В лабиринтах осеннего света

О радость красок! Снова, снова
Лазурь сквозь яркий желтый сад
Горит так дивно, так лилово
Как будто ангелы глядят…
И.А.Бунин

…И если запрокинуть голову и немного прищуриться на осеннее солнце – и так постоять минуту-другую - скоро нахлынет прибой лиственный, лабиринт световой, сквозной, просолнеченный, наплывут, позванивая в осеннем воздухе, сонмы ангельские.
…Я уходила последней, и что-то заставило меня остановиться у калитки, осененной щедрой кроной старого платана. Слоновье-серый, необъятный, напружившийся старческими венами, он  уже целый век встречал и провожал гостей здесь, у старой калитки. Закрываю глаза, приклонившись к стволу;  кора пузырчата, словно кожа старой мудрой жабы, пупырчата-бородавчата, весь он, старик, в грубых белесых заплатах, что светятся в осенних сумерках. И столько  в нем вековой стати, усталости и покоя, что хочется поклониться ему либо положить золотую монетку в трещину ствола.
 Стою, закинув голову, пошатываясь и головокружа, блаженно очумелая, смотрю в вечернее лиловое небо, что едва посвечивает сквозь густые хитросплетения сучьев и листьев. И словно вхожу в этот лилово-изумрудный лабиринт, созданный прихотливыми извивами воздуха. Осенний свет, проходя сквозь холстинковую плоть листьев, становится праздничным, золотисто-зеленым.
И вдруг точно из-за угла дохнул ветер – «о, сколько глаз и уст!» - и встрепенулись, вспорхнулись, и вот уже рукоплещут пролетающей птице, лепечут о скорых холодах…  И опять замер платан  - оплывший, грузный, со вздувшимися венами,  с обильными свечными натеками, суровый, немой – и вот слушает, как льет свет первая вечерняя звезда.
Нет, он не был одинок. На двухметровой высоте тело платана расходилось на четыре братски-похожих ствола, и между ними оставалось довольно места, чтобы там, в глубине их расставания, мог укрыться от досужего глаза армянский голоногий парнишка. Он тоже запрокидывал голову, чтобы утонуть взглядом в извивах лиственного лабиринта, где сквозь небесные просветы глядели на него лиловоглазые ангелы. Лежали на его смуглых худых плечах огромные платановые ладони-листья,изрезанные, испещренные лабиринтами жилок-тропинок-слов, но разве кто-то сможет прочесть в этих темных ладонях их тайную повесть?
Круглоголовые ёжики-чинарики перекатываются, перешептываются о своей скорой участи; пластинки-чешуйки  коры, похожие на оливковые и кофейные пазлы, отваливаются, обнажая молодой слой светло-горчичного оттенка. Вот брызнула и замерла на мраморно-пестром стволе ящерица-изумрудка,  в неподвижности невидимая на этой пятнистой оленьей шкуре.
Постою в осеннем оцепенении, а потом соберу негромкий букетик из платановых листьев; вот они - вырезные лапчатые, опаленные осенним пламенем по краешку, и другие -  приглушенно-лимонного цвета, и те, что бурой ржавчиной тронутые…
Говорят, в  Китае платан называют счастливым деревом, а у влюбленных испанцев с чинарой связан красивый обычай: вынужденно расставаясь, влюбленные рассекают надвое лист, и каждый берет себе в знак верности чувству по половинке. Половинка эта по форме напоминает крыло ангела, осенившего однажды тихой благодатью одинокие души.