Биологический возраст

Володя Ашейчик никогда не значился между завзятых читателей. Хотя книги, конечно, в руках держал. Сказки братьев Гримм так прочитал когда-то аж два раза. Очень уж были захватили его те страшненькие истории. Не раз учил наизусть стихотворения, которые учителя задавали. Правда, тут же, по сдаче, их и забывал. Что было, то было.
Печатных текстов не чурается Володя и во взрослости. Работает он машинистом башенного крана на строительстве. В обед спускается вниз, в вагон-бытовку, где они, строители, подкрепляются. Часто после кого-нибудь останется кусок газеты, в котором еда принеслась. Ашейчик подберёт этот кусок, потом вскарабкается на кран, аккуратно кусок разгладит и прочитает там всё до последней строки.
Времени свободного у него там наверху хватает, чего же и не поинтересоваться новой информацией.
И вот как-то – было оно десять лет назад – вычитал Володя в одном из таких обрывков, что, оказывается, у людей существуют два возраста. Один – это сколько лет человеку по паспорту. Иначе говоря, паспортный возраст. А другой – это так называемый реальный биологический. То-есть на сколько лет человек себя ощущает.
Очень заинтересовала Володю эта информация. Начал он себя прощупывать насчёт этого самого биологического возраста. И с большим удивлением обнаружил, что он значительно моложе, чем записано. По паспорту ему сорок три, а чувствовал он себя намного меньше, где-то на тридцать два, тридцать три. Целых девять-десять лет разницы.
Володя сильно обрадовался, открыв это обстоятельство. Он уже начал был себя понемногу со счетов списывать. И, выходит, напрасно. Жить ещё можно и жить. Неважно, что там выведено в паспорте. Главное – собственное здоровье там, настроение.
Как раз в то время недалеко от Володиного жилья, за два квартала, в доме культуры швейников, начались по субботним вечерам новые танцы. Для взрослого контингента. Их так и назвали: «Для тех, кому за тридцать». Благоприятную эту околичность Володя решил использовать на всю полноту.
В свои сорок с лишним Володя жил одиноко. Мать его семнадцать лет назад скончалась. Отец ещё раньше неизвестно куда сошёл. Иногда к Володе, в его небольшую двухкомнатную квартиру, приходили женщины. А так жил один.
Хватит, сказал сам себе Володя. Сколько можно. Пора менять ситуацию. Надо искать. Где-то же она есть. Обязательно. Печалится там, киснет, надежду тратит. И вот я. Сходимся, живём. Неужели будет плохо?..
В какую-то из суббот он тщательно побрился, собрал нехитрые свои пожитки, сходил в баню. От души попарился, побаловался пивом с селёдкой. Вернувшись домой, основательно отдохнул. Вечером подкрепился колбасой, надел костюм с галстуком, помочил щёки одеколоном и побрёл в тот самый дом культуры швейников.
Хотя, конечно, никаких это был дом не швейников, а самых что ни есть швейниц. Оркестр там уже музыку вовсю выдаёт, звучат разные танги, вальсы. И всюду стоят и ходят швейницы. Или, может, других каких специальностей. Кто их там разберёт. Парами и по одной. Такие все пристойненькие, чистенькие, словно только что на свет родились. И это, что чистенькие, очень понравилось Володе. Высмотрел он ладную, с мягким выражением глаз женщину, подошёл неспешно к ней. Немного для приличия помолчал и, грустно вздохнув, сказал:
- Хорошая музыка… Приятная… Какие-то воспоминания вызывает… Детство, юность… Куда что делось… Всё исчезло, уплыло… А?.. Да?.. Вы… одна здесь?..
- Одна,- встрепенувшись, ответила та. – И… вы?..
- Как видите.    
Слово за слово, пошёл разговор. Женщина исподтишка присматривается к Володе. И чем дальше, тем больше находит, что мужчина ничего себе. Пряменький. Голубые глаза. Отглаженные брюки. Вполне приличный пиджак. Какой-то пахнет парфюмерией. Не шанель, конечно, однако ничего, нюхать можно.
- Такое вот бытие…- говорит тем временем Володя. – Этакое вот существование под луной. И всё один, один… как хвост у чёрта. – Негромко он смеётся, потом задушевно продолжает: - Остобрыдело уже… Хочется живой души рядом. Женского присутствия… Поговорить… С работы чтобы встретила… А там, смотришь, пополнение… Так и вижу: вечер, сижу перед телевизором. Сбоку жена, тоже в кресле. Что-то вяжет. Торшер светит. Хорошо, уютно. И, знаете, дитятко, пузанчик эдакий ползает по ковру… Ха-ха-ха…
Женщине самой не раз виделись такие вечера с мужем, телевизором, торшером и пузанчиком, ползающим возле её ног; тихонько она Володе подхихикивает. Внутри у него отлегает. Он уже был забеспокоился, что слишком круто взял, сразу начав рассказывать о своих будущих семейных видах.
- Простите, а… сколько вам лет?.. – говорит приязненно Володя. – Годочков сколько?.. Я, может, немного спешу… Да как-то же нужно… Мне четвёртый. А вы?..
- И мне… тридцать… - произносит с некоторым внутренним сопротивлением женщина.
- Ну, вот. Может, мы с вами один одному подойдём,- говорит благодушно Володя. И приглашает женщину на вальс. Потом они расслабляются в танго. Затем, под быструю рваную мелодию, дёргают руками и ногами, стараясь, впрочем, придать этим дёрганьям красоту и упорядоченность; у неё такое получается лучше.
Калорий во время предварительного знакомства затрачено много. Буфета, значит, не миновать.
Володя угощает женщину пирожными в форме небольших боровиков, и, когда третий грибок исчезает в её рту, ненавязчиво интересуется её дальнейшими планами на этот вечер. Женщина слабо поводит плечами. Никаких особенных планов на вечер она не имеет.
- Идёмте ко мне,- говорит Володя. – Около десяти минут ходьбы. Предложу вам хороший кофе. Оно неплохо было бы и здесь. Но здесь почему-то не готовят.
Женщина скромно соглашается. Володя действительно предлагает ей неплохой кофе, растворимый. (Продукта этого назапасил он целых четыре банки. Нельзя допустить, чтобы алтарь любви пустовал.) Кроме того, на алтарь выкладываются булочки с изюмом, а также шоколадина. Всего понемногу отведав, женщина становится явно мягче, расслабленнее. Володя включает магнитофон. Легонько обнявшись, топчутся они посреди зала; затем женщина подходит к окну, смотрит через форточку в вечерний сумрак, и лицо её грустнеет. Дождит, кажется. Как это домой добраться. Зонт не взяла.   
- Дождь, да,- говорит Володя. – Оставайся у меня. Поздновато уже всё-таки. Куда на эту улицу. Оставайся. У нас будет только лучшее.
Столько искренности, доброты и чего-то такого, неуловимо-влекущего, в его интонации… как раз того, что женщине и хотелось услышать. Она остаётся на эту ночь, приходит на вторую, третью, а дальше просиживает у Володи уже и вечера. 
И что, вот она, желанная перемена судьбы? Иди в ЗАГС, расписывайся и обзаводись, как все люди, новыми креслами, торшером да карапузиком, забавляющимся мягкими да твёрдыми игрушками на ковре?..
Если бы оно происходило так. Совсем другой был бы коленкор. Но почему-то не фартит Володе с избранницами. Причём нельзя сказать, что они какие-то там сварливые, неприятные, глупые или, наоборот, слишком умные. Каждая из женщин по-своему симпатичная, пристойная, умная как раз в меру и, конечно, ухоженная, чистенькая. Беда в том, что Володя не совпадает с ними внутренне. Он и сам не может в точности определить, что не устраивает его в той или иной полюбовнице, но только в какой-то из моментов, где-то на шестой-седьмой неделе знакомства, ясно чувствует: всё, тема закончена. И тогда приходится расставаться.   
Бывает это по-разному. Услышав, что встречаться больше не стоит, одна из женщин вздрогнет, замрёт, быстро потом соберётся и тихо, молча, избегая глянуть на Володю, сойдёт.
Другая слова Володи воспримет на удивление спокойно. Во всяком случае, внешне. Разве что поднимутся брови, или опустятся уголки губ. Подумав немного, она подойдёт к зеркалу, достанет помаду из своей сумочки, подмажет губы (уголки уже поднялись) и, прежде чем покинуть квартиру, размеренно произнесёт:
- Конечно, мужчинка ты у нас молодец. И спутниц – временных – ты себе ещё найдёшь. Смотри только, осторожно в шурах-мурах, а то головку можешь скрутить.
Выйдет и даже дверью не хлопнет.
А третья начинает бунтовать.
- Володя, лапочка… Я… Ты что?.. О чём?.. Нам так хорошо, и ты… Ты… что-то…
- Закруглять. Надо закруглять,- говорит терпеливо и вместе с тем жёстко Володя. – Не подходим мы один одному. Что сделаешь. Слишком разные. Лучше будет разойтись.   
- Да… ты же ещё вчера совсем иначе говорил… Забыл?.. Приятное… хорошее… Я тебе верила…
- Не надо выдумывать. Мало ли что тебе показалось… Тупик уже у нас… приехали… Дальше нет куда.
- Ах, вот ты как запел! Хоть ушам своим не верь… А как тогда это: «семья, дитятко, уют»?.. Что, не было? А теперь совсем другое выводишь.
- Ничего я не вывожу. Я не соловей, чтобы выводить. Нормально тебе говорю.
- А это: «одинокий человек – что нота без аккорда»… И этого не говорил?
- Говорил. Так и что с того? Жениться же на тебе я не обещал. Вбила себе что-то в голову!.. Кроме того, стар я для тебя. Ты ещё тридцатка. А мне уже сорок три. Не нужен тебе такой старый.
- Ты же говорил, тебе четвёртый десяток.
- Правильно. Это мой биологический возраст. На столько я себя чувствую. Да. А по паспорту мне пятый десяток. дорогая моя! Через несколько лет буду пень трухлявый.
- О-хо-хо! Да на тебе можно поле пахать!
- Нет, нет. Я уже коняга слабый. Заезженный. Всё. Оттягал своё.
- Ясно… Ясно мне… О, дура! Хотела, старалась… Отмарофетила всё! Вычистила! На коленях лазила! Только чтобы ему лучше было!.. Подштаники все перемыла!..    
- Я тебя не просил! «Подштаники»! Сам бы помыл!.. Ых, деловая!.. Можно подумать, ты тут только отдавала и ничего не взяла… Повалялась! А?.. И поела! И попила! Кофе так бочку на халяву выпила!
- А тьфу на тебя! Подавись ты своим кофе!
Цоп женщина свои штучки-онучки да и за порог.
И вот так сквозь. Неудача за неудачей. Как говорится, если кому-то не везёт, то это надолго.
Сейчас Володе – по паспорту – шестой десяток. В действительности же он остаётся намного моложе. Надежды по-прежнему не теряет. Методы придерживается той же. Дневную часть субботы посвящает бане, пиву с селёдкой (иногда вместо селёдки могут быть чипсы, или же сушеная рыбка, а то и плавленый сыр; неплохо употребить под пивко несколько вареных яиц, только нужно посыпАть их солью; возможности, надо признать, довольно широки; не в голодное время, слава богу, живём), далее отдыхает, а вечером, по старой, доброй и проверенной традиции, подкрепляется колбасой, надевает костюм, вешает  на шею галстук и, глянув через окно в ту сторону, где дом культуры швейников (швейниц, конечно), одиноко туда направляется.   
Где-то же она всё-таки есть, должна быть, эта несчастная, желанная вторая половинка.

                Авторский перевод с белорусского