Вежливость и хамство

Бесследно ускользают выходные дни. На их исходе мы чувствуем сожаление, досаду, даже раздражение и апатию. И при этом мало кто задается вопросом о том, откуда берутся эти негативные эмоции после общения с близкими и не очень близкими людьми. Время вроде бы и не выброшено, но оно ушло без всякого следа. И трудно даже себе признаться в том, что вы не удовлетворены тем, что пожертвовали свое время на общение с родными, соседями, друзьями. И именно эта ложь самим себе доводит иногда даже воспитанных людей до самого безобразного хамства.

Лёня родом был из Риги, но в десятом году жил в Норуиче, снимал комнату в квартире, где жили такие же гастарбайтеры из Восточной Европы, как и он. Работал он только четыре дня в неделю. Зимним промозглым и дождливым утром в выходную для него пятницу он собрался встать пораньше, занять место у плиты на кухне, наготовить себе еды на неделю, а потом пойти на долгую пешую прогулку. Он очень любил лес, а в том городе были только парки, в которых людей было больше, чем деревьев. Но он нашел лес километрах в пяти от города, в тот лес он проникал через дыру в заборе и шлялся по нему большую часть выходных, отдыхая от людей.

В тот момент, когда он уже снимал кастрюлю с супом с плиты, дорезал салат, мыл сковородку в кухне начали появляться соседи по квартире. Он сухо со всеми здоровался, кивал на их замечания по поводу погоды и не проявлял никаких признаков нежелания общаться с ними. Соседи начали расспрашивать его как ему жилось и работалось в других странах Западной Европы. Это была деловая консультация. Они сравнивали цены на продукты, зарплаты, стоимость жилья в разных странах Европейского Союза и думали, не поехать ли им в другую страну, может там им повезет больше, чем в Англии. Особенно им не нравилось то, что практически везде надо было в итоге учить местный язык и нельзя было обойтись только знанием примитивного английского. Лёня рассказывал, какие сложности их ждут в изучении разных языков, они ругались на законодателей разных стран, в которые собирались поехать жить и работать из-за того, что они не сделали английский вторым государственным. Лёня усмехнулся и сказал, что скоро английский сделают вторым государственным во всем мире и все другие языки быстро исчезнут. Но тут у жителей разных стран Восточной Европы началась истерика, литовцам, полякам, украинцам и латышам не хотелось, чтобы в их странах английский стал вторым государственным а их языки исчезли. Он был обвинен в космополитизме, в желании уничтожить их самобытные культуры, а это коммунизмом попахивает. Лёня раздраженно сказал, что ничего он лично не хочет, просто это происходит само собой, транспорт и средства связи развиваются, и люди больше общаются друг с другом, переезжают из одной страны в другую, потому и нужен язык международного общения. А другие языки запрещать никто не собирается, просто они будут использоваться всё реже и реже, потому что использовать их будет не выгодно. Он даже начал объяснять им, как из-за изоляции одной группы людей от другой, говорящих на одном языке, образовывались два языка. Но обвинения в его адрес продолжились и он раздраженно поблагодарил их за испорченное настроение и ушел.
 
Он взял фотоаппарат и зашагал по городу, фотографируя старинные здания, а иногда и сцены уличной жизни. И пока он увлеченно разглядывал прелести старинной архитектуры, к нему сзади подошел его коллега и властно положил руку ему на плечо. Это был здоровенный добрый малый, но любил выпить и разговаривать с ним было особенно не о чем. Иногда Лёня его просвещал между делом, он был хорошим слушателем, но если Мечислав выпивал, то пытался казаться умнее, чем он есть и пытался доминировать. Радостно он сообщил Лёне, что он до понедельника совершенно свободен и не знает, что ему делать три дня, потому предложил купить большую бутыль самого дешевого сидра и распить её в парке. Лёня сказал, что ему надо идти в магазин, а потом готовить еду до следующих выходных, убирать в комнате, стирать бельё. Мечислав заявил, что с радостью поможет ему дотащить продукты до дома, и приготовить еду. Лёня знал, что если согласиться пить сидр в парке в промозглую погоду, то потом они пойдут в паб и оставят там большую часть недельной зарплаты или пойдут за алкоголем в магазин потом домой, а там присоединяться соседи со своей выпивкой, и закончится это жутким похмельем и отсутствием денег. И вдобавок ко всему Мечислав, увидев, что комната его прибрана, а еда готова, уличит его во лжи. Отказываться тоже было как-то неудобно, это обидит коллегу, а с ним ещё предстоит работать неизвестно сколько, и работать будет неприятно, если они поссорятся. Лёня начал объяснять, что ему нельзя употреблять алкоголь, и вообще он хочет побыть один. Его коллега упрекнул в высокомерии и с обиженным видом пошел искать других знакомых, чтобы с ними пить дешевый сидр или пиво.

У Лёни было очень неприятное чувство, когда он бродил по лесу и фотографировал всё подряд. Не радовало его даже то, что подул ветер, разогнал облака и мокрый лес заблестел в лучах солнца. Настроение фотографировать пропало, он больше не видел красоты природы, он думал только о том, что его ждут недовольные лица его соседей по квартире, а потом на работе недовольные лица его коллег. И эти земляки постоянно пытались диктовать ему, как он должен одеваться, чем питаться, как проводить свободное время, и от них никуда не деться. Он мечтал найти такую фабрику, где работают только англичане или хотя бы такую, где не было бы жителей Восточной Европы, которые постоянно всем недовольны, всех хотят научить жить. Как стая дикобразов, они жмутся друг к другу от страха перед жизнью, и потому колют друг друга своими иглами. Один африканец как-то раз спросил его, в раздевалке на работе, почем вы постоянно друг с другом ругаетесь, вы же все белые. Лёня не знал, что ответить, сказал, что коммунисты испортили его земляков. Он не видел, чтобы англичане постоянно доставали друг друга или курды, или португальцы. Тем было как-то безразлично, как одевается и чем питается их сосед или коллега, да что он делает на выходных. Они могли пережить, если кто-то от них чем-то отличается, а его земляки воспринимали это болезненно.

Он вспомнил, своих родителей. Его отец приехал в Ригу из Западной Латвии с хутора. Он был человеком замкнутым не общительным, увлеченным своим делом, не обращавшим внимания на то, что происходило вокруг. Родители его мамы приехали в Ригу из Киевской области, бежали из колхозного рабства, завербовавшись на строительство после войны. Мама была человеком, общительным, шумным, вспыльчивым и всё время обвиняла мужа в том, что он с ней почти не общается, и потому ей оставалось только общаться со своим сыном. Лёня помнил, как он в раннем детстве просил маму, чтобы она не мешала ему играть в солдатиков и строить замки из кубиков. И мама тут же начинала плакать, сетовать, на то, что она никому не нужна, что о ней вспоминают только, когда надо приготовить поесть и убрать в квартире, что её никто никогда не любил, все только эксплуатировали её, как прислугу. И Лёне становилось стыдно за свой эгоизм, он чувствовал себя виноватым перед мамой, хотел её пожалеть и говорил с ней часами напролет о том, что ей было интересно. И год за годом в него входило то, что к окружающим людям надо быть внимательным, уважать их странности, чем-то жертвовать ради них.

Однако, когда Лёня пошел в школу, и многие его друзья начали нагло пользоваться его внимательностью и привычкой поступаться своими интересами, ради интересов других, маме это совсем не понравилось, это её доводило до бешенства. Она начала объяснять ему, что не надо жертвовать собой ради интересов друзей, надо так относиться только к родным людям, но Лёня не мог поменять стереотип поведения в зависимости от того, насколько близкий человек рядом с ним. Ему было приятно что-то дарить друзьям или кому-то помогать и его искренне удивляло то, что сверстники не хотят помогать ему, что вовсе не благодарны ему и даже делают гадости после этого, чувствуя себя униженными его помощью. Но в основном окружающие воспринимали его доброту, как проявление слабости и пытались самоутвердиться за его счет. Иные привыкали к его помощи и требовали её от него и всё в больших количествах.

Иногда Леонид смотрел на своего отца и завидовал его независимости от чужого мнения, его умению устанавливать границы личного пространства, за которые он не пускал никого. Но вести себя так, как отец Лёнька не мог, особенно с теми женщинами, с которыми у него завязывались отношения. Его гражданские браки кончались катастрофами. Женщины сначала были очень довольны его заботливостью и мягкостью, потом пользовались этим, воспринимали его доброту, как должное, наглели и начинали воспринимать его, как раба, презирали его, и начинали искать приключений в клубах, а ему говорили, что он слишком навязчив со своей заботой, скучен, неинтересен. Терпение у Лёньки лопалось где-то через полгода совместной жизни, и он разрывал отношения. Некоторые женщины просили прощения, хотели всё вернуть, как было. Его злость по отношению к бывшим проходила быстро, он их прощал, но и забыть того, что было не мог, потому отношений с ними не возобновлял, даже не хотел поверхностного общения с ними.

К тридцати годам он понял, что хотел бы жить один. Один раз ему удалось установить личные границы в отношениях, но он понял, что ему такие отношения совсем не нужны. Он замечал, как его гражданская жена пытается проломить стену, которую он вокруг себя выстроил. И себя он ловил себя на том, что пытался вломиться за границы своей сожительницы, которые она защищала. Ему стало ясно, что невозможно установить личные границы раз и навсегда, что их надо защищать постоянно и постоянно одергивать себя, чтобы нечаянно не влезать в чужое личное пространство. К тому же жить с одним и тем же человеком, если он особенно не развивается ему было скучно. Поиск новой подруги тоже был ему неприятен.

Вернувшись домой он постарался незаметно пройти в свою комнату, запереться в ней и углубиться в чтение или просмотр фильмов. Но в его комнату тут же постучались. Он быстро снял одежду и лег в постель, и ответил, что хочет спать. Но всегда вежливый Кястас, сказал, что он побеспокоит его ненадолго, только одолжит у него десятку на продукты. Лёня встал, и вручил ему купюру через порог. Но Кяста сказал, что так не положено, вошел в комнату, уселся на стул и принялся объяснять, почему у него не хватает денег на оплату жилья, содержания автомобиля, жены и питание. Лёня тоскливо это выслушивал, кивал, сочувствовал, но в конце сорвался и посоветовал соседу по квартире отправить бестолковую неработающую жену к её родителям, снять комнату поменьше, продать машину и ездить на работу на машине коллеги за пятерку в день. Сосед поблагодарил его за совет и начал объяснять, почему не может ему последовать, рассказал о клятве в любви к своей жене, о том, что у неё проблемы в общении с людьми и потому она не может работать, о том, что агентство отправляет на далекую фабрику только его одного, потому без машины он не может. Лёня посоветовал ему нарушить клятву верности и зарегистрироваться в другом агентстве, лег в кровать и повернулся лицом к стене.

Сосед ушел, но через полчаса вошел в комнату без стука с четырьмя банками плохого пива, предложил выпить. И тут же в комнате появилась его жена и её подруга, которая активно искала себе мужа. Лёня упрекнул Кястаса в том, что он неразумно тратит деньги, которые одолжил, и присосался к банке пива, которое немного расслабило его болезненно сжавшееся горло. Он подумал, что готов экономить на еде и тратить всё, что зарабатывает, только бы снимать отдельную студию и ездить на работу в одиночку, только бы не говорить больше ни с кем, кроме начальства на работе. Женщина, которая была в активном поиске мужчины сделала ему пару комплиментов, села рядом с ним на кровати, погладила его по голове и предложила купить водки, чтобы расслабиться. Он сказал, что у него денег на это нет, потому что он их отправил бедствующим родителям. Но Регина сказала, что он может одолжить деньги у знакомого или она может уговорить хозяина квартиры об отсрочке оплаты за аренду на неделю-другую. Он вяло ответил, что от водки ему плохо, что она в Англии плохого качества, и его соседи милостиво согласились пить с ним вино, сидр или пиво.

И он сходил в магазин за пивом, и они пили всю ночь, а под утро он без видимой причины наорал на них, сказал, что его от них тошнит, как и от всех людей. Перед тем, как уйти, его соседи тоже наговорили ему всяких гадостей. Вечером с похмелья он думал о смысле своей жизни, о самоубийстве, о том чего бы он хотел. И он не мог найти за что бы зацепиться в этой жизни. С этими мыслями он напечатал пост в группе российской социальной сети, и ему там советовали копить деньги, а потом поехать в отпуск к теплому морю, чтобы обжираться там за шведским столом, забавляться с проститутками, и напиваться. Культурные люди рекомендовали ему поехать на экскурсии, пошляться по музеям и таким образом духовно обогатиться. Писали ему и проповедники некоторых сект о грехе уныния и обещали прощение за денежные пожертвования. Одна женщина порекомендовала ему побольше работать и посылать заработанные деньги какой-то нищей пенсионерке или адаптировать сироту из Африки. Но в основном его упрекали в том, что он просто с жиру бесится, а вот поехал бы в Россию в глубинку, поработал бы там за гроши в ужасных условиях и сразу бы ему стало ясно, в чем смысл жизни.

В кухне он снова поздоровался со своими соседями, обсудил погоду и работу в других странах, чувствуя тошноту и злость. Он злился не сколько на окружавших его людей, сколько на себя самого, потому что он не может с ними уживаться и при этом нравиться самому себе. Ему не нравилось хамить, защищаться, охранять личное пространство, пытаться самоутверждаться за счет других. Но так же он понимал, что иначе среди людей не выжить...