхитителя сахара. Были и простые способы, не требующие особенных конструкторских проработок. Например, радиоточка, включённая в комнате противника на полную громкость после 12 ночи. В 6 утра она начинала играть гимн. Все просыпались, лезли руками под кровати, доставали тапки и кидали их в радиоточку. Если она не замолкала, а тапки кончались, то бежали, собирали тапки и снова их кидали до полной тишины. Мелочи, вроде пачки соли, опущенной в чайник или кусок здоровенной сосульки, положенный в сваренный суп, был повседневным явлением. Регулярно конфликт разрешался дружеской дракой с применением подушек, затем победители и побеждённые вместе пили чай.
Из культурных мероприятий у нас были походы в кино. Помню, как ездил в Москву в кинотеатр «Художественный» на просмотр фильма «Солярис» Тарковского, всю дорогу туда и обратно изучал Крауфорда «Волны» - значит, это был второй курс. Фильм тогда понравился, хотя он мало имел отношения к исходному произведению Станислава Лема. В городе в то время фильмы крутили в кинотеатрах «Звёздный» и «Родина», а так же в клубах «Дружба», «Стрела» и «Луч». Наибольшей популярностью пользовался «Звёздный», несмотря на значительное расстояние до него – 10 минут бега от общежития. Кинотеатр был самый новый, за ним в маленьком ларьке жарились и продавались горячие пончики в сахарной пудре – 250 грамм 21 коп. (Развалины этого ларька до сих пор находятся между «Звёздным» и первой школой.) (Осенью 2007 года ларёк снесён окончательно.)
Обычно мы ходили на последний сеанс – на 22 часа. В этом кинотеатре было просмотрено громадное количество фильмов, запомнились премьеры таких, как «Земля Санникова», «Красная палатка», «Иван Васильевич меняет профессию», «Мимино», «За облаками – небо». О последней ленте стоит сказать особо. С художественной точки зрения это было не бог весть что, но фильм был об авиации, и в нём очень большое место занимали съёмки военных самолётов. Как нам говорила в своём выступлении перед киносеансом заслуженный лётчик-испытатель Марина Попович, большого труда стоило добиться разрешения на эти съёмки (борьба за «Мир во всём Мире»). Кстати, песня «В небе колышется дождь молодой, / ветры летят по долинам бессонным…» именно из этого фильма. Её исполняла группа «Самоцветы». (Дополнение 2007 года. Недавно по TV был показан фильм «За облаками-небо». Действительно, песня оттуда, фильм про авиацию, но самолётов там практически нет. Я ошибся, Марина Попович говорила о другом фильме.) Году в 1974-75 в журнале «Молодая Гвардия» была напечатана повесть писателя Бахвалова «Нежность к ревущему зверю». Естественно, произведение было художественным, но всё писалось по фактическому материалу, и в персонажах узнавались многие известные лётчики (Амет-хан, Галлай и другие). Узнавался и город Жуковский. Тогда он был действительно авиационным городом. Регулярно перекрывался выезд на Туполевское шоссе и улицу Гагарина, потом в ЛИИ или из него медленно везли очередной зачехлённый опытный самолёт со снятыми консолями крыльев. В очереди в винный отдел гастронома тогда ещё можно было слышать диалоги мужиков о недопустимости прекращения работ по Мясищевскому сверхзвуковому бомбардировщику М-50, (работы были прерваны ещё при Хрущёве году в 1961).
Для того, чтобы студенты не забывали о чистоте комнат, существовала такая общественная организация, как студсовет. Нас на первом курсе терроризировал представитель студсовета второкурсник Нарижный, ответственный за общежитие на Мичурина 10а. Санитарное состояние наших комнат было, мягко говоря, не очень. Стоит отметить, что стулья были весьма непрочные, большая часть из них в нашей 98 комнате компактно лежала под столом покрытая пылью. Во втором семестре появились более прочные конструкции, сделанные из двухсантиметровой фанеры, они служили долго. Кары за антисанитарию были разнообразные. Запомнилась одна – нашу 98 комнату раз заставили вымыть холл после его побелки. Про Нарижного была сочинена песня на мотив популярного тогда шлягера «Я думал это всё пройдёт…». Получилось так: «Я думал, студсовет придёт / ну, через месяц, через год, / а вышло всё наоборот – гляжу, Нарижного несёт! / А у меня в квартире хлам: / следы галоши по стенам, / неподметённый потолок,/ и на столе стоит сапог! / Нарижный в руки взял журнал,/ прошёл по комнате и встал/ ….» дальше не помню. Всё заканчивалось так: «…я упал пред ними ниц/ взметнувши пыль до ихних лиц/ …(был и неприличный вариант этой строки)…/ну здесь же чисто, я сказал!».
   Фото Генеральная уборка  в 153 к по Гагарина 20 в 1975 году.  С веником – автор мемуаров.
Метод последовательных приближений, известный из вычислительной математики, хорошо иллюстрировался на примере носков Василия Ермакова. У него их было пар 10, может даже больше. Сначала Василий по мере их загрязнения просто брал чистую пару, а заношенную закидывал под кровать. По мере исчерпания чистых пар срок носки всё увеличивался. Последнюю чистую пару он носил очень долго, но приходил конец и этому. После чего Василий лез под кровать, разыскивал самую первую пару – она оказывалась по сравнению с последней весьма чистой, и процесс носки продолжался. Итерации прекращались тогда, когда всё множество носков становилось равномерно грязным. После этого наступала генеральная стирка, затем процесс повторялся. Характерный период процесса был, кажется, месяца два – два с половиной.
Занимались и спортом. Ещё на первом курсе с наступлением холодов мы разобрали все коньки в местном пункте проката, наточили их в «Службе Быта» (напротив милиции) и стали осваивать игру в хоккей. Играли на хоккейных коробках на улице «Луч» и на коробке рядом с кинотеатром «Родина» (Дом учёных ЦАГИ). И та и другая коробки уже ликвидированы – в частности, на месте последней возведён элитный дом. Иногда ходили на стадион «Авангард», однажды нам путь со стадиона преградил громадный грузовой состав, стоящий на рельсах. Подождав пару минут, мы стали его преодолевать – часть народа сверху, а часть снизу. Машинист, похоже, только этого и ждал – состав тронулся. К счастью, всё закончилось для нас благополучно. Где-то в конце февраля – начале марта 1973 года в Москве проходил чемпионат мира по хоккею. Тогда я в первый и последний раз посетил хоккейный матч. Играли западные немцы и финны. Мало того, что мы сидели на неудобных местах, за воротами, откуда ничего не было видно, в одного из нас чуть было не попали шайбой, а рядом орали немецкие болельщики, накачавшиеся пивом. Из-за них не было слышно никаких объявлений – кто забил, кого удалили и т. д. Поэтому впоследствии мы смотрели хоккей исключительно по телевизору, где каждый гол повторяют, комментируют, в общем, полный комфорт. Тем более, что наши собственные комментарии в телевизионке имели особенную пикантность, об этом ниже.
Во время весенней сессии в том же пункте проката (в пятом доме) я с приятелями взял в складчину велосипед «Спорт» и приступил к изучению окрестностей. Это меня настолько увлекло, что на четвёртом курсе не пожалел летней стипендии и купил в себе Вешняках такой же велосипед (кажется, он стоил 91 руб. 60 коп.). На том же четвёртом курсе, когда свободного времени стало больше, группа энтузиастов занялась горнолыжным спортом. Сначала Бутаков попытался из эпоксидки и стеклоткани склеить себе горнолыжные ботинки, для чего он намотал на ступни пропитанную эпоксидной смолой стеклоткань, дождался её затвердевания, а потом, разрезав спереди, снял. Испытания показали, что методика себя не оправдала. Пришлось всё покупать в комиссионном магазине на Рязанском проспекте (новые лыжи с ботинками стоили вообще неподъёмную сумму). После приобретения Ким, Добросов и Бутаков почти месяц (до следующей стипендии) все вместе жили на 10 рублей и питались макаронами с томатной пастой. Ближе к окончанию института стали обзаводиться байдарками – двухместными и трёхместными «Салютами», началось освоение подмосковных рек и даже весенней речки Мста в Калининской (Тверской) области. А первое водное путешествие было сделано по реке Пехорке на надувной спасательной лодке с самолёта Ту-4. К этому времени списанной лодке было уже больше 20 лет, она регулярно лопалась в самых неожиданных местах, однако от Томилино до посёлка «Спартак» всё же дошла.
К летним каникулам на третьем курсе был сделан первый виндсёрфер (в конечном итоге их будет сделано три). Делали его из жёсткого пенопласта, парус был из шёлка с пропиткой, которая облезла через три дня. Летом виндсёрфер был доставлен в Крым, на родину Вовки Бутакова в посёлок «Новый Свет» под Судаком. Местность вокруг посёлка тогда ещё не сильно отличалась от той, что была при съёмках фильма «Три плюс два». И пограничники, что стояли на полдороги от Судака до Нового Света довольно долго не считали сёрфер плавсредством, что помогало в его освоении. Потом пришлось его регистрировать и запрашивать разрешение на выход в море, но это было уже с третьим виндсёрфером. Вообще-то на курсе было две партии, сформировавшихся по месту летнего отдыха: одна кавказская, отдыхавшая в окрестностях Сочи, по месту жительства родителей Юрки Сосновского, и другая – крымская, осваивавшая окрестности Судака с Бутаковым. Я на старших курсах примкнул к крымской партии.
   Фото Крым, мыс Меганом
Начиналось и освоение воздушной среды – строительство и полёты на дельтапланах. Первый из них был даже с хвостовым оперением, в дальнейшем вернулись к классическим конструкциям. Полёты проводились на кургане, на третьей Гидре, на Сходне, на Люберецком карьере. Самый последний аппарат (на нём было сломано три руки) был продан таким же энтузиастам в начале 80-х годов за 250 рублей уже после окончания института, когда мы молодыми специалистами работали в ЦАГИ.
   Фото Ким стартует
   Фото Ким летит
    Фото Ким прилетел
Естественно, была и комсомольская организация. Осенью, после картошки, происходили перевыборы комитета комсомола факультета и выборы комсомольского бюро курса. Всего нас было на факультете около 600 человек студентов, все на виду, наверное, поэтому профессиональных комсомольских демагогов-общественников как-то не было заметно. Наверное, они были, но очень немного и в латентном (скрытом) состоянии. Вот в Долгопрудном, там их хватало – советник Ельцина, реформатор вооружённых сил и демократический космонавт по совместительству Батурин – из их числа. Перевыборы комитета комсомола проходили очень бурно – комитет комсомола распоряжался средствами, заработанными на картошке, поэтому велась борьба за голоса первокурсников. Они по своей наивной провинциальности из года в год в полном составе являлись на собрание. Средства обычно тратились на оборудование общежитий (телевизоры, стиральные машины, утюги), и на культурную жизнь факультета (приглашение артистов, организация вечеров – термин «танцы» уже не употреблялся, а термин «дискотека» появился лишь в середине 70-х). Между старшекурсниками - сторонниками различных направлений трат денег и велась борьба за свежий электорат. Издавалась факультетская стенгазета «Андромеда», но с нашего курса там никто не участвовал. Был студенческий театр эстрадных миниатюр – СТЭМ, играли старшекурсники, когда они выпустились, возник новый СТЭМ, наш курс не участвовал ни в одном, ни в другом. Старый работал в жанре классического студенческого фольклора (миниатюры «Урок английского», «Занятия на военной кафедре» и т. д.) Новый почему-то отказался от студенческой классики, превратился в драмкружок и принялся ставить Булгакова, популярность его при этом резко снизилась. Из вечеров с приглашёнными артистами запомнилось выступление Сергея Никитина с небольшим ансамблем в декабре 1975 года. Его супруга Татьяна тогда совсем не умела петь и отчаянно фальшивила. Как-то выступали юморист Жванецкий и пародист Иванов. Заранее настроился на тупость пародиста и талант юмориста. Против ожидаемого, Иванов очень хорошо провёл свою часть концерта, а Жванецкий поразил просто какой-то пещерной пошлостью.
За комсомольскую жизнь на курсе отвечало комсомольское бюро. Наверное, в числе своих прочих обязанностей оно обеспечивало явку студентов на демонстрации 7 ноября и 1 мая. За всех отдувались местные, жуковские студенты. Я, как и большинство приезжих, на демонстрациях ни разу не был, так как на праздники летал домой. Стипендия у нас была 55 рублей, студенческие льготы до 1976 года были 50%, (после стали 30%), полный билет до Оренбурга стоил 24 руб, (потом 29), так вот, с первого по третий курс за 12 рублей можно было через 4 часа полёта (на АН-24) оказаться в родном городе. Тем более, что рейсы были из Быково. Бутылка водки тогда стоила 3 руб. 62 коп. Абсолютный рекорд по экономии средств установил Бутаков – он добрался до Нового Света от Жуковского за 5 копеек, и заплатил их только в Судакском автобусе №1, следующем по маршруту «Дачное – Уютное». Сейчас (2007 год) никаких студенческих льгот на междугороднее сообщение нет вообще. Зато на комсомольской площади в Москве есть памятник первому министру путей сообщения. Помню, как по дороге домой зимой на втором курсе от нечего делать слушал трансляцию торжественного заседания, посвящённого присвоению Туле звания «Город-Герой». Доклад делал Брежнев. Ближе к концу своей речи он стал перечислять, какие средства были направлены на жилищное строительство в прошлых пятилетках, и какие намечается теперь. В зале, откуда вёлся прямой репортаж, тишина. Тут Брежнев не выдержал и шутливо спросил: «Вы что не аплодируете?» Проснувшиеся партийные функционеры устроили мощную овацию. (Казалось само собою разумеющимся, что государство обязано строить бесплатное жильё для своих граждан. Особо нетерпеливые могли тогда построить и негосударственное – кооперативное - жильё за свои деньги, заработанные в шабашках. Шабашками становились некоторые студенческие стройотряды с хорошо сработавшимся коллективом, когда этот коллектив студентов и аспирантов заканчивал обучение в институте.) До конца 70-х годов фирменного поезда «Москва-Оренбург» ещё не было, был прицепной оренбургский вагон к Ташкентскому поезду (№ 5). И после зимних студенческих каникул, когда надо было возвращаться на учёбу, этот вагон был полностью забит оренбургскими студентами, обучающимися в Москве. Очень интересно было ездить в это время в прицепном вагоне. Когда появился фирменный поезд, концентрация студентов в вагонах, естественно, сильно упала.
Ещё комсомольское бюро отвечало за сбор комсомольских взносов, успеваемость, культурную жизнь, в общем, за всё. И делало всё неформально. Типичный пример. Летом 1974 года, после второго курса у нас был обязательный стройотряд – строили курятники в Загорске (Сергиев Посад).
Фото                Лето 1974, Загорский стройотряд
Стройотряды у нас были разные, самые престижные – на Дальний Восток, менее денежные – в Казахстан, туда, естественно, конкурс, ну а обязательный почти безденежный Загорск был, скорее, нужен для большей сплочённости коллектива, так как на третьем курсе происходило переформирование групп. Теперь они составлялись по специальностям. Я оказался в 264 группе СУ (силовые установки), базовый институт – ЦАГИ, НИО-1 и НИО-20, заведующий кафедрой – наш декан Лев Алексеевич Симонов. Так вот, стройотряд был обязательный, поэтому там побывали почти все студенты, и было соответствующее постановление, запрещающее использовать студентов после стройотряда на сельхозработах. Внутренняя причина тоже существовала – зимой третьекурсники сдавали Государственный экзамен по общей физике, ничто не должно было нас отвлекать от учёбы. Однако осенью 1974 года последовало распоряжение руководства факультета отправиться нашему третьему курсу на субботу и воскресенье в поле. Стояла прекрасная погода, никаких природных катаклизмов и близко не было, спасать урожай было не от чего и не от кого. Поэтому, посовещавшись на курсовом комсомольском бюро, мы решили не нарушать «постановление Партии и Правительства» и идти на сельхозработы отказались. Курс продемонстрировал комсомольскую дисциплину и с удовольствием подчинился решению бюро. Партком засуетился. Всё закончилось компромиссом – полкурса отработало полдня в субботу, полкурса – в воскресенье, партком отчитался горкому, что абсолютно все студенты приняли участие в битве за урожай. По поводу картошки. Десятикопеечная картошка в овощных магазинах была вплоть до конца февраля, качество её при этом непрерывно ухудшалось. На базар, где она была копеек за 30 и всегда хорошего качества мы, естественно, не ходили.
Комсомольские собрания курса выделялись какой-то провинциальной принципиальностью по сравнению с факультетскими и, тем более, с институтскими. Так наше собрание однажды не дало рекомендацию в партию одному из студентов, заподозрив его в карьеристских наклонностях. Представитель парткома Тумин (ныне гражданин Израиля), присутствовавший на собрании, очень хвалил нас за верность коммунистическим идеалам. В целом Коммунистическая партия тогда была партией власти, вроде нынешней (2007 г.) «Единой России», поэтому туда и пёр кто ни попадя. (Впрочем, сейчас в «Единую Россию» руководящий состав попадает просто автоматически, вместе с назначением на должность.) В конце концов эти карьеристы КПСС и развалили. Так что мы, как могли, пытались сохранить чистоту её рядов. Осенью проходили общеинститутские комсомольские конференции в Долгопрудном, уже на пятом курсе однажды там побывал. Обычная тягомотина, однако, несколько примечательных эпизодов запомнилось. Во-первых, перед конференцией продавались книги (фантастика, приключения, детективы), что сильно скрашивало пребывание в зале, во вторых, в столовой прекрасно кормили по бесплатным талонам, которых у нас было много (их выдавали на всю делегацию, а ехали не все), в третьих, происходили забавные случаи с докладчиками. В тот раз наблюдал такую картину. Выступал первокурсник с докладом, а там у него очень много выражений «действенные меры». На первой же фразе он споткнулся и произнёс «девственные меры», потом уже сойти с этой колеи не мог. Зал оторвался от книг, а кто спал, проснулся, и все стали ему хором подсказывать «девственные!» Веселились от души.
Проживание в общежитии имело свои особенности. После первого курса большая часть народа переселилась на Гагарина 20 в более комфортные условия, а часть осталась на Мичурина 10а. Каждое из общежитий имело свои плюсы и минусы. На Мичурина был газ, опять же крыша здания была в полном распоряжении студентов, где народ отдыхал и готовился к экзаменам. К минусам можно отнести относительную отдалённость от столовой и более спартанский по сравнению с Гагарина 20, быт. Сильно досаждал маневровый тепловоз, который громко гудел ночью прямо под окнами. Его забрасывали картошкой и бутылками, но помогало мало. На Гагарина народ жил, по сути, в квартирах, где была кухня, умывальник и сортир. Наличие последнего являлось, скорее, недостатком, чем достоинством, поскольку унитаз почему-то быстро приобретал непристойный вид, и его приходилось иногда чистить (но не ранее, чем этого потребует комиссия из деканата). Один из членов деканатской комиссии, Козлов, был автором афоризма «Унитаз – это лицо комнаты!» Пропускная способность душевой, которая была на первом этаже, была довольно низкой, так как там вечно что-нибудь ломалось и протекало, поэтому работала одна кабинка. Наш Гоша Головачёв, утомлённый стоянием в очереди, обычно орал на всё общежитие: «Я не понимаю, что можно так долго мыть!»
Снаружи корпуса, на торце, выходящем на улицу Мичурина, году в 1975 появилась громадная картина, выполненная подполковником Глинским. На ней была изображена Красная площадь, а на ней – мужик тёмно-коричневого цвета в майке и трусах. В его правой руке был первый искусственный спутник Земли. Судя по зверскому выражению лица мужика, спутник ему очень надоел, и он собирался его забросить с площади прямо на орбиту. Через пару лет картина исчезла, наверное, её купил Лувр. На этом же месте появилась другая картина, изображающая молодых учёных на фоне проводов, ящиков, перфолент и осциллографов. Учёные пристально рассматривали два круглых предмета. Народная молва мгновенно дала тему этих исследований: «К вопросу о размножении ежей». Вторая картина висела дольше, потом тоже исчезла. Вероятно, теперь она в Эрмитаже или в Третьяковке.
Быт в общежитии на Гагарина 20 был стандартным. Готовили на электроплитках, чай кипятили в электрочайниках. Иногда в электрочайниках варили пельмени, для этого традиционно использовался чайник из чужой комнаты. Осенью 1976 года, когда мы учились на четвёртом курсе, открылся магазин «Океан» (нынешний жёлтый «Патэрсон»). Выбор продуктов там был в первое время просто потрясающий. Так, довольно продолжительное время там продавались охлаждённые раки (2 руб. 40 коп. за килограмм). Естественно, всё общежитие их скупило, было также закуплено громадное количество пива. Съедено и выпито всё было через неделю. Раки это время жили в умывальниках, где, оттаяв, начинали носиться кругами и драться друг с другом. На старших курсах времени для шуток стало больше. В связи с этим можно вспомнить эпопею с кроватью Сашки Наумова. Как-то в нашу 135 комнату вдруг вбежал разъярённый Наумов и с воплем: «Я знаю, кто это сделал!» схватил подушку Серёги Постнова, спрятал её в старый Серёгин портфель и забросил его под кровать. Затем он скрылся. Пришёл Постнов. Его возмущение выходкой Наумова было таким искренним, что я сразу поверил в Серёгину невиновность (как позже выяснилось, напрасно) и объяснил, где искать подушку. Дело было в том, что у Наумова в этот день пропала кровать – пришёл он к себе в комнату, а на месте кровати лежит стопкой постельное бельё, а сверху записка – «Бди!» Остаток дня Сашка потратил на поиски кровати, но всё было напрасно. Спать пришлось на полу. Мы очень оперативно отреагировали на событие – ещё вечером была выпущена стенгазета, вывешенная в холле общаги. Материал был разнообразный – от сообщений мировой прессы об исчезновении (особенно много было материала от китайского агентства «Синьхуа»), до публикации особых примет кровати – где и какое слово на ней нацарапано. На следующий день вид несчастного невыспавшегося Наумова настолько растрогал злодеев (Постнова и Ускова), что они, вытащив кровать из ниши, где проходил водопроводный стояк, явились к Сашке и предложили забрать утраченное имущество. Самое смешное было в том, что за те 40 секунд, что кровать одиноко стояла в коридоре, её украли по-настоящему. Точнее, заменили сетку – вместо своей, вполне приличной, Наумов обнаружил там кривую и растянутую. Настоящего злоумышленника найти не удалось.
Телевизионная комната располагалась на первом этаже и вмещала человек 50. Там стоял цветной телевизор «Радуга 714», показывал неплохо, пока за этим следили. Особую пикантность просмотра телепрограмм придавали комментарии зрителей. Ведущим комментатором во всём общежитии был наш Лёха Членов. Характерный пример. Идёт хоккейный матч между ЦСКА и Динамо. В нашей среде, сплошь болевшей за ЦСКА, был один динамовец – Сашок Абрамов. И даже если в ходе матча ЦСКА проигрывал, комментарии Лёхи были такие, что Сашок больше пяти минут не выдерживал, убегал. Если ЦСКА выигрывал, Сашок исчезал через 30 секунд после Лёхиных комментариев. Лишь один раз Лёха не вёл синхронного комментария - когда на Новый 1976 год первый раз показали «Иронию судьбы». Сопереживание главным героям тогда было абсолютным. Во время второго показа фильма комментарии уже появились, что только улучшило этот шедевр. Кстати, режиссёр Эльдар Рязанов, не так давно утверждал, что для исполнения песен в этом фильме он пригласил «молодую, никому не известную певицу Аллу Пугачёву». Лукавит Эльдар Александрович. К этому времени Пугачёва уже исполнила своего «Арлекино» и была вполне известна. Помню, я Постнов и Невалённый исполняли «Арлекино» часа в 3 ночи во время зачётной сессии в декабре 1974 года. Исполнили пару раз с не совсем приличными словами, и снова принялись за подготовку заданий. Никого не разбудили – это же зачётная сессия, всё общежитие работало. Вообще шуму было много. Однажды Андрюха Киселёв (нынешний начальник отдела в НИО-2 ЦАГИ) от жажды новых ощущений стрелял в пол мелкой дробью из охотничьего ружья. Ощущения он получил. Это стоило ему конфискации оружия и выговора с выселением на месяц из общежития. Естественно, никуда он не выселялся. Если на 8 марта ещё был снег, то Лёха с добровольными помощниками лепил в честь праздника перед общежитием снежную женщину (со всеми детальными женскими признаками). Лепить снежную бабу он считал чрезвычайно вульгарным занятием.
В общежитии, естественно, были вахтёрши. Их было две. Одна – строгая интеллигентная старушка, другая – её полная противоположность, очень общительная простонародная бабулька. Внешне они несколько напоминали персонажей популярного в то время эстрадного юмористического дуэта – Веронику Маврикиевну и Авдотью Никитичну (артисты Владимиров и Тонков). Наиболее колоритной была баба Вера, аналог Авдотьи Никитичны. Она всю жизнь прожила в Жуковском и его окрестностях, очень непосредственно на всё реагировала, знала массу бытовых историй, обладала громадным житейским здравым смыслом. Всё общежитие решало задачи для её внуков, она же всегда была на нашей стороне в разного рода административных разборках. Однажды она, сама того не желая, сорвала праздничное чаепитие в честь 23 февраля. В одной группе комсоргом была местная студентка Леночка. И вот вечером она явилась в общежитие с большим тортом для всей группы. Бабе Вере Леночка почему-то не понравилась, она окинула скептическим взглядом стройную Леночкину фигуру и ехидно спросила: «Ты, девочка, сегодня уйдёшь, или на ночь останешься?». Леночка не вынесла такого удара, заплакала и ушла вместе с тортом.
Человек 10 с курса входили в оперотряд – помогали дружинникам и милиции поддерживать порядок в городе. Естественно, на этой почве были конфликты с местной молодёжной средой. Один из наших оперотрядников – Андрюха Ерёмин, даже лишился передних зубов по этой причине. Ни один из подобных конфликтов не оставался безнаказанным для местной шпаны – сразу же, как пострадавший добирался до общаги, оттуда отправлялась экспедиция по зачистке негостеприимной местности – Колонца или Ильинки. Чтобы случайно не перевоспитывать своих, у пойманных молодых людей вежливо спрашивали, чему будет равен интеграл от экспоненты либо ещё что-нибудь подобное. Если они этого не знали или отвечали неправильно, то начинался процесс перевоспитания. Подобная практика идентификации «свой – чужой» впервые появилась ещё в незапамятные времена в Долгопрудном и позже была перенесена в Жуковский. Пожалуй, данная система способствовала и повышению нашей успеваемости.
Когда мы учились на четвёртом курсе, произошла смена декана. Лев Алексеевич Симонов передал эту должность сотруднику его же кафедры силовых установок Каляжнову Владимиру Владимировичу. До этого Каляжнов вёл у нас лабораторные по газодинамике и являлся научным руководителем Саньки Ускова. Изменение служебного положения нисколько не отразилось на Владимире Владимировиче, он остался таким же своим среди студентов, особенно в нашей 264. Когда у него умерла тёща, он снял всю нашу группу (5 человек) с занятий для похоронных дел. Я в тот день думал отоспаться и не пошёл на занятия, но меня всё же разбудили и потащили на кладбище. Дело было на 5 курсе, в 1977 году. Сам Каляжнов был из первого выпуска физтеха и много рассказывал о послевоенной студенческой жизни. Спустя некоторое время, он нам сознался, что если бы знал, как будет трудно с чисто женской кафедрой инъяза, то никогда бы не согласился на свою должность.
Начиная с четвёртого курса нам давали научного руководителя и выделялся один день в неделю для научной работы (НИР). На пятом курсе на НИР давалось уже три дня в неделю, а весь шестой курс студент только вёл свою НИР и писал диплом. Дополнительно студент оформлялся на полставки техника по месту своей работы, что весьма существенно помогало материально. Я вёл свою работу в 20 отделении ЦАГИ, моим руководителем был начальник отдела Куканов Феликс Александрович. Его отдел занимался экспериментальными и расчётными исследованиями газодинамики ракетного старта. Мне была поставлена задача о шахтном старте ракеты, и я принялся мучить нашу тогдашнюю суперЭВМ БЭСМ6. Программы в то время писались на Алголе и Фортране. Среди нас был наиболее популярен Фортран-IV. Текст набивался на перфокартах, они сдавались операторшам (это были молодые девчонки, выпускницы Жуковского авиатехникума). С операторшами старались поддерживать хорошие отношения, тем более, что они были весьма симпатичные, и от них зависела очередь твоей задачи. (Клименко в порядке особого внимания даже нёс им в банке мышь в подарок, но не донёс, упустил зверя.) Через сутки на тележке лежали пачки перфокарт вместе с рулонами распечаток диагностики и результатов. Первоначальная диагностика содержала все мыслимые и немыслимые ошибки, результаты большей частью состояли из строчек «деление на ноль». Стандартная длина рулона была 2 метра. Однажды Василий Ермаков, получив в очередной раз двухметровый рулон с «деление на ноль», увидел в конце текста требование «дай метры АЦПУ». Он заказал дополнительные метры бумаги, в результате через день его ждал двенадцатиметровый рулон, где было напечатано всё то же «деление на ноль».
Начиная с третьего курса, помимо кино мы стали интересоваться московскими театрами. Вначале смотрели то, на что были билеты в кассах, а именно: Театр им. Маяковского, Театр оперетты, Вахтанговский, театр на Малой Бронной, имени Моссовета и так далее. Часто бывали в Кремлёвском Дворце Съездов (КДС), где регулярно играл второй состав Большого. В модные театры вроде Современника, Большого или Таганки попасть можно было лишь случайно, стрельнув лишний билетик перед спектаклем. Правда, иногда театральные билеты распространялись и по линии комсомола. Один раз мне таким образом достался билет в Большой театр на балет «Жизель». (На курс тогда выделили их штук 10, и мы их разыграли в карты). Оказавшись внутри, убедился, что весь спектакль был закуплен Долгопрудненским физтехом – среди зрителей не было ни одного утончённого ценителя, сплошь наши студенты, преподаватели и администрация. Как и у большинства студентов, моё место оказалось на балконе, чуть ниже люстры. Особым ценителем балета я, как и большинство зрителей, не был, однако один эпизод тогда запомнился. В сцене сумасшествия Жизели, когда она сначала рассматривает букет цветов, а потом широким жестом его бросает, один цветок цепляется за её пышное платье и, постукивая по полу, начинает всюду её сопровождать, принижая драматизм действия. Зал насторожился, тем более, что многие уже успели продегустировать в буфете шампанское (или пиво). Тогда Марис Лиепа (он танцевал партию принца) элегантно пересёк сцену и изящно избавил бедную Жизель от этого цветка. Овации студентов были искренние. Буфет в Большом, как и в КДСе был великолепным, там впервые распробовал горячий омлет с грибами, называемый импортным термином «жульен», в 1976 году там же появился шоколад «Вдохновение». По поводу шоколада. Именно благодаря театру я осознал, насколько великолепен отечественный шоколад. Буфет Вахтанговского театра кормил зрителей чешским шоколадом (видимо, из близлежащего ресторана «Прага»), гаже этого сладкого пластилина просто ничего не было. Московский и Куйбышевский шоколад были эталоном качества.
С театром на Таганке дело обстояло несколько иначе. В принципе, существовали дни предварительных распродаж билетов на спектакли будущего месяца но, во-первых, там надо было стоять всю ночь, и во вторых, основную часть билетов на этих распродажах забирали организованные группировки студентов крупных московских ВУЗов. Физтех и, тем более, ФАЛТ не отличались многочисленностью, поэтому в данной системе ничего не имели. Но в это время строилось новое здание театра на Таганке, и это позволило просмотреть наиболее интересные спектакли, отработав подсобниками в этой строительной конторе. Работали мы бесплатно, расплачивались с нами возможностью спокойно купить билеты. Пересмотрел массу спектаклей, особенно впечатлила игра Высоцкого в «Преступлении и наказании», он там играл Свидригайлова. Из актрис поразила своей игрой Зинаида Славина, видел её в «Деревянных конях». На «Мастера и Маргариту» попасть не удалось, да и старался не очень – уж слишком оголтелая реклама была вокруг этого спектакля. Хотя те, кто сходили на него, в целом были довольны.
17 мая 1978 года защитил диплом. Защита проходила в НИО-20 ЦАГИ. Нас, выпускников кафедры силовых установок было пятеро – Вадим Власов, я, Жека Стекольщиков, Серёга Шолоник и Санька Усков. Шеф Вадима, профессор Жулёв, написал отзыв на работу и отправился в Польшу читать лекции об эжекторном увеличителе тяги воздушно-реактивного двигателя (там шла работа по улучшению реактивного сельскохозяйственного самолёта М-15). Диплом был тоже об эжекторном увеличителе тяги. Мой руководитель, доцент Куканов, также оставил отзыв и ушёл в отпуск, сказав мне за две недели до защиты, что в его отделе места для меня нет, (к нему вернулся из очной аспирантуры МФТИ Андрей Шуинов) и меня забирает к себе Ю. Г. Жулёв. Было неприятно, только-только погрузился в свою задачу, что-то начало получаться, по молодости думал, что и в дальнейшем буду заниматься ракетным стартом, а тут всё сначала, да ещё и у чужого руководителя, имеющего «своих» выпускников. Инстинктивно чувствовал, что для Жулёва я останусь чужим. Так оно и вышло, но в итоге Юрий Григорьевич не слишком меня опекал, что только помогло в моей последующей успешной работе у него. Стекольщиков бодро доложился о влиянии неравномерностей потока на работу компрессора, Усков рассказал свой диплом – что-то применительно ко всему воздушно-реактивному двигателю, а доклад Шолоника про воздухозаборник был не очень удачным. Дело в том, что его шеф, профессор Гурылёв, поставив Серёге задачу о расчёте течения, слишком долго не интересовался результатами. И Шолоник, как человек увлекающийся, вместо того, чтобы писать программу, принялся детально изучать фортран. Это обнаружилось уже довольно близко к сроку защиты. Естественно, вина за эту ситуацию полностью на Гурылёве, он это понимал и от досады требовал низкой оценки диплома. Комиссия его не поддержала, Шолоник тоже получил отлично. (Дополнение по поводу Шолоника. Как он признался 30 лет спустя, в то время версия про углублённое изучение фортрана была им запущена с целью дезинформации. На самом деле он интенсивно занимался не фортраном, а амурными похождениями.) Председатель комиссии, заведующий кафедрой силовых установок Лев Алексеевич Симонов по результатам защиты вручил мне грамоту «За лучшую дипломную работу, выполненную в ЦАГИ». Было приятно получить такую оценку своей работы от человека, который когда-то был в государственной комиссии по приёмке турбин Днепрогэса. Все кроме Шолоника были распределены в ЦАГИ, (я и Власов работаем здесь до сих пор). Шолоник уехал в Киев на фирму Антонова.
Потом, не дожидаясь торжественного вручения диплома, отправился с приятелями в байдарочный поход на реку Чусовую, а затем – тем же составом в Новый Свет на 2 недели. На работу в ЦАГИ надо было явиться к 1 августа 1978 года. Начиналась новая эпоха.