Он ушел, а мы остались

Мне всегда казалось, что он балагур и позер, с надрывом и пафосом, который свойственен взрослым капризным дяденькам и дерзким юношам до двадцати.
И всё это лишь от того, что внутри он, безусловно, оооочень тонкий и ранимый. И стеснительный. Вот этой своей бравадой, четкими и звонкими, прямыми звуками прикрывался от мира. А еще уверена, что он ОЧЕНЬ любил фотографироваться. Всегда представляла, как он долго-долго позировал перед зеркалом-витринами, прежде чем "нашел" свою знаменитую позу, ту, когда голова в бок и подбородок вверх.

Тогда, когда мы жили параллельно, я невероятно мечтала сидеть где-нить в уголке на квартирнике, незаметно, с обязательным условием - чтобы там был ОН! Я тогда не курила, но уже точно знала, что буду, потому что он просто внес культ сигарет в моё юношеское сознание! Казалось, что он не курит просто от того, что хочется курить, по привычке. Думалось, что он смакует сигарету, столько посвящает ей времени, потому что нашел в ней еще один смысл, тот , который нам еще не известен...

Такой же скрытый смысл был в том, как он держал гитару, в микрофоне, осени, черном цвете, тенях на глазах и в ПИТЕРЕ.
Да, от него веяло Питером, в котором, до момента наступления отрочества и юности, я побывала лишь раз. Это потом, позже, город-мечта моего поколения подарит запах и дух древней сырости, системы, квартирников, фенек и свободы. Но в нем, как и во всем поднебесном мире, уже не будет Вити...
А пока я сбегала от родителей и бродила по питерским улицам с мечтой о том, что могу Его встретить, случайно...
А вокруг все пели его песни: в скверах, переходах, закоулках улиц, во дворах на лавочках, у Казани. Город настойчиво штопали его аккорды, стежок за стежком.

Тогда во мне родилась к нему нежность...

На последнем звонке в школе мы не могли дождаться, когда же, наконец, закончится пафос торжественных речей, потому что знали, что Санька Мамаев возьмет гитару и мы в радиорубке - "за углом" - на лавочке в сквере затянем "Солнце светит и растет трава, но тебе она не нужна-а!...."

Я рада, что "застала" Его живым в то время, когда моя юношеская психика отсутствовала, не существовала, как понятие. Когда за спиной чувствуешь тяжесть не от мирских забот, а от крыльев, которые куда-то тебя обязательно уносят-заносят, при чем с регулярностью пару раз в час. Тогда казалось, что понятия "Цой жив!" не может быть НИКОГДА!

Тогда, уже более двадцать лет назад, я горько-горько заплакала. От обиды. По-детски эгоистично  я ревела от того, что больше не буду "с ним". Мне было жалко себя со своей мечтой о том, чтобы он вышел на меня из-за угла Садовой и попросил закурить. А я такая с листьями желтыми. И пахнет осенними кострами в парке...

Чуть позже мне было жалко Витю от того, что он никогда не узнает КАК будет ЗДЕСЬ дальше.А я узнаю. Примерно тогда родилась к нему любовь.
Теплая какая-то. Человеческая. Как к старшему брату.

Витя всегда будет со мной, как часть моей жизни, а не как "явление", которое будут смаковать сми в каждом юбилейном году всё больше, так, как затерзали Высоцкого. И всё будут и будут спрашивать "а смог бы он сейчас быть?" Эх, медиа-медиа... Смог бы. А как иначе. Мы же смогли?!

Говорят, всегда говорили, многие, что он чувствовал-предчувствовал, видел, что будет. Естественно!

Это стало ясно тогда, когда, став много старше, я начала читать его песни, как стихи. Когда у самой появились строчки на тему того, что "всё проходит и это пройдёт..." Это - возрастное.

Все просто. Каждый задумается о начале и конце в свое время, всерьез и надолго задумается, на всю жизнь. У него это случилось чуть раньше, потому, что он был тогда старше.
Потом мы сровнялись...
А потом я его обогнала...
И любовь к нему стала такая, как к младшему другу, с которым всегда просто и трудно одновременно. Просто от того, что он, друг, пока ничего не усложняет, застегнут на все пуговицы, ершист, а глаза его нараспашку. От того, что он прямолинеен и искренен в любом своем порыве. А трудности приходят не в общении с ним, нет. Они в ответственности за то, что ты творишь, из-за его веры в тебя и во все, что ты делаешь.

Потому что он ушел. А мы остались.