Жигули вы мои жигули

  Не поверите, были времена, когда жигули-шестерка стоили как трехкомнатная кооперативная квартира в столице. В те годы в моем кронштадтском дворе на полсотни квартир было две машины. Мотоколяска у безногого инвалида и шикарный белый экспортный москвич-408 у майора, отслужившего несколько лет в Африке. В соседнем подъезде кто-то добивал эмку (раритетную ГАЗ-М1). Все!
  А тут нам в рейсе неожиданно заменили порт захода. Торсхавн - Фарерские острова, на столицу Исландии - Рейкьявик. Рейкьявик, так Рейкьявик. Люди у нас по тридцать лет в море ходили и кое-что в экономической географии понимали. Радиооператор Марочкин вспомнил:
  - Заходили раз в Рейкьявик. Иду по пирсу, вдруг как задует, чувствую, сейчас унесет, а у меня в руках два пакета с шерстью, парусят, вот-вот руки оторвут.
  - Отпустил?!! - вскрикивают слушатели.
  - Ногой за канат зацепился, пакеты собой придавил и переждал. А так хороший город. Шерсть, свитера, да, еще там наши подержанные жигули сто долларов стоят.
  Неосторожная фраза всколыхнула команду. Если наш, размером с крейсер, белый пароход шел с заходом в Балтийск или в Полярный, то на борту с удобствами размещались человек сто, здесь и команда, и минимум прикомандированных научных работников. И ничего, программу исследований выполняли. Если же предстоял поход с заходами в порты иностранных государств, на него ехали научные сотрудники из самых разных институтов. По их рассказам в самих НИИ драка за такую командировку была ещё та. В самом деле, получаешь ты у себя в Москве или Баку сто двадцать инженерских рублей, а тут заграница, валюта, можно на несколько дней припасть к «язвам гнилого Запада». Пусть их осуждает тот, кто в СССР не жил.
  Итак, снова о Жигулях. Сто восемьдесят членов команды. Отбросили матросов срочной службы и практикантов из Ломоносовской мореходки. Осталось сто шестьдесят. И все хотят. Прикинули возможности. Носовой трюм, бак, вертолетная палуба. Влезало не так уж и мало - машин сто. Откинули автомотовладельцев. Тех, кто пытался скрыть наличие железного коня, активно обличали товарищи. Осталось сто сорок восемь упорно желающих, из которых следовало выбрать достойных. Беспартийный предпенсионный матрос нагло заявил, что в такой ситуации коммунисты должны сделать шаг назад. Но коммунисты не сдавались и шагали только вперед. С участием профкома и представителей служб долго разрабатывали систему отбора счастливчиков. Она была сложной и учитывала буквально все. Сколько лет человек проработал на судах экспедиции и сколько конкретно на данном пароходе, имел ли он взыскания, поощрения и т.п. Боцман - пришедший на пароход перед этим рейсом и оставшийся вне списка потенциальных автовладельцев - пригрозил, что во время погрузки пара машин случайно упадет за борт, и был восстановлен в правах. Я, сам по молодости оказался в резерве и подумывал, приобретя машину, подъехать на ней к пароходу, запереться изнутри и поставить командование перед фактом.
  Но тут в ситуацию вмешалась холодная война, и её ветер отвернул нас от Рейкьявика. И сразу в команде воцарились мир и спокойствие. Все помирились и, даже, на очередном собрании дружно проголосовали за какую-то резолюцию осуждающую что-то нехорошее международное.
  Как обычно, моя мечта сбылась у другого. Однокашник по Арктическому училищу встретил меня из похода на шикарной желто-черной «копейке», которую он купил в Голландии за 75 валютных рублей, что примерно соответствовало ста баксам.
  Прошло лет двадцать, я ехал в Москве на машине в районе проспекта Мира, когда под рычагом переключения передач что-то хрустнуло. По инерции докатился до тротуара, с трудом вписавшись между двумя иномарками. Когда заглянул под машину, увидел растекающуюся по асфальту масляную лужу.
  Древняя 'копейка' честно отъездила больше тридцати лет, сменив пятерых хозяев. Я снял магнитолу, забрал какую-то мелочь из багажника и ушел. Её потом у меня купили какие-то пионеры как раз за сто долларов. И было жалко даже не машину, а что-то другое, что осталось далеко в прошлом.