Похищение Достоевского

Каждый век в своем блеске похож друг на друга, и каждый век в своем упадке загадочен по-своему.
Не требуйте от художника пышных красок, - они уже не способны скрасить меланхолию существования.
Но перейдем к нашей занимательной истории.
По вечерам я имел обыкновение совершать свой променад, заканчивающийся посещением роскошных рестораций. Здесь царил тлетворный дух говорливых краснобаев, непрерывно дискутирующих о злободневной политике. Впрочем, едва ли их бесхитростный диспут мог хоть как-то меня заинтересовать.
Сев возле окна, я со свойственным азартом начал разглядывать незнакомцев, ускользающих от моего проницательного взгляда. Но вдруг мне на глаза попался странный человек, как будто ищущий себе успокоение в нашем скромном помещении.
Я учтиво пригласил его к себе за стол с той лишь целью, чтобы справиться о его самочувствии. Он без прикрас ответил «нормально» и спросил, как меня величать. «Савелий Игнатьевич». «Прекрасно, я так и знал».
Оказывается, он давно хотел со мной познакомиться и знал о моей привычке прогуливаться по здешним местам.
Звали его Ермолай Алексеевич, и работал он в библиотеке Достоевского. Занимался он тем, что каталогизировал книги и прочую бумажную продукцию, имеющую отношение к Федору Михайловичу. Можно было не записываться в очередь к гадалке, чтобы понимать: что-то случилось именно в библиотеке. На его лице был написан вызов. Ему невыразимо хотелось поделиться со мной приключившейся историей. Мы заказали с ним по бокалу изысканного вина, и он принялся мне рассказывать свой случай.
В сущности, ничего сверхъестественного не произошло. Повседневный уклад нарушило известие о том, что нашлась пропавшая рукопись Достоевского - своего рода, черновик «Преступления и наказания». Ее доставили в библиотеку на рачительное хранение. Ермолай Алексеевич, как человек педантичный, немедленно взялся ее анализировать и пришел к выводу, что по первоначальному плану старуху-процентщицу должен был убить отнюдь не Родион Раскольников.
Сотрудники библиотеки пришли в замешательство. Ведь сие известие ставило под сомнение авторитетность многих диссертаций, посвященных значению убийства Раскольникова! Более того, докторские и кандидатские звания оказались под угрозой обнулирования. Научное сообщество было потрясено. В особенности сотрясался директор библиотеки, доктор филологических наук и коллекционер редких рукописей Савл Петрович. «Этого просто не может быть!» - недоумевал он.
Смотритель читального зала Порфирий Леопольдович, человек широко религиозный, восклизал с радостью: «Я же говорил, что Роскольников не виноват! Ведь в нем сидела частичка Бога - он не мог убить».
Один Ермолай Алексеевич продолжал трезво смотреть на ситуацию и силился расшифровать рукопись.
Однако возникало ощущение, что никому не было дела до него. Иногда казалось, что его старания вообще идут поперек всеобщему интересу. Будто и не нужно было ничего открывать.
Ермолай Алексеевич впадал в ипохондрию. Злился, ведь к нему никто не прислушивался. А открытие было на пороге: вот-вот и он узнал бы - кто на самом деле, по замыслу, должен был быть убийцей!
И вот спустя несколько дней, когда Ермолай Алексеевич пришел на работу, то на нем не было лица. Он был весь не свой. Впрочем, на это никто не обратил внимание, так как на него никто никогда не обращал внимание. Но уже через несколько часов, когда директор библиотеки Савл Петрович собрал всех в своем кабинете, стало ясно: дело плохо.
Рукопись Достоевского украдена!
Кому она была нужна? Зачем понадобилась? И кому выгодно было избавиться от рукописи?
Осушив очередной бокал вина, я посмотрел в пьяные глаза Ермолая Алексеевича. Они были полны горя и разочарования. Я понимал его профессиональную катастрофу. Столько вложить стараний, чтобы узнать, кто убийца - и все напрасно! Как часто человек становится заложником капризной фортуны.
Было принято решение обратиться в детективное агентство, специализирующееся на поиске старых рукописей. Среди множества квалифицированных сотрудников, знатоков своего дела, мастеров расшифровки египетских иероглифов, исследователей вавилонских свитков и носителей мертвых языков, был выбран один - самый лучший специалист. Маленькая девочка.
Во-первых, по своей наивности она умела втираться в доверие, во-вторых, была юркой и шустрой, а, в-третьих, знала законы алгебры и геометрии, о которых более возрастные сотрудники едва ли имели предположение в силу выветрившихся школьных знаний.
Итак, она звалась Татьяна. Татьяна Сильвестровна.
Ее круг подозреваемых сходился на трех фигурах.
Первая - сам директор Савл Петрович. Он был заядлым коллекционером. В его шикарной книжной коллекции можно было найти Гомера, причем как в греческом оригинале, так и в латинских переводах. Савл Петрович отличался сдержанностью и аристократичностью, но, как правило, такие люди и пользуются своей репутацией в самых изощренных злодеяниях.
Второй - смотритель Порфирий Леопольдович. Он слыл натурой вспыльчивой и вольной. Религиозной чувство не разрешал попирать никому. О своей вере заявлял во всеуслышание, однако что на самом деле таилось в его душе, не знал никто.
Третий - постоянный посетитель библиотеки, еврей Антон Павлович. Самый преданный раб чтения со времен Фомы Аквинского. Хотя не исключено, что я заблуждаюсь - касательно Фомы Аквинского.
Все они вызывали подозрения у Татьяны. Она, как подлинный знаток человеческих душ, отдавала себе отчет в том, что к каждому человеку нужен свой подход. Поэтому она тщательно проштудировала книги по светскому этикету и старательно подбирала себе наряд на каждый случай.
К Савлу Петровичу она записалась в очередь на встречу. Личностью он был нердинарной и жил в неординарных условиях. Его особняк кричал барочной изысканностью, венская мебель свидетельствовала о его отточенном вкусе, а картины эпохи ренессанса делали его жилище поистине величественным!
Татьяна, облачившись в одежды, которые не вызвали бы подозрения, обходительно поздоровалась с коллекционером, но обратила на престранную деталь: он не пожал ей руку. При этом он сам совершил аналогичный акт протягивания руки, но элементарно не заметил ее. Очевидно, он был слепой. Неожиданный поворот придал встрече особого аромату.
Савл Петрович пригласил Татьяну в гостиную, где манерно начал хвастаться своей коллекцией. «Вы же покупаете старые рукописи, правильно я понимаю?» - спросил он.
«Конечно, за этим я и здесь», - уверенно ответила Татьяна.
«Тогда я покажу вам одну рукопись, о которой вы никому не должны рассказывать! Это моя гордость. Вещь, которая может перевернуть весь мир. Но я решил скрыть ее ото всех. Но за хороший капиталец, как вы понимаете, всегда можно и договориться».
Он засмеялся. А Татьяна сидела в предвкушении.
«Вот, смотрите». И он протянул пустой листок Татьяне. «Это оригинал «Капитала» Маркса. Вернее, не Маркса. Судя по почерку, это Ницше! Да-да, именно Ницше написал «Капитал».
Разумеется, Татьяну изумило не столько великое научное открытие коллекционера - его заявление, вообще говоря, она пропустила мимо ушей, - сколько его слепота. Вся его хваленая коллекция на поверку была уже кем-то продана. В его журнале хранились лишь пустые листочки, о мнимом содержании которых по памяти он мог рассуждать часами, в подробностях расписывая их историю и значение для человеческой мысли. И Савл Петрович жадно хранил эти знания в своей душе, в то время как на деле являлся нищим слепым неудачником. Едва ли он мог украсть рукопись. Он и свои-то сбереч был не в состоянии.
К свиданию с Порфирием Леопольдовичем Татьяна готовилась старательно. Она надела свой самый эффектный наряд светской львицы, ведь ей предстояло оказаться на балу. Да, несмотря на свои громкие религиозные взгляды, Порфирий Леопольдович не чурался щеголять среди дам света! На балах он выглядил неотразимо и всякий раз в разговоре о повседневном прибегал к выразительным цитатам из Библии. Это добавляло весу. Ведь как сказал Лука или Иоанн, никто другой не скажет. Этот козырь не перебить.
Татьяна мастерски выманила Порфирия Леопольдовича на танец. Они кружились в вальсе так, что взгляды публики были прикованы исключительно к ним.
«Что вы за лютая бестия?» - спросил Порфирий Леопольдович.
«Я - святое причастие, что так пьянит ваш разум», - ловко ответила она.
«Да вы просвещенная особа!»
«Да, недавно прочла у Оскара Уайльда: «У дам просто умопомрачительная интуиция. Они замечают все, не считая тривиальных вещей».
Порфирий Леопольдович покривил лицом и признался, что никогда не читал Уайльда, хотя и слышал о нем. В процессе разговора выяснилось, что он вообще не читает книг, кроме Библии, исходя из принципиальных соображений. Должно быть, чтение светской литературы претит ясности ума и нравственному чувству. Нет, он не мог украсть рукопись Достоевского. Он ее даже не стал бы читать. Она ему просто не нужна.
Дело за Антоном Павловичем, хитрым и проницательным евреем-книжником. Такого не проведешь. С ним жонглирование аргументов не пройдет. Тут нужно оружие посильнее.
Антон Павлович проводил все свое время в библиотеке, денно и нощно, без перерыва. Когда и где он спал - для всех оставалось неведомым. Казалось, что он прочитал больше книг, чем их написано за всю историю человечества. Он даже заказывал журналы из других стран, дабы не отключаться от неиссякаемого информационного потока.
Татьяна столкнулась с человеком, ум которого насктолько остр, что заточить его не смог бы ни один философский камень. Впрочем, когда невозможно добраться до ума, копают в самое сердце, в самое существо человека.
«Я готова вам заплатить, сколько вы захотите за рукопись Достоевского», - сказала Татьяна, обезоружив еврейскую натуру Антона Павловича. Он заколебался, уж больно хотел ее заполучить.
«Вы знаете, я бы отдал душу дьяволу за эту рукопись, только бы ее продать вам, но, увы, лишен этой возможности. Не то чтобы дьявол побоялся бы подписать соглашение со мной, рискуя опростоволоситься и быть обманутым. Просто я и в самом деле не обладаю этой рукописью».
Еврей не мог соврать. От больших денег отказываются не обманщики, а дураки. Каковым, несомненно, Антон Павлович не являлся.
Изрядно опьянев, я уже не мог дослушать эту историю до конца. Как детектив не исхитрялся, проку не было никакого. Да и мое сознание заблудилось в лабиринтах следствия. Ермолай Алексеевич пристально смотрел на меня и изумлялся: «Я вас умоляю, и вы туда же!»
Он словно обиделся на меня. Грусть сменилась злобой. Он сказал: «Я привык, что меня никто не замечал в библиотеке, никто меня не слушал, но даже вы… даже вы не внимательны ко мне».
Как же я мог забыть о еще одном подозреваемом! Подозреваемом, который сидел подле меня и рассказывал мне мучительную историю одиночки. Человека, слово которого не значимо в этом мире, слово которого тонет в громадном людском невежестве.
Ермолай Алексеевич сказал: «Коллеги обходили меня стороной. Даже детектив не подумал меня подозревать! Представьте себе! Я - тень. А, между тем, я знаю, кто убил старуху-процентщицу. Знаю его имя! Я расшифровал рукопись».
Тщедушный безумец. Как он жалок в своих дерзких попытках доказать миру теорему, к которой сам мир абсолютно равнодушен.
Я смотрю в его самоотверженные глаза - и замечаю там присутствие смерти. Его лицо меняется. Ему становится плохо. Вдруг он умирает. Прямо возле меня. Сделав последний глоток вина. Умирает. От яда.
О, небеса! Полиция находит у меня в кармане яд. Ермолай Алексеевич подложил его мне и покончил жизнь самоубийством. Ничтожный, подлый человечишко, он подставил меня! Меня обвинили в том, чего я не совершал. Ты - тень в Преисподней, лишенная качеств. Отражение пустоты современной цивилизации. Ты желал чего-то доказать, корпел над рукописью Достоевского. И что в итоге? Ты разочаровался и совершил зло. Подонок! Скотина… И все же: почему именно я?
Следующим днем по всей стране газеты выходили под следующими заголовками: «Найдена рукопись Достоевского», «Савелий Игнатьевич - убийца!»