Миры Фрокла из Коллесиды

Миры Фрокла из Коллесиды.

(ознакомительный фрагмент)


Уже вечерело, когда со мной приключилось это несчастье.
Я давно знаю, что в этом мире я потерял всё. И семью, и дом, и себя и даже своё собственное имя, которого я не помню. Я давно никто. Я нищий бродяга. Самый настоящий нищий старик. И, наверное, смерть моя не была бы уж такой ужасной, скорее необходимая закономерность.
Наверное, я так бы и умер вблизи таверны, лежа в луже скверны, помоев, мочи и испражнений, если бы не этот симпатичный в хорошем костюме аристократа молодой человек, подоспевший весьма во время, что вытащил так удачно старого нищего за подмышки из грязи, дабы тот не захлебнулся окончательно.
Мне кажется, он один понял всю глубину моей горечи и безысходности, в какой я пребывал всё последнее время. И благо же я был мертвецки пьян, так ведь нет же, я был, как на зло, совершенно трезв в тот вечер и ни в одном глазу, чист, как стёклышко. В этот треклятый день у меня во рту не побывало и маковой росинки, чтобы можно было как-нибудь сослаться на действие винных паров. Никто мне не соизволил подать ни гроша.
Клянусь, мне уже приходилось валяться в нечистотах подобных этим и не единожды, но чтоб так дерьмово выкупаться с головой, за мной этого ещё никогда не водилось, ещё ни разу. Ни разу не приходилось за всё время своей истории нищенствования и побирушничества.
Я лежал тогда на спине, навзничь, а вода, обтекавшая моё, приподнявшееся заметно над водой, тощее тело, затекала в уши и уже норовила попасть в рот и в нос. Такая липкая грязная вонючая субстанция, подбираясь всё ближе и ближе, а я в то время усиленно пытался барахтаться и с помощью двух рук, действующих, как два винта, боролся за лишнюю минуту жизни, чтобы не утонуть мгновенно, как топляк. Силы мои таяли с каждой секундой, и я чувствовал, что слабну и больше не в состоянии продержаться. С полной уверенностью говорю, все жизненные силы были уже на исходе, когда, как агнц, нарисовался склонившийся надо мной этот молодой человек в образе аристократа, бросивший себя в жертву, как в пламя огня пушинку пуха.
Я не мог представить себе ничего более отвратительного в тот миг, чем захлебнуться в этой жиже, набраши в рот и во все внутренности чьи-то паршивые испражнения из чьих-то вероятно больных желудков, мучимых катарактами и язвами.
Его взгляд голубых лучистых глаз был поистине ангельским.
Он схватил меня за плечи и буквально одним рывком поднял чуть ли не на небеса над всей этой тошнотворной грязью и тащил до тех пор, пока я не ухватился руками за каменный край этой дерьмовой купели, в которой едва не испустил дух.
Я был ему безмерно благодарен за его старания, приложенные при моём извлечении из водянистых фекалий. Но чем я мог его отблагодарить за своё чудесное спасение, а иначе это и назвать было нельзя. Именно чудесное спасение! Я не мог даже выразить всю свою благодарность словами, лишь пускал слюни, отплёвывался и кашлял не в силах прокашляться, чтобы, наконец, освободить свои легкие от попавшей в них жидкости.
Не говоря ни слова, молодой аристократ небрежно обтёр, между тем, свои нежные и тонкие пальцы, как у музыканта, бархатным белоснежным платком. Бросил платок себе под ноги, совсем не заботясь о его безупречной чистоте и будущем употреблении, не ожидая услышать никакой от меня словесной благодарности, лишь для верности зрительно убедившись в моей крайней кошачьей живучести.
Мне было совестно перед ним. Ей-богу! Но в тоже время мне хотелось бы, чтобы этот молодой человек не уходил, а остался и поговорил со мной, но это было превыше всяких мечтаний. Я прятал от него глаза, чтобы ненароком не встретиться как-нибудь глазами и боялся высморкаться в руку, а лишь мелко покашливал и сплёвывал под ноги.
Хотя у меня в тот миг ужасно щекотало в носу. Возможно, я скривил физиономию, не в силах чихнуть, так сильны были рвотные позывы.
Руки ему я тоже пожать не мог, так как с меня стекали всяческие нечистоты, я был вымазан ими с ног до головы, как поросёнок. Не мог даже встать на ноги, а лишь стоял на четвереньках, пока не сел на тротуар.
Тем временем, пока я стыдливо опускал глаза и стряхивал с себя стекающую парашу, молодой человек откланялся.
Как только он ушёл, я подполз к брошенному им платку и прочёл на краешке тонкого бархата вышитые крестиком две буквы П. Н.
Так вот как звали моего спасителя! П. Н.! Павел Николаевич! Значит, он или Павел или Пётр, а возможно что-нибудь нечто более возвышенное. Чего мне никак не может прийти на мой скудный ум! Пафнутий Никандрович, например!
Я тут же спрятал платок в надорванный карман своей грязной атласной жилетки на голом теле, промокшей до нитки и теперь уже твёрже попытался встать с колен на ноги. Я обязательно его выстираю и высушу, чтобы хранить, как реликвию, как святыню.
Грязная вода стекала с меня, как со слона. Наконец, мне удалось, придерживаясь за край каменного дома и водосточную трубу, встать на ноги. Дьявольская купель была много позади, но я всё ещё шатался, как пьяный.
Затем смог слегка обмыться старой застарелой дождевой водой, что стояла в корытце под стоком. Прежде всего, лицо и голову. Однако же запах от меня шёл превратный. Платья своего я снять, вымочить сполоснуть ещё был не в силах.
Надо будет, как-нибудь поспрошать, что это был за господин. Ведь, вероятно, кто-нибудь из местных пьяниц, видел моё спасение или же этого господина. Хоть краем глаза. Спасать меня из них всё равно бы никто не стал, а почесать языком каждый рад. Впрочем, я не помню, вышел ли он из таверны или же вовсе в неё не заходил.  Следовательно, уж никак не мог из неё выйти. И видно просто проходил мимо. Но тогда как же он тут очутился и, главным образом, зачем? Ведь не за тем, чтобы вытащить меня из моего поганого положения и сохранить мою противную жизнь, за которую я до сих пор цепляюсь руками и ногами, чтобы вот так тут же исчезнуть, раствориться в воздухе, покинув это поганое место, навсегда? Всё это я потом непременно узнаю. Слухами земля полниться.
Вот только какого же чёрта ему тут делать?
Другие это видели, а для нас нищих это целое событие, которое может враз перевернуть всю безобразную жизнь с ног на голову, чтобы начать жить по другому. По умному, в отличии от моих знакомых и пропащих друзей попрошаек и воришек, а в общем-то, между прочим, таких же пьяниц и растяп, как я сам.

В этой поганой луже, где я только что не утонул, я потерял целый талер. Мне жаль было этих моих последних денег, что я приберёг для кружки холодненького пивка на вечер, что взбодрило бы меня на этот день или до конца дня, а возможно и на всю ночь, поумерив аппетит.
Я не дошёл совсем немного. Мне оставалось каких-то пару десятков шагов.
Внезапно, сам не зная для чего, я посмотрел на свои грязные нижние конечности и даже попятился. У самого носка моего побитого временем башмака лежала крошечная блестящая табакерка.
Ого! Откуда она здесь взялась? Это верно он обронил! Мой спаситель! – мелькнула мысль. Как же так! Теперь мне обязательно надо его найти! Хотя бы для того, чтобы вернуть ему его бесценный предмет. Из рук в руки. Табакерка верно именная или же памятная вещица. Теперь я должен буду поставить целью своей жизни обязательно его разыскать и вернуть её. Как же так!
Наклонившись, я поскользнулся и упал. Но я не чувствовал в этот момент никакой боли своими одеревеневшими коленями. Моё сердце замерло, а душа ушла в пятки, при виде как маленькая табакерка заскользила по мокрым камням, едва не свалившись в пролом, вниз под землю, где клокотала вода. Я увидел, как табакерка замерла на самом краешке.
От этого зрелища моё дыхание перехватило, а сердце стало биться ещё чаще.
Аккуратно подползая к краю пролома, как змея извиваясь всем телом, чтобы не упасть вниз самому, я дрожащими руками ухватил табакерку с двух сторон, как краб клешнями, непослушными раздутыми пальцами, не смотря на то, что свалившиеся длинные отросшие волосы на чёлке, как занавеси накрыли глаза полностью. Я  начал пятиться назад на коленях, опираясь в тоже время прорванными на локтях рукавами по шероховатым и мокрым камням назад и также скользя животом, но гораздо медленнее, чем подползал. Благо этого никто не увидел, а то, вероятнее всего, кто-нибудь, из наиболее наглых, отобрали бы у меня этот бесценный предмет и лишили бы меня этого удовольствия вручить моему спасителю, как плату за своё спасение, хотя бы, как возвращение части долга. Самую малость, но зато, как приятно бы было мне в этот момент вновь увидеть этого ангелоподобного молодого человека и его лучезарную улыбку.

Возможно, что я делал что-то не так в своей жизни, что оказался в таком положении, но сегодня я совсем не пил и ничего не ел.
Нет смысла идти и выпрашивать у булочника сотый раз без отдачи кусок хлеба. Всё равно не даст. Последний раз, когда он давал… Это было, если я не ошибаюсь, на праздник всех святых. Да и то сытный кусок подала, пожалев меня, жена булочника, а не он сам. Причём мной он был крайне недоволен, что я вновь сумел найти возможность, чтобы появится на его честные глаза. Меня давно уже никуда не пускали приличные люди. Моё присутствие как-то их тяготило и конфузило что ли.
На улицах прогуливающиеся франты, из более-менее обеспеченных, отгораживались собаками. Дамочки и вовсе не желали смотреть, иначе их, видите ли, может вытошнить.

Таверна была неподалёку. Всегдашнее моё пристанище. Когда в кармане звякала хоть какая-нибудь монетка, но заветной монетки сейчас не было. Этот факт невероятно меня огорчил.
Начинались сумерки, но едва я вспомнил, что у меня нет денег. А самое паршивое, что я до сих пор трезв, я тотчас поспешил при первых фонарях к известному среди бродяг процентщику еврею, дабы заложить эту самую табакерку. Эта табакерка могла сослужить свою службу. Мне нужно было срочно, как можно скорее, смочить горло.
Больше идти мне было некуда. Я жил, где придётся и ночевал также. В ночлежках, в подвалах, в бараках, в заброшенных домах, в общем-то, как и полагается простому нищему бродяге.
Все мысли по поводу благородства моей души вдруг отошли на второй план, я перестал думать о возвращении вещицы, как-только понял, что табакерка может мне принести монетки.

После того, как я окончательно осознал, что лишился в вонючей купели всех своих сбережений и естественно живительной кружки пива на сегодня, я всерьёз задумался о прямом назначении своей находки.
Урчание в животе требовало каких-нибудь опрометчивых действий, чтобы моё спасённое тело окончательно ожило. И вот я тут же подумал о табакерке.
Ещё  большей для меня сказкой стало открыть эту таинственную и загадочную табакерку аристократа и хотя бы одним глазочком взглянуть на её содержимое или нюхнуть носом тот аромат табака, что в ней пребывал и находился и к которому вероятно не раз прикладывался этот самый аристократ. Без сомнения дух самого наилучшего табака, который имеется в мире, обретался в ней, как орех в скорлупке.
Возможно тогда, голод на время отступит и в голове посветлеет. Как же я ошибался!

Но какого же было моё удивление, когда я нёс её под заклад, чтобы затем выкупить. Остановившись в одной подворотне у фонаря и повозившись с минуту, я всё же умудрился как-то её распечатать, то бишь открыть, подцепив удачно ногтем. Моим глазам предстала удивительнейшая картинка, движущихся шариков внутри, без всяких видимых проволочек, механизмиков и ниточек, которыми они бы, без сомнения, должны были быть подсоединены по логике вещей, как и в любом мнимо сказочном инструменте, как и в кукольном театре, если бы табакерка являлась самой обыкновенной.
Я долго её рассматривал при свете уличного фонаря и не верил глазам.
Шарики сами собой крутились и функционировали, не понятно как и зачем они раскручивались. Я боялся помешать им в их непонятном движении, чтобы как-нибудь ненароком не расстроить их волшебное кружение и не сломать эту волшебную вещицу. Шариков всего было девять. Восемь мелких и один в центре крупный и жгучий, горящий, как свечка в ночи. Я попробовал пальцем и тотчас его отдёрнул. Край кожи обожгло, как от огня.

Что это? - думал я. Уж не помутился ли у меня как-нибудь рассудок?
Пока, наконец, не прочёл маленькую надпись на крышке. После того, как прикрыл крышкой, боясь расстроить невидимый двигатель или пружинку, воздействующую на внутреннее вращение вокруг своей оси. С помощью, которой я и мог наблюдать этот чудесный танец разноцветных шариков.
Надпись на внутренней стороне крышки крупными позолоченными буквами загадочно гласила. Миры Фрокла из Коллесиды.