Ариадна Эфрон

Ариадна Эфрон - переводчица прозы и поэзии,  дочь Марины Цветаевой и Сергея Эфрона.Никто из ее близких не знал, что она пишет стихи, она никогда их не публиковала.

***
В тайге прохладной
Ребячей радостью
Ребячей сладостью
Встречают ягоды.

Черничные заросли,
Брусничные россыпи.
Мол живите до старости,
Мол ешьте досыта!
Мол кушайте, други!
Мол счастливы будьте!
Мол только пригубьте!
Мол не обессудьте!

Не хочу вас, заросли!
Не желаю, россыпи!
Не хочу — до старости!
Не желаю — досыта!

Мне б яблочка российского разок куснуть,
В том доме, где я выросла, разок уснуть!

 Вот как Aриадна Цветаева писала о матери,  Марине  Цветаевой:
"Моя мать, Марина Ивановна Цветаева, была невелика ростом — 163 см, с фигурой египетского мальчика — широкоплеча, узкобедра, тонка в талии. Юная округлость ее быстро и навсегда сменилась породистой сухопаростью; сухи и узки были ее щиколотки и запястья, легка и быстра походка, легки и стремительны — без резкости — движения. Она смиряла и замедляла их на людях, когда чувствовала, что на нее смотрят или, более того, разглядывают. Тогда жесты ее становились настороженно скупы, однако никогда не скованны.
Волосы ее, золотисто-каштановые, в молодости вившиеся крупно и мягко, рано начали седеть — и это еще усиливало ощущение света, излучавшегося ее лицом — смугло-бледным, матовым; светлы и немеркнущи были глаза — зеленые, цвета винограда, окаймленные коричневатыми веками.

Казавшееся завершенным до замкнутости, до статичности, лицо было полно постоянного внутреннего движения, потаенной выразительности, изменчиво и насыщено оттенками, как небо и вода.
Но мало кто умел читать в нем.
Руки были крепкие, деятельные, трудовые. Два серебряных перстня (перстень-печатка с изображением кораблика, агатовая гемма с Гермесом в гладкой оправе, подарок ее отца) и обручальное кольцо — никогда не снимавшиеся, не привлекали к рукам внимания, не украшали и не связывали их, а естественно составляли с ними единое целое.
Голос был девически высок, звонок, гибок.
Речь — сжата, реплики — формулы.
Стихи читала не камерно, а как бы на большую аудиторию.
"Если бы я была с мамой, она бы не умерла. Как всю нашу жизнь, я несла бы часть ее креста, и он не раздавил бы ее. Но все, что касается ее литературного наследия, я сделаю. И смогу сделать только я".

В письмах - к московским "теткам", к Анастасии Цветаевой, также находящейся в лагере, - после получения страшной вести о самоубийстве матери (31 августа 1941)  мысль эта проходит как заклинание.

Прекрасны слова дочери, и можно в них поверить, так оно  и было бы, если бы мать и дочь не разлучили в 1939 году.

 27 августа 1939 г. Ариадна Эфрон была арестована органами НКВД и осуждена по статье 58-6 (шпионаж) Особым совещанием на 8 лет исправительно-трудовых лагерей.

Давно читала книгу о жизни Ариадны Эфрон, ее письма. Она любила женатого человека...

В  Википедии:

 Муж («мой первый и последний муж») — Самуил Давидович Гуревич (в семье известный как Муля; 1904—1952, расстрелян), журналист, переводчик, главный редактор журнала «За рубежом». Детей у Ариадны Эфрон не было.

 С. Д. Гуревича — (Алиного) Мулю — тоже забрали в августе. В библиотеке. И когда к нему в квартиру ввалилось сразу восемь человек, его жена Шуретта (был женат), вскочив на подоконник, хотела выброситься в окно. Но ее успели схватить.

...Недавно в одном доме я встретилась с сотрудницей ТАСС, с которой Муля работал до последних дней, - пишет Мария Белкина в книге
«Скрещение судеб». -  Она тоже отсидела свой срок! Она рассказывала мне, что у нее с Мулей часто совпадали ночные дежурства, они работали в смежных отделах: он — в английском, она — в немецком. Дежурить с ним было всегда интересно, и ночь быстро проходила — он умел придумывать и рассказывать всякие занимательные истории. Ей нравился Сэм, как звали его в ТАСС; он был умен, остер и даже зол на язык, и даваемые им прозвища потом всю жизнь сопутствовали людям. Он пользовался популярностью среди работников ТАСС, там даже бутерброды ели «по Сэму» — многослойные, кладя на хлеб все сразу, и сыр, и колбасу, и рыбу — все, что попадало под руку. В ТАСС в те годы шли аресты, все были постоянно взбудоражены, а Сэм казался спокойным, или умело делал вид, что спокоен. Ей потом припоминалось, как во время ночных дежурств он обязательно раза два звонил домой — словно бы проверял, как там, и давал знать, что у него все в порядке... И вдруг его совершенно неожиданно исключили из партии как бывшего еще в студенческие годы троцкиста и уволили из ТАССа.

Он еще какое-то время ходил на свободе. Мои товарищи говорили: к одному он как-то зашел домой, сказал, что разбил всех друзей на квадраты и теперь обходит их и выясняет, не могут ли они помочь найти ему работу; другого он встретил на улице почти накануне ареста и жаловался, что ничего не получается с работой — нигде его не принимают...
— Ну что же, — сказал он, — не устроюсь, буду на Клязьме, на даче у Шуретты, разводить кур!
Разводить кур ему не пришлось...
Та моя приятельница, которую связали шпионской работой с Мулей, говорила мне, что она видела его там, на Лубянке. Ее привезли из Бутырок, втолкнули в узкую длинную комнату, где спиной к окну за столом сидел ее следователь по особо важным делам, сбоку стенографистка. Следователь, не дожидаясь, пока моя приятельница сядет, продиктовал, что идет очная ставка такой-то с С. Д. Гуревичем. И сразу задал вопрос: «Вы передавали секретные документы, выкраденные вами из сейфа Академии наук, С. Д. Гуревичу?» И сам же за нее ответил: «Да, передавала». Затем следовал вопрос: «С. Д. Гуревич, вам такая-то передавала секретные документы, выкраденные ею из сейфа Академии наук?» — И сам же следователь отвечал за С. Д. Гуревича: «Да, передавала». И все это в темпе: вопрос — ответ, вопрос — ответ. Приятельница никак не могла понять, в чем дело, что происходит, потом перебила следователя:
— Позвольте, какая же это очная ставка с С. Д. Гуревичем, когда самого С. Д. Гуревича нет?!
— Как нет, вон он!
И следователь показал рукой за ее спину. Приятельница обернулась — в углу, дверь открывалась в комнату так, что, когда она вошла, она не могла его видеть, его заслонила дверь, — сидел Муля, вернее, можно было догадаться, что это был он. Свет из окна туда плохо доходил, да и Муля был мало похож на себя. Он сидел понурый, опустив голову, свесив руки между колен, сцепив пальцы. Когда она обернулась, он головы не поднял, так и продолжал сидеть молча, так за все время очной ставки и не проронил ни звука. Он, должно быть, даже и не слышал, о чем говорил следователь, он был глуховат. Следователь продолжал задавать вопросы и ей и ему, и сам давал ответы и за него и за нее. Окончив, он предложил ей подписать протокол. Она не подписала, подпишет потом, спустя несколько дней, заставят... Когда ее уводили, она сверлила Мулю глазами, но он продолжал сидеть все в той же позе и не взглянул на нее...
Его расстреляли в июле 1952-го.
После 1952-го наступает год 1953-й! И начинается он страшно и постыдно, но, впрочем, — чему, чему только не были мы свидетелями! — этот год просто ударил по нас девятым валом, хотя шторм бушевал уже давным-давно. Развернув утренние газеты 13 января 1953 года, мы, уже вроде привыкшие ко всему, ужаснулись...
Арест группы врачей-вредителей
Некоторое время тому назад органами госбезопасности была раскрыта террористическая группа врачей, ставивших своей целью путем вредительского лечения сократить жизнь активным деятелям Советского Союза.
В числе участников этой террористической группы оказались проф. Вовси М. С., врач-терапевт; проф. Виноградов В. Н., врач-терапевт; проф. Коган М. Б., врач-терапевт; проф. Коган Б. Б., врач-терапевт; проф. Егоров П. И., врач-терапевт; проф. Фельдман А. И., врач-отоларинголог; проф. Этингер Я. Г., врач-терапевт; проф. Гринштейн А. М., врач-невропатолог; Майоров Г. И., врач-терапевт.

Мария Белкина
«Скрещение судеб»

АЛИНЫ УНИВЕРСИТЕТЫ
(часть третья)
http://tsvetaeva.synnegoria.com/WIN/belkina/belkB15.html