Книга расшифровки снов дождевых червей

       Прежде я был почтальоном. Я писал письма – какие-то депрессивные истории про себя в пустом мире – и клал их в конверты. Работа мне нравилась. Но меня уволили. Без объяснения причин. Смею думать не потому, что истории были плохими. Думаю потому, что почтальон и депрессивные истории мало подходят друг другу. Мне предложили заняться чем-нибудь другим. Долгое время я слонялся по улицам без работы. Было так пусто и одиноко, некому было даже крикнуть «ау». Я не чувствовал в себе сил и желаний длить свою неудачную и несчастливую жизнь. И все-таки каждое новое утро дарило мне небольшую толику надежды, необходимую чтобы прожить еще один день. Тогда впервые в жизни я задумался о чем-то другом: как будто играя в безумие, я открыл в себе подлинность и стал таким, каким не был. 


       Как-то однажды утром, выйдя на улицу, я увидел на стене дома напротив смешного человечка, нарисованного угольком, а под ним – свое имя. Было что-то странно притягательное в этом простом безыскусном детском рисунке. И я подошел ближе и стал пристально разглядывать его, словно силясь понять в нем что-то или вспомнить. «Наверное, его нарисовала какая-нибудь девочка, которую дергает за косичку герой этого рисунка», - сказала средних лет дама, проходя мимо, и улыбнулась смущенно. Я посмотрел ей вслед, а после и сам пошел куда-то в направлении своем. А вечером человечек исчез. Видимо, его стер дворник. Когда я вернулся вечером обратно, как и прежде высокая кирпичная стена дома напротив выглядела монументальной и серой. Так я стал художником.  Так я стал художником, и мир обрел депрессивные истории в депрессивных картинках.


        Я – художник, мне сорок лет, и, кажется, я где-то не дома. Иногда я думаю, что обладая такой суммой богатств, я мог бы изменить этот мир или погубить его. Хотя, вероятнее всего, это одно и то же. Поэтому я оставляю мир в покое, оставляю его неизменным и рисую червей, обыкновенных дождевых червей. Будучи богом,  рисую червей.


       Мой учитель рисования возмущен моим творчеством и называет его антиисскуством, или даже дегенеративным искусством. Он говорит, что то, что я рисую, мало походит на червей, а если и походит, то скорее на каких-то уродливых червей, и что хотя мои картины бездарны, как и все прочие творения антиискусства, однако всегда имеется возможность продать их, так как на уродство и бездарность  есть устойчивый спрос, и они имеют цену свою. Он считает, что нет ничего странного, если какой-то один  сумасбродный художник не самых честных правил рисует  уродцев – пусть себе рисует. Странное, по его мнению, заключается в другом, в том, что это может вызывать интерес и способно нравиться многим вполне себе здоровым и добропорядочным гражданам. Я в чем-то понимаю его и соглашаюсь, что нехорошо думать о Боге, сидя в туалете, однако это вполне допустимо. И все-таки я не очень привязан к мнению его, даже если он и учитель мне, ведь сами ценители прекрасного разделили этот мир на противоположности, лишив его целостности, сделав его каким-то ущербным что ли. К тому же, красота и уродство растут из одного корня, поэтому легко обмануться. Что до степени таланта моего, то она не имеет ровным счетом никакого значения, потому что все равно сложно прослыть гением, рисуя червей. Сам же он рисует мадонн с младенцами и однажды прослывет-таки гением. Ведь он занят в высшей степени прекрасным – он в вечном поиске своего идеала, совершенства и когда-нибудь обязательно найдет его. Я думаю, тоже что-то ищу. Мы все что-то постоянно ищем. Мы ищем счастье, любовь, смысл, вдохновение, красоту какую-нибудь, истину, наконец. Вот и я тоже что-то ищу и не знаю что. Что-то всегда ищу и никогда не нахожу. Иногда вечером к нему в студию приходит пышногрудая темноволосая красавица. Она позирует ему для его картин в прозрачном нижнем белье и фиолетовых чулках. Говорят, это его дочь. Но почему-то они не похожи. Он говорит, что художника должны непременно окружать красивые женщины, иначе он просто не художник. Никто из нас не возражает. Но красивые молодые женщины продолжают ходить именно к нему. Наверное потому, что он просто художник.


       Обычно я рисую червей в каком-нибудь образе. Это врачи, воины, еще кто-нибудь. Все совсем как у людей. Они врачуют, защищают – делают то, к чему призваны. Иногда я рисую червей без призвания. Это просто черви без образа, которые роют землю, перерабатывают органические вещества. Но кому могут быть интересны черви без призвания? Червь всегда интересен в образе. Образ очень важен. Ведь и человек создан по образу. Так что образ очень важен.


       А сегодня я рисую что-то особенное, что-то необычное. Что-то необычное даже для самого себя. Я рисую червя в облике какого-то прозорливца или пророка. Он как бы посредник для всех остальных кольчатых между миром червей и миром не-червей. Я рисую его в темном длинном плаще, в коническом головном уборе, в очках и с бородой. Большую часть времени прозорливец спит. Он спит и видит сны. Сны я рисую в виде облачков, которые возносятся от него к поверхности земли. Если облачко достаточно большого размера, то я рисую в нем какой-нибудь символ, например, яблоко, дерево или кошку – это то, что снится сейчас червю. Чем пространнее и ярче облачко, тем больше вероятность того, что прозорливец сразу вспомнит свой сон и правильно истолкует его. Рядом с червем я рисую книгу и пишу на ней: сонник. А еще я рисую лампу. Прозорливец, как и всякий другой червь, живет под землей в маленькой узкой норке, в которой постоянно темно. И хотя, в его жилище есть одно окно, но почему-то оно выходит на запад, и стрелочками я указываю направление сторон света. Каждый раз, когда прозорливец просыпается, он зажигает лампу, вспоминает сны, затем открывает сонник и вычисляет из всех своих сновидений вероятность дождя. Ведь он червь дождевой, и все сны, которые снятся ему, снятся к дождю или к его отсутствию.


       Когда я закончу свою картину, я подарю ее. Правда, я еще не нашел человека, которому мог бы подарить своего пророка. Правда, есть одна темноволосая мадонна в фиолетовых чулках. Мне кажется, я люблю ее. Мне кажется, я люблю ее, но еще не сказал ей об этом.