7. Если в небе зажигаются звезды...

 Рассказы из серии: «Мои ситуации»

        После того, как произошло со мной то, о чём будет рассказано ниже, я впервые задумался о своей судьбе. Долго и мучительно я пытался ответить себе на один вопрос: какая  сила и кто  именно не дал мне уйти из жизни, которая тогда в течение получаса должна была оборваться трижды?... Ответ  пришел через тридцать с лишним лет…

         Предлагаемое  описание удивительных событий в киноленте моей жизни было лишь  получасовым  фрагментом Большой  Баргузинской Лыжной экспедиции, проведённой нами, студентами иркутских ВУЗов в суровую зиму далёкого и одновременно близкого 1979-го года.  Далёкого,  потому что с того времени  Земля тридцать  пятый раз совершает свой оборот вокруг Солнца, а близкого,  потому  что в моей памяти та экспедиция сохранилась вся до последнего момента стоит только погрузиться в воспоминания. Это лишний раз подтверждает всё чаще и чаще в последние времена открывающиеся людям знания о том, что прошлое,  настоящее и будущее существуют одновременно…  


Рассказ седьмой.

               
                «ЕСЛИ В НЕБЕ ЗАЖИГАЮТСЯ ЗВЕЗДЫ, ЗНАЧИТ
                ЭТО КОМУ_НИБУДЬ НУЖНО…»


Согласно моим дневниковым записям  экспедиции это произошло  6-го февраля 1979 года в центре Баргузинского хребта на севере Бурятии. Но сначала  коротко о том, что этому  предшествовало.

Та, ставшая уже историей, первая лыжная экспедиция в Баргузинских горах была организована, точнее,  снаряжена и профинансирована иркутской КСС, контрольно-спасательной службой - прототипом современных отрядов МЧС. Её начальник, Красник Валерий Фёдорович, давно подметил во мне, студенте иркутского политехнического института, страстное увлечение путешествиями в горах, особенно в неизвестных районах. Он и предложил тогда мне руководить одним из двух отрядов планируемой им экспедиции. В том году, демобилизовавшись из армии, куда уходил добровольно с четвёртого курса горного факультета,  я был  полон энтузиазма и сил в свои 25 лет и, естественно,  сразу согласился участвовать в таком героическом, как мне представлялось, деле. Подготовка, комплектование отрядов, подбор снаряжения, продуктов, заброска самолетом и затем машиной обоих отрядов в разные точки Баргузинской долины во второй половине января 1979-го, первые две недели прохождения намеченного маршрута при жесточайших морозах и глубоких снегах в незнакомой местности с непроходимыми ледопадами и частыми провалами в пустоты  и полыньи на реках – всё это достойно отдельного повествования. В то же самое время известный полярный путешественник Дмитрий Шпаро вел свою группу к «полюсу недоступности» по льдам Северного Ледовитого…

Через две недели по намеченному совместному плану мы должны были соединиться со второй группой под руководством моего тёзки,  Геннадия Мельникова, в центре хребта с тем, чтобы оставшуюся часть маршрута пройти вместе. Не встретившись в назначенном на карте месте при впадении реки Топо в реку Томпуду, которая в свою очередь текла в Байкал, мой отряд уже второй день шёл навстречу нашим друзьям по маршруту, по которому они должны были прийти на  то место встречи. Я, как командир, старался не показывать своих переживаний по поводу отсутствия ответов на пускаемые по вечерам сигнальные ракеты, когда с кем-то пробивал лыжню хоть на несколько километров для завтрашнего дня пока остальные устанавливали палатку, готовили дрова для переносной печурки и костра и готовили ужин. Но моё беспокойство усиливалось.

      К концу второго дня мы спустились  по Томпуде до её левого притока -  реки Согземной. При их слиянии, чуть ниже по самой Томпуде, на её правом берегу, стояло охотничье зимовье, способное вместить нашу группу. Решив ночевать в «комфорте», мы в надвигающихся сумерках подходили по берегу к зимовью. И тут я, шедший к этому времени замыкающим, в каком-то месте почти сделал шпагат на своих широких «лесных» лыжах и растянул пах. Сказалось то,  что сил к вечеру при тяжелейшей ежедневной пахоте по глубокому снегу уже почти не оставалось, Мой же рюкзак, в отличие от  рюкзаков моих остальных участников, с каждым днём становился только тяжелее, так как я нёс общую шатровую палатку, которая после каждого ночлега все больше и больше обмерзала снизу. Её ни разу ещё не удавалось просушить. Словом, ноги на скользком изморозном снегу разъехались, в паху хрустнуло  и я с большим трудом доковылял до зимовья. К тому времени я шёл последним и никто не заметил моего падения. Зимовьё после двух недель тяжелейшего маршрута для нас было всё равно, что благоустроенная квартира! Оно избавляло всех от лишней часовой работы по установке лагеря, в которую обязательно входило: рытьё  в полутораметровом снегу котлованов под палатку и под костёр, установка палатки, печки в ней, оборудование тагана под вёдра, заготовка необходимого количества специальных, коротких, сухих дров для печки, которая должна гореть всю ночь. Это не говоря ещё о сложностях утренних сборов, когда надо выйти ещё до рассвета, чтобы за короткий январский, февральский день пройти как можно больше.

В общем, настроение в тот вечер у ребят было приподнятое. Дежурные быстро сварили на костре ужин и после него все, не теряя времени, улеглись на широких нарах спать: уже который день ни строго нормированная пища, ни короткий сон, прерываемый часовым дежурством по поддержанию огня в походной жестяной печурке, не восстанавливали тающие у всех силы. И никто не заметил, что я еле передвигался.

На утро, не поднимая дежурных, потихоньку ковыляя, я сам приготовил на костре завтрак - ведро каши с тушёнкой и ведро чая - и разбудил всех в  четыре часа. Как только их ложки застучали по дну мисок,  приказным голосом произнёс следующее (из дневника):

      -  С этого момента меня полностью замещает Степан Катаев. Уходите вверх по реке Согземной до встречи с Мельниковым. Если не встретите в вершине Согземной, делаете односторонний выход на Аллинский перевал и – назад. Я остаюсь на зимовье, так как серьёзно травмирован. Постараюсь вылечиться народным методом.  Ждать вас буду ежечасно. Всё.

       В наступившей тишине, нарушаемой только шипением свечных фитилей на столе, Шура Ерашков, крепко сбитый и тоже уже служивший в армии,  произнёс: «Как в детективе…». Остальные – ни слова. Но в молчании и в последующих быстрых сборах и раннем выходе чувствовалось, что все всё поняли и внутренне подтянулись: было ясно, что не я один переживал за вторую группу. Вот уже и Саша Рудаков, замыкающий, ушёл от зимовья по набитой вчера лыжне.

И я остался один  в предутренних морозных сумерках: градусник, который каждую ночь лежал на моём рюкзаке, показывал около – 40 градусов ниже нуля. Кроме оценки района Баргузинского хребта для зимних спортивных путешествий мы тогда, чтобы быть максимально полезными, набрали заданий от разных организаций: от метеослужбы – замеры снежного покрова и температурного режима, от охотнадзора – подсчет следов всех встречающихся животных, от нашей родимой КСС – составление карты лавинной опасности района. На мне и было - вести учет температур. Надо сказать, что в первую неделю мы тогда попали в волну жесточайших морозов, зашкаливавших за минус пятьдесят и специальные шлёмы с отверстиями для глаз и рта почти не снимались весь день. Затем был спад – до тридцати градусов. А в то утро началась новая морозобойная неделя.

Первые сутки после ухода группы я в основном лежал, вставая лишь для поддержания огня в небольшой печурке охотников, да приготовления пищи. Лечился очень просто: смачивал своей мочой по мере высыхания чистую тряпку и фиксировал её на растянутых связках паха. Удивительное и необычное «собственное» лекарство уже на второй день мне позволило, ковыляя вокруг зимовья в оставленных мне ребятами «дежурных» валенках, сделать потихоньку с помощью местной лопаты  вполне приличную высокую снежную завалинку. В зимовье сразу стало теплей и вторую ночь я уже не так мёрз под своей пуховкой дополнительно накрытый сверху имевшейся там медвежьей шкурой.  Почти все два дня с прихватом ночей в морозной звенящей тишине за маленьким окном я вёл подробный дневник. Вот некоторые выдержки из пожелтевших страниц тридцатипятилетней давности, исписанных простым карандашом.

День первый.

«…Вдруг что случится?  Где ты был руковод?  Сложно, и не могу ответить. Но боли в паху ещё раз подтвердили, что поступил правильно. А это придаёт сил… За эти две недели ребята проверились, как нигде. Были и морозы за – 50  в  первые  5-6 дней и снег до полутора метров и выше. Был невероятно трудный ночной спуск с перевала Дуван и провалы в полыньи и пустоты подо льдом рек. Были обходы непроходимых вскрытых водопадов  до 50-ти метров высотой в каньонах с вертикальными стенами. Всё выдержали и никто не роптал. Никто не  обморозился: вовремя оттирали, отогревали обмороженных, высушивались у тут же разведённых костров.  Дисциплина – полувоенная: не допускаются никакие дебаты по поводу моих распоряжений. Так - надо. Это – не просто поход. И чтобы выполнить то, зачем мы сюда посланы, такая дисциплина нужна! Вот ещё почему сегодня я решил отпустить их одних. Беспокойство не оставляет за второй отряд…

     …Как проводил всех, сделал мочевой компресс и уснул. Когда проснулся, ковыляя, выполз на улицу. В глаза – слепящее морозное солнце! Вокруг остроконечные горные пики,  хребты! Красота – неповторимая! Резкое отличие от Саян. Какой-то своей свежестью, что ли?...

  …Ждать пассивно, конечно, бессмысленно. Всё время – работа. Работа по силам и моим возможностям. Вот и сейчас жарю лепёшки, так как на сухари ввёл лимит уже как два дня. Аппетит у всех отменный, да и неудивительно: такая пахота каждый день! Не полопаешь, как говорится, не потопаешь. Бьющий впереди лыжню выдерживает от силы пять минут не более и в сторону. За ним следующий, следующий. И такой конвеер весь день. А рюкзаки у всех весом за сорок килограмм!  Это выяснилось при регистрации в иркутском аэропорту: меньше сорока килограмм ни у кого не было. И неудивительно: рассчитывалось всё на двадцать с лишним дней. Завхоз, Шура Горбатовский, молодой и с продуктами занимался впервые. Так что и его обязанности стали почти моими…

   …Спасибо охотнику, хозяину зимовья, за то, что припас, вернее
 оставил после осеннего сезона внушительный мешочек муки, подвешенный к потолку от мышей, да забросил сюда трёхлитровую банку нерпичьего жира для светильника. Мысленно извинившись перед ним, замешал тесто, используя золу вместо соды и вот уже который час жарю лепёшки на этом жиру для группы про запас. Чувствую, что сухарей не хватит на выход через озеро Фролиху и  Байкал в Нижнеангарск, где нас будет уже ждать самолёт…

                День второй.

…Тревога овладевает, как ржа или вирус. Стараюсь не думать. Забиваю занятием время…На стенке зимовья вырезана надпись «ЧВФ - 1972». Думаю, что я этого охотника знаю – Черных Валентин: был у нас в Бодайбо в гостях у отца. Мой отец проработал в здешних местах начальником метеостанции Томпа, что стоит у устья реки Томпуды, целых шесть лет. Где и прошло моё раннее детство. С года до восьми лет. Здесь, на девственной красоты и чистоты берегу Байкала, на фоне изумительной панорамы Баргузинских хребтов с молоком моей мамы во мне закладывалось моё восприятие мира. Здесь мои родители с трёх лет обучили меня чтению и литературный голод с той поры преследует меня всю жизнь. Здесь, уже в шесть лет, сидя у отца на коленях, я бойко отстукивал на ключе азбукой Морзе сводку погоды дежурному радисту иркутского метеоуправления к величайшему его изумлению…И эта страна моего детства, эта метеостанция находится сейчас от меня в каких-то 30-ти километрах! Где, кажется, я знаю каждый бугорок и камень берега Байкала! Сердце замирает…Дожарил до вечера лепёшки – хватит на группу, если растягивать, на пару дней. Дрова подходят к концу. Завтра надо будет поразбирать  пеньки возле зимухи…»


          В третий день я не делал никаких записей. Со мной произошло то, о чём говорилось в предисловии к этому рассказу.

В то утро, 6-го февраля, я встал гораздо позже: до двух часов ночи писал при свече дневник и дочитывал «Аэлиту» Толстого, купленную в аэропорту города Улан-Удэ. Там мы, две группы, шестнадцать человек, перед началом экспедиции, просидели почти трое суток в ожидании лётной погоды на Баргузинскую долину, расстелив спальники в центре огромного зала ожидания на полу и окружив их рюкзаками. А еду для всех варили на заднем дворе на костре в походных вёдрах. Там все и набрали эту толстовскую «Аэлиту». Мне раньше казалось, что это простая сказка. Но она захватила меня…

…Встал, согрел чай на жестяной печурке и позавтракал подогретой лапшой, сваренной с запасом ещё вчера. Затем, одевшись,  начал разбирать топором ближайшие к зимовью пеньки. Лютый утренний мороз слегка уменьшился и к обеду было около минус тридцати пяти градусов. Разобрал, изрубил один пенёк, второй, кидая нарубленное к стенкам зимовья, чтобы потом собрать и сложить. И тут заметил сушину (сухой фрагмент дерева), торчавшую  по-над обрывом. Тот небольшой, нависающий над рекой, обрыв, высотой примерно в мой рост,  находился метрах в пятнадцати от порога зимовья. Протоптав аккуратно, чтоб не набрать снега в валенки, до него тропу и, взявшись левой рукой за торчавшие из снега небольшие кусты, я правой, чуть наклонившись вниз,  ударил топором по сушине: хотел проверить - действительно ли она сухая? Топор скользнул по дереву и я потерял равновесие. Кусты, захваченные левой рукой, хрустнули и я полетел на белый снег реки. Кажется, что тут такого -  упасть на мягкую перину снега на льду? Не поранишься по крайней мере

        Но случилось непредвиденное: под снегом льда не было!

     Тёплые, даже горячие источники, присущие Баргузинской долине, встречаются и в хребтах, причём выходят часто в руслах рек. В моём случае снег представлял собой только мост, а точнее ковёр над водой, давно съевшей там лёд. А может именно в этом месте его не было вовсе и обильные снегопады гор со временем перекрыли талое место?

     Словом - я сразу ушёл по воду! Прямо с этой почти двухметровой высоты - в валенках, пуховке, в рукавицах и вязаном водолазном шлёме! Ушёл весь, с головой, так как было глубоко!… Вынырнул, хватив ртом воздух,  и начал судорожно хвататься руками за мнимый край моего пролома в снегу! А льда-то нет!!! Хватал, хватал,  а край всё обваливался! Наконец начал обламываться тонкий ледок и Томпуда, эта горная река моего детства своим быстрым течением сразу стала затаскивать меня под лёд!! Когда ледок стал толще и, наконец, выдержал меня и не обвалился дальше, я зацепился за его край. Тело приняло почти горизонтальное положение под водой и подо льдом, лицо покрылось толстым слоем опавшего с краёв снега и у меня не осталось ни малейшей надежды на спасение…! Так я вероятно подумал, но сам не помню этой мысли…

…До недавних пор я  не мог понять, почему на киноленте моей памяти оказались начисто стёрты следующие может быть три – пять минут моей физической жизни там, в ледяной воде реки Томпуды Баргузинского хребта?  По самой простой логике я должен был утонуть! Остаться на корм налимам, в изобилии водившихся тогда в заливе при впадении Томпуды в Байкал. Мой отец с напарником-радистом метеостанции, Валентином Фёдоровым, по первому льду добывал их в огромном количестве на зиму на корм собакам и я мальчуганом наблюдал тот процесс добычи...

Дальше начинаю помнить себя совершенно обледеневшего с ног до головы и карабкавшегося на тот обрыв! Сразу же образовавшаяся на сильном морозе корка льда, покрывшая меня с ног до головы, сковывала движения! Ледяная вода со снегом в валенках и проникшая   под нижнее бельё вызывала уже судорожные ломящие боли! Я кричал от этой боли и карабкался, скатывался, карабкался, скатывался…снова скатывался и, наконец, замер, распластанный, уткнувшийся лицом в снег, весь покрытый этим же, уже частично примёрзшим ко мне, снегом! Затем, приподняв голову, я увидел прямо перед собой за перегибом обрыва верхний конец трубы зимовья. Сквозь частично смёрзшиеся ресницы видел струящееся марево тепла из неё… «Ну вот и всё» - подумалось мне.  «Это последнее, что ты видишь…»

И снова фрактально, на какие-то минуты, исчезает запись памяти?!!...
…Следующий кадр начинается с мгновения, когда  подвывая  от невыносимой боли холодной ломоты всего мокрого тела, двигаясь как манекен, покрытый льдом и снегом, я с трудом открыл побелевшими пальцами почему то тугую дверь и ввалился в зимовьё! Бесчувственными руками пытался и не мог (!!!)снять валенки,  одежду! Всё с тем же болевым криком с третьей или с четвёртой попытки мне всё-таки удалось избавиться от одного валенка! Второй не поддавался дольше: в нём оказалось больше набитого и смёрзшегося там снега! Содрал свитер, рубашку, брюки, снял нижнее бельё! Совершенно голый, дрожа и стуча зубами, по прежнему ничего не чувствующими руками собирал  и кидал в печурку мусор, устилавший земляное дно зимовья! Небольшая самодельная печь быстро нагрелась до красна, я чуть не обнимал её, но меня колотило по прежнему…Снова и снова открывал дверцу и подбрасывал легко воспламеняющиеся в раскаленной алой куче  следующие порции мусора. У печи покраснели первые колена сборной трубы. А я всё подбрасывал и подбрасывал  свой «порох», желая согреться…

Когда у меня начал проходить озноб, а я в очередной раз открывал жестяную дверцу печурки вдруг вспыхнул потолок!!!

     ???

    По прежнему голый, с местным охотничьим тазом в руках я несколько раз выскакивал из зимовья, подцеплял им  снег и забрасывал горящий потолок!

   Через какое-то небольшое время, когда огонь был надёжно потушен, я сидел на нарах  и под шипение  падающих с потолка капель воды на печку, на меня  пытался и никак не мог понять: почему я остался жив?

Со стопроцентной вероятностью я должен был уйти из жизни подо льдом  реки, попросту – утонуть, под береговым обрывом - заснуть сном насмерть замёрзшего. И мгновенно занявшийся потолок тоже почти не оставлял шансов для жизни (трудно даже представить), если бы не был затушен мной, совершенно обнажённым, в тридцатипятиградусный мороз в состоянии какого-то аффекта. И, что не менее удивительно, уже совсем не дрожавшим..

У меня тогда мелькнуло ощущение, что кто-то меня вёл. Но это ощущение ушло с поверхности  моего подсознания за последующими  заботами того памятного дня, связанными  с элементарным продолжением выживания. Это были: сушка всей промоченной насквозь одежды, валенок, рукавиц (спасли  уже нарубленные мной и накиданные к зимовью  дрова, заготовка  дров на ночь уже при свете взошедшей огромной,  по горному,  луны и многое другое. Да и дальнейшее продолжение той тяжелейшей экспедиции, включившее в себя состоявшуюся, наконец, встречу обоих отрядов через несколько дней, совместный выход из хребта на мизерном продуктовом пайке и  её завершение с последним 70-ти километровым суточным броском  от озера Фролихи через Байкал до Нижнеангарска, чтобы успеть на наш самолёт и ещё многие-многие другие  большие и малые события моей жизни, спрессованные именно в тот год и навсегда оставшиеся в моей памяти, отодвинули на задний план и прикрыли на время то моё ощущение. Ощущение ведомого в том получасе 6-го февраля 79-го…

…Сейчас, когда я пишу эти строки в сентябре 2014-го по прошествии без малого тридцати пяти лет, имея накопленный огромный жизненный опыт и, главное, знания, которые в последние времена пошли ко мне потоком, хотя я не прикладываю к этому никаких усилий, я уже почти без сомнения могу объяснить - кто и что спасло меня в тот памятный день. Но это уже серьёзная тема для другого рассказа….
Хочу лишь ещё добавить, что я ни сколько не сомневаюсь  в том, что если бы можно было бы сейчас увидеть то зимовьё именно в то время, когда я ввалился в него полу замёрзший и обледеневший,  не чувствуя своих рук, ног, то обратного следа к зимовью от обрыва бы не было…

Геннадий Ефиркин.