Офицер. Часть первая

   ...Григорий Федорович Белоцерковский, офицер запаса ракетных войск Советской Армии хорошо помнил то тревожное утро пятого сентября.
   В то утро, закончив утреннее омовение и намыливая щеку пеной для бритья, он, вдруг, почувствовал, как завибрировал под ногами пол, сквозь стену долетел рык танкового двигателя и лязг гусениц, вентиляционная решеточка над умывальником захватила порцию выхлопных газов...
   Наскоро обмыв с лица пену и чертыхнувшись, он подбежал к окну в гостиной, открыл малую фрамугу и выглянул наружу.
   Прямо за его забором сдавал задом, занимая позицию под раскидистым орехом, танк с опознавательными знаками войск Новороссии.
   Очевидно, танк уже ткнулся в дерево, так как орех трещал и, почти по-человечески, стонал.
   Григорий Федорович был уже в майке и спортивных штанах, потому выскочить на улицу, пред людские очи, было уже не  стыдно.
   Он открыл дверь прихожей, надел видавшие виды шлепанцы и, спустя несколько секунд, вышел за калитку и направился к ворочающемуся около забора «т-72».
   Люк механика-водителя танка был открыт и молодой танкист в косо надетом шлемофоне весело, с вызовом глядел из него, неплохо, в общем, управляя своей махиной.
   Григорий Федорович подошел прямо к нему и крикнул, перекрывая рев двигателя: «Э, лейтенант! Стоп-машина! Дерево завалишь!!».
   Тот сбавил обороты — от чего дизель ощутимо притих и отозвался: «А?!».
   Григорий Федорович повторил: «Орех завалишь. Итак трещит. Крепкое дерево, но не железное же.».
   И добавил с вопросом: «И вообще, мужики, а может не надо?  Вы постреляете и уедете - «коробочка»-то бронированная... А мне в ответку вмажут по хате «по полной». С них станется...».
   Танкист ответил ему: «Не, здесь через полчаса колонна нациков танками пойдет, если наши под Карловкой не удержат.  Их в город пускать нельзя. А здесь — лучшая позиция. Меня не видно, а я буду в борт им всаживать...».
   Пока механик-водитель говорил это, в башне танка откинулся люк, оттуда высунулся командир, очевидно, слышавший переговор через свое переговорное устройство. Рявкнул — не со зла, а просто, чтоб перекрыть рев движка: «мужик, тут с нами вместе будет «ураган» работать, если повезет — отвечать нам будет некому, разве что с того света!! Но шел бы ты в подвал! Рекомендую!!».
   Танк снова взревел, затрещал, теперь уже, забор...
   Григорий Федорович, матернув танкистов вслух — все равно, в грохоте движка и гусениц не слышно — ушел в дом.
   Танкист был прав — надо было готовиться к спуску в подвал...
   А через полчаса начался бой — как и «накаркал» механик-водитель «коробочки», заслон на Карловке не выдержал и колонна таких же танков, но с желто-голубыми флажками, намалеванными на башнях,  пошла по проспекту, в который утыкалась улица Декабристов.
   Он спустился в подвал, когда танк уже гремел, размеренно всаживая болванки в бока себе подобным.
   Раздались и ответные выстрелы; Григорий Федорович услышал, как в доме что-то с грохотом обрушилось.
   Затем невдалеке  завыл, выпуская свои ракеты, «Ураган», отработал полный залп из всех труб...
   Затем, судя по звуку и содроганиям стен подвала, «коробочка» поползла куда-то в «прекрасное далеко»...
   Облегченно вздохнув по поводу быстрого окончания боя и выматерив вслух танковые силы обоизх противоборствующих сторон за поврежденный дом. Григорий Федорович вылез из подвала, осторожно выглянул через забор.
   Танки укров продолжали ползти мимо, объезжая застрявшие беспорядочной кучей в «устье» улицы Декабристов четыре танка, продырявленные танкистами Новороссии и густо, смачно дымившие.
   «Ураган», похоже, дал перелет — невдалеке, по ту сторону проспекта, столь же смачно дымила «зеленка», заслонявшая бетонный забор кладбища.
   «Коробочка» грохотала траками по булыжнику где-то уже в конце его улицы...
      ...укрская колонна прошла мимо его дома на улице Декабристов,  оставив четыре сожженных танка, а еще через десяток минут,  когда перестала дрожать под ногами почва,  Григорий Федорович Белоцерковский, отворив калитку, снова вышел наружу, чтобы осмотреться.
   Увидел он то, что и ожидал — обломанный выше такновой «холки», очевидно, снарядом, ствол ореха, снесенный угол дома - «прощай, кухня»...
   А затем, вновь, услышал грохот танковызх орудий — и через несколько минут невдалеке от его улицы раскатисто грохнуло, жирно задымило...
   Как-то подспудно он понял, что подбили танк того веселого танкиста...
   Он был офицером Советской Армии, отлично помнил политграмоту и историю своей страны — и потому отлично понимал, кто и за что воюет, кто и по какую сторону «линии фронта» стоит по отношению к нему, рядовому жителю Новороссии.
   Конечно, и те и другие были вояками, но он не готов был ни за какие аргументы и ни за какие блага, ни за какой страх, принять постулаты, диктуемые киевским привластным кодлом.
   Сейчас, понимая. Что подбит танк тех, кто, пусть пока еще не столь умело, воюет за родной край, а не за заокеанские «баксы», он побежал в сторону дымившей «коробочки», думая только об одном — успеть до того, как сдетонирует боезапас или рванут баки. Успеть и выкарябать оттуда тех, кто, возможно, остался жив...
   Только бы, действительно, успеть...
   «Т-72»  он увидел на улице Рокоссовского, опоясывавшей с юга весь поселок, где он жил.
   Танк стоял в паре десятков метров от выезда на эту улицу, повернув башню в сторону улицы Героев-летчиков. На броне двигательного отсека бушевало пламя.
   Он подбежал к танку спереди — и тут, с облегчением, увидел, что крышки всех люков откинуты полностью. Это означало, что экипаж успел выбраться наружу. Тут же, в подтверждение этого вывода, его окликнули — и, обернувшись, он увидел в траншее, вырытой не так давно под переукладку газовой трубы, торчащие головы механика водителя и еще одного танкиста.
   Механик-водитель махнул ему рукой, сопроводив свой жест словами: «Эй, мужик, вали сюда, а то фиг их знает...».
   Повторять дважды кадровому военному не пришлось — он пересек пустынную двухполосную дорогу и спрыгнул в полутораметровой глубины траншею.
   Здесь, осмотревшись, он увидел еще одного члена экипажа «коробочки» - и узнал командира танка. Но сейчас командир бесчувственно лежал на дне траншеи, запрокинув в бок голову в шлемофоне; из рассеченного лба текла кровь...
   Кивнув в сторону раненного, Григорий Федорович сказал: «Перевязали бы раненного, ребятки... Всему вас учить надо...».
   Ему ответил второй танкист: «Ща, погоди.  Только ж схоронились...».
   Он выпростал из штанов свою форменную рубашку, с треском оторвал от ее нижнего края длинную полосу материи и запихнул рубашку обратно в штаны. Затем этой полосой ткани, приподняв шлемофон, перепоясал лоб командира. Пояснил Белоцерковскому: «Осколком дряпнуло командира, когда из башни выскакивал...  Так-то все целы...».
   Некоторое время они сидели в траншее.  Прислушиваясь к сплошному гулу уходящей танковой колонны укров.
   Затем Григорий Федорович произнес: «Так и разтак ваше командование... Ну, пора, наверное, осуществить передислокацию. Не ситдеть же до ночи здесь...».
   «А есть куда?» - спросил механик-водитель. И представился: «Андрюха.».
   Григорий Федорович ответил ему: «Ну, дом же мой не совсем развалили... И да, будем уж знакомы. Григорий Федорович. Или просто Григорий.».
   Они выбрались из канавы, при чем раненного командира взвалил на спину заряжающий, которого, как скоро узнал Белоцерковский, звали Игорем.
   До его дома отсюда было полтора километра. Это было не очень далеко...
   Они шли по улице Декабристов и механик-водитель Андрей, во время пути, спросил: «Слушай,  Григорий. А ты в каких войсках служил? Вижу же — и по речи и по годам, что ты военный...».
   Тот ответил: «Советский Союз. Ракетные войска,  полковник запаса. А ты раньше служил?».
   Андрей ответил: «Не успел. Вот теперь наверстываю... А вот Игорек — это он Михалыча тащит — служил. Тоже танкистом. Ну, и Михалыч тоже.».
   «Понятно. А чтож сунулись одной машиной против всей колонны?2 — спросил Белоцерковский.
   Механик-водитель ответил ему: «Да мы просто ближе были.  Основные силы их примут на съезде с путепровода. Там еще четыре «Т-72», два «Т-64» и «ИС-3». На Иосифе, правда, вместо пушки подвесили несколько ПТУРСов...».
   Затем, помолчав, танкист добавил: «Машин немного, но как раз настолько боекомплекта хватает. Будет больше — как только на Дебальцево «котел» «доварим».».
   Григорий Федорович хмыкнул и спросил: «принцип «Бить врага его же оружием»  используете в полной мере?».
   Танкист ответил: «Ну да. Не все же время танки с памятников снимать...  ну, хотя и те воюют, у нас даже «Тигр» пошел...».
   Григорий Федорович произнес: «Слышал. Гудериану и не снилось, что его танк будет за Новороссию воевать...».
   В это время раненный командир пришел в себя, слабо зашевелился, простонал: «Воды... Пить...».
   Игорь поставил свою «ношу» на землю, сказал тому: «Погоди, Михалыч. Дойдем до места — будет те и вода и какава с чаем...  Ты «двухсотым» не собрался стать?».
   Тот простонал в ответ: «Типун тебе на язык, игореша... «.
   Тот отозвался, снова взваливая командира на спину: «Значит, нет. Ну, вот и ладушки...  Н-но, конячка...».
   Спустя десять минут дошли до дома Григория Федоровича.
   Калитка оставалась незапертой, потому ее просто толкнули и вошли во двор. Затем полковник Белоцерковский провел танкистов в дом.
   Здесь, прежде всего, расположили на небольшом диванчике раненного командира, Андрей поднес ему чашку воды. Тот не мог взять ее слабыми трясущимися руками — и Андрею пришлось самому поить командира; это было делом долгим, но необходимым — и потому Андрей был терпелив.
   Затем, когда механик-водитель осторожно отставил чашку на столик возле дивана, рядом с командиром сел на диван сам Григорий Федорович, снял с головы танкиста шлемофон, осторожно, бережно размотал успевшую промокнуть от крови повязку, попросил: «Ребята,  в шкафчике слева есть аптечка, достаньте, кто-нибудь, чистый бинт и зеленка.. И налейте мне еще воды. А то я даже рану осмотреть не могу.».
   Андрей пошел к шкафу. Открыл дверцу и быстро нашел то, что просил полковник Белоцерковский. Затем он положил бинт и пузырек с зеленкой на диван рядом с полковником, а сам, взяв кружку, налил в нее еще воды из крана умывальника.
   Григорий Федорович отрезал кусок бинта, сложил его вчетверо, намочил из кружки — и осторожно протер мокрым бинтом лоб командира, стирая с него запекшуюся ии свеженатекшую кровь. Осмотрел рану — и сказал: «Зацепило хорошо... Но лоб у вашего Михалыча крепкий. Хотя да — полежать бы ему еще где с недельку, чтоб поменьше его дергали...».
«Григорий Федорович, а у вас его оставить на несколько дней можно? Город под Новороссией, а мы вернемся и сами его потом заберем...» - спросил Игорь.
   Полковник подумал и остветил: «Оставляйте.  Присмотрю.».
   Затем он оторвал еще кусок бинта, накапал на него зеленки — и принялся дезинфицировать широкую рану-ссадину от осколка на лбу командира.
   Пока он занимался этим, Андрей спросил его: «Так «скорая» командиру не нужна?».
   Тот отмахнулся, ответил: «Какая, к монахам, скорая... Антибиотики ему нужны, мазь «Левомеколь», есть побольше... Самое простое, в общем.».
   Затем добавил: «В аптеку съездит кто-нибудь, тут пара остановок — и завезете то, что я назвал. Ну, еще, возможно, понадобится спирт — но, поскольку, это водка, тут вопросов нет.».
   В аптеку, как самый молодой, отправился Андрей; он быстро съездил туда. Вернулся и привез то, что просил Белоцерковский.
   Затем связался по телефону с командованием Ополчения, назвал адрес, где сейчас находится и, рассказав обо всем, что произошло, спросил о своих дальнейших действиях.
   На другом конце линии связи человек с позывным «Стрелец» посоветовал ему ждать приезда тягача для эвакуации подбитой «коробочки» и с тягачем вгозвращаться в расположение части...
   Около шести вечера, когда от путепровода, ведущего в город, еще слышались танковые «бабахи» и залпы «Градов» и тянуло пожарищным дымом, приехал и засигналил под домом мощный КрАЗ-»лаптежник» с «тралом». Танкисты попрощались с полковником Белоцерковским и, наказав ему беречь Михалыча, уехали, залезши для этого прямо на прицеп-»трал»...
   Прошло несколько дней.
   Командир танкистов, которого звали, как он сам рассказал, Ефрем Михайлович Санин, благодаря заботам офицера-ракетчика, быстро шел на поправку. Постоянно меняя повязки, нанося под них левомеколевую мазь, Григорий Федорович заметил, что уже на третий день на зияющем шраме в центре ссадины на лбу командира стала наростать тоненькая молодая кожа. Она. Как цветок к свету, тянулась от краев шрама к его центру, стремясь соединиться там, в центре и заростить шрам.
   В первые дни у командира бывали приступы сильного жара — и тогда отставной офицер терпеливо, как ребенка, поил его кипяченой водой....
   На пятый день Григорий Федорович уже снял со лба Ефрема Михайловича марлевую повязку.
   А на седьмой день экипаж приехал за своим «Филином» - именно такой позывной носил носил командир.
   С ними был лично Стрелец, командир Ополчения, который сердечно поблагодарил Григория Федоровича за сохраненную, благодаря его стараниям жизнь командира.
   Сам Белоцерковский, впрочем, посчитав, что тут ччерно-чубастый и кареглазый командир ополченцев несколько перегибает, ответил, что жизнь Михалыча была, в общем-то, вне опасности, а вот операции надо продумывать тщательнее...
   Командира «Т-72» забрали.
   А дегнь спустя произошло то, о чем и думать-то не хотелось, но что было всегда возможно на войне...
   Произошло это утром ненастного сентябрьского дня, когда было еще темно и по окнам барабанил косой дождь.
   Григорий Федорович Белоцерковский уже не спал, он полу-дремал, прислушиваясь к канонаде, доносящейся из района аэропорта и тревожно думал о том, не придется ли ему в самое ближайшее время выехать к сестре в Николаевку.
   От тревожной и нежеланной этой мысли его отвлек напористый стук в окно, который сопровождал говор в несколько голосов у самого окна. Было ясно, что какие-то незванные гости уже находятся по внутреннюю сторону забора, чего Григорий Федорович тоже совершенно не желал.
   Но, поскольку это уже было, уже случилось, ему не оставалось ничего другого, как приоткрыть форточку и спросить: «Товарищи, а вам что угодно?».
   Кто-то за окном в ответ глумливо заржал, другой голос ответил ему: «Цэ москали тоби товарыщи, а мы до тэбэ у справи... Колорадив пэрэховував? Знаемо, що пэрэховував.».
   Другой голос добавил: «Тому нэ кваптэся, выходьтэ и пойидемо до комэндатури.».
   Он понял, что придется выходить. 
   Годы срочной и потом — свехсрочной, по призванию, службы в армии научили его одеваться быстро, но не суетливо. Они же научили его трезво и хладнокровно мыслить. И потому, выходя к незваным гостям, он не ощущал ни страха ни желания за что-то оправдываться. Да и за что, собственно, оправдываться? Тогда, выхаживая раненного танкиста, он поступил совершенно правильно.
Григорий Федорович оделся и вышел во ддвор.
   Осмотрелся.
   Да, под его окном стояли четверо бандерлогов, а рядом с ними, надвинув пониже мокрую и от того какую-то жалкую, обвисшую кепку, стоял сосед — иван Середа, тот самый Середа, который все время сбрасывал обрезанные со своей абрикосы ветки ему за забор, тот самый, который с удовольствием прикарманил его двор, тот самый, который зимой воровал у него уголь... Глаза соседа выражали то, что обычно выражает недвусмысленное суетливо-довольное потирание рук.
   Мельком взглянув на соседа, Григорий Федорович подумал: «Ну ты и с*ка... Ничего, даст бог, жив останусь — я ж тебя найду, соседушка...».
   Затем, просто. Не препираясь, сказал, обращаясь к бандеровцам: «Ну что? Я готов, поехали.».
   Снова кто-то глумливо заржал, ему, офицеру советской армии, заломили руки за спину, клацнули тесные, грубо сработанные наручники — и, несколько секунд спустя его толкнули в спину, сопроводив толчок словами: «Та пишов вжэ... Пишов!!».
   Его подвели к тентованному грузовику «Урал», несколько человек, находившихся в кузове, потянули его за руки и плдечи, нимало не заботясь о какой-то аккуратности — которой он, впрочем, и не ожидал...
   Его вбросили в темный и сырой кузов, брезентовыйт полог опустился, машина дернулась и куда-то поехала. Ему самому ударили под дых прикладом автомата — стальным рамочным прикладом «АКС» и, когда он согнулся от боли, толкнули так, что он упал на пол. А когда он упал на этот холодный и мокрый пол, нога в подкованном армейском ботинке ударила его раз и другой, забивая его поглубже в кузов, подальше от бортов, где сквозь щели можно было увидеть дорогу...
   Спустя час машина остановилась.
   Его небрежно, как куль соломы, спустили из кузова на землю. Подошли уже виденные им бандэровцы и один из них, видимо. Командир, произнес: «До комэндатуры далэко, тому тут тоби будэ й комэндатура й тюрма й кативня, якщо ты спивпрацюваты нэ захочэш... «.
   Затем обратился к кому-то из окруживших их бандерлогов: «До ямы його! Й пойихалы, час чэкаты нэ будэ!!».
   Его толкнули в спину, принуждая идти куда-то, в сторону от грузовика. Он двинулся ы «указанную» сторону, одновременно осматриваясь и стараясь понять, где находится.
   Конечно же, не сразу, но он узнал эту местность. Это были задворки скотоферсы совхоза «Комсомолец», в котором он раньше не раз бывал. Это подтрверждалось и тем, что сквозь пелену дождя на западе маячил широченный вертикально стоящий «гриль» радарной антенны — по соседству, еще с советских времен, стоял дивизион ПВО.
   Сейчас с той стороны доносились раскаты разрывов — по занятому нацгадами «Комсомольцу» от души лупили из аэропорта.
   Григория Федоровича Белоцерковского подвели к глубокой узкой яме, выкопанной, видимо, недавно. Бандэровский командир толкнул его в спину и он едва не оступился, не полетел в эту яму, на дне которой явно угадывалась лужа нечистот.
   Бандэровец произнес: «Прошу до хаты. Пишов!!».
   Его еще раз толкнули — и на этот раз он не удержался на влажном и скользком крае ямы, поскользнулся — и провалился в эту яму, пахнущую свиным навозом. Падая, он ударился о камень, выступающий из стены ямы, ободрал себе локоть и, от боли, неловко, оопустился пятой точкой прямо в лужу на дне ямы, которая гулко плеснула под ним...
   Сверху донеслось: «Мы щэ прийидемо!! И тоди побачимо, як х тобою бути!!».
   Шаги бандэровцев удалились от ямы, а вскоре снова заревел мотор «Урала». Они уезхали...
   Оставшись один, Белоцерковский подумал: «Влип. Очень хорошо...  Но, ладно. Влип — надо не раскисать. Впитывать всю информацию, которую от них услышу. И вести себя спокойно. Не вызывать на себя гнев. Но и не обнадеживать их. Просто дышать ровно. Сейчас перемирие. Бог даст, попаду под обмен. А не попаду — ну, тогда будем думать...».
   Потом он подумал, что, для начала, надо отвести из ямы накопившуюся дурно пахнущую влагу.
   Он ощупал дно ямы.
   М одной стороны оно, вроде бы, имело уклон — и к этому уклону он прокопал руками канавку, по которой жидкие нечистоты теперь должны были стечь к борту ямы.
   Теперь ему оставалось сидеть и прислушиваться к раскатам разрывов «Градов» и снарядов «Гиацинтов».
   Эти разрывы то приближались, то отдалялись, но все они раздавались со стороны, обращенной к аэропорту — это захватившие аэропорт ополченцы выбивали теперь нацгадов и из совхоза, который находился от аэропорта «через забор»...
   Нацики вернулись к вечеру.