Парикмахерша

I
Аудитория была набита студентами. В суете и бесконечных разговорах молодые люди ожидали начала последнего занятия. Все уже изголодались, устали и хотели скорейшего завершения дня. В переполненную аудиторию зашёл студент Иван Михонцев. Он осмотрелся по сторонам и увидел, что свободных мест нет.
- Что, Ваня, опоздал? - иронично сказала Михонцеву одногруппница.
Иван не стал отвечать, ему было не до шуток. «Что же делать? Может, из соседней аудитории стул принести и сесть между рядами?» - думал Михонцев. Иван находился в хорошо знакомой ему ещё со школы атмосфере учебного хаоса, гомона и растерянности. В аудитории было шумно и очень душно. Несмотря на середину марта, батареи грели, как безумные. И к этому ещё добавлялось тепло человеческих тел, дыхания и вонь студенческой парфюмерии. Заметив беспомощный взгляд Михонцева, одна студентка, которая была на курс младше, обратилась к нему:
- Ладно, не дрейфь. Садись ко мне. Кислицына всё равно уже не придёт.
Михонцев отправился к услужливой девушке и сел рядом с ней:
- Спасибо, - сказал Иван своей спасительнице.
- Всегда пожалуйста, - ответила девушка.
- Вы с ней поаккуратнее. Она ничего просто так не делает, - шутливо обратилась к Ивану одна толстая незнакомка.
- Рот закрой! - прикрикнула на подругу соседка Михонцева. 
Иван сидел с незнакомой девушкой и немного стеснялся её. Он достал из сумки книгу Бальзака, чтобы угомонить чем-нибудь своё беспокойство. Но среди аудиторного шума чтение, конечно, не задалось. Иван просто думал о своём и иногда смотрел в сторону окна: за окном светило яркое солнце, такое яркое, какое может быть только ранней весной. На улице блестели лужи, влажная грязь и прелые прошлогодние травы. Иван хотел выйти из учебного здания на свежий воздух, он хотел избавиться от этого шума и духоты. А духота была настолько ощутимой, что Ивану казалось, будто его тело трогают чьи-то тёплые, липкие руки. Как назло, Михонцев оделся утром в тёплый свитер. Он хотел снять этот злосчастный свитер и остаться в футболке, но стеснялся девушек.
Потом в аудиторию вошла одна одногруппница Михонцева. Девушка осмотрелась по сторонам и тоже не могла найти себе место. Тогда она, недолго думая, взяла стул возле преподавательского стола и села между рядами около своих подруг.
- Правильно, Лена - пусть постоит, - с широкой улыбкой сказала одна студентка.
Михонцев посмотрел на девушку, укравшую преподавательский стул: Лена была одета в лёгкую кофту-безрукавку, на её шее блестело аляповатое украшение с зелёными самоцветами. Иван был заворожён красотой Лены, но осознавал безнадёжность своих чувств: девушка была накрепко занята другим. Тем временем, прозвенел звонок, но преподавательница по детской психологии, как обычно, к началу пары не явилась. Опаздывать на занятия в университете Михонцева - излюбленное дело психологов. Гомон не прекращался, время шло, а доцент Панарина всё не появлялась. У студентов есть правило: ждать преподавателя пятнадцать минут, а потом уходить. Но для психологов они дают все двадцать.
Когда все сроки вышли, одна инициативная девушка прервала гомон студентов и обратилась к аудитории:
- Народ! Мы её уже полчаса ждём, пора по домам.
Молодые люди засуетились, складывая в сумки свои тетради и ручки. Послышался грохот стульев.
- По запасной лестнице идти надо, а то вдруг появится, - громко произнесла соседка Михонцева.
Толпа студентов начала покидать аудиторию и быстро направилась к запасной лестнице. «Господи, только бы всё получилось!» - подумал Михонцев, которому пребывание в университете изрядно опостылело. Некоторые студенты уже спустились вниз и вышли в коридор. Вдруг те, кто успел это сделать, молниеносно вернулись на лестницу и сказали остальным:
- Стойте пока тут. Она идёт.
Студенты остановились на ступенях и замолчали. Через минуту кто-то сказал:
- Ну всё: ушла, наверное.
После этих слов лестница стала быстро освобождаться. Люди выходили в коридор, подобно воде, которая лишилась преграды.
Михонцев забрал из гардероба куртку и быстро покинул учебный корпус. За дверьми серой громадины он сделал крупный глоток свежего воздуха, его глаза ослепило солнце. Иван шёл домой по грязным тротуарам и снежной каше, рядом шумели машины: они то и дело поливали обочину грязью.
Наконец, Иван вернулся в свою квартиру. Он разделся и достал из холодильника припасённую с выходных банку пива. Это пиво упало в спёртый желудок Михонцева и придало студенту сил. Иван плотно поел, а потом стал смотреть по телевизору кино. Михонцев допивал свою банку и наслаждался домашним уютом, возможностью спать или просто болтаться без дела. Кино напомнило Ивану о детстве: он видел его во время сильной болезни четыре года назад. Вскоре усталость, помноженная на пивной хмель, дала о себе знать, и Михонцев закрыл шторы, чтобы ничто не мешало ему уснуть.
II
Спал Михонцев крепко и тяжело. Ему снились тёмные коридоры школы, учителя, учебные кабинеты. Иван не понимал, что он делает в школе, которую закончил два года назад. «Неужели я ещё не учусь в институте?» - со страхом думал Михонцев во сне. Атмосфера школы пугала Ивана своей чужеродностью.
Потом с работы вернулась мать Ивана, и квартира стала наполняться звуками. Михонцев с трудом открыл глаза, его тело после сна плохо слушалось, словно было залито свинцом.
- Разбудила? Извини, - сказала Михонцеву мать.
- Ничего страшного.
- Да, всё равно вставать пора. Тебе прочитать нужно кучу всего. Мало того, что вас этим Бальзаком трахают, так ещё и всего Достоевского знать надо, - говорила женщина, открывая шторы. Михонцев прищурился от резкого предзакатного солнца.
- А я тебе говорила, что летом читать надо было. Нет, ты всё по деревне гулял да какие-то статьи непонятные изучал, - продолжала женщина.
Ивану казалось, что под тяжестью его тела вот-вот сломается диван. «После занятий я разбит, после сна я разбит», - удручённо подумал Михонцев. Впрочем, силы постепенно начали к нему возвращаться. Михонцев сел, протёр сухими ладонями лицо. Потом он помылся и заварил чай. Сидя за столом, Иван медленно глотал любимый напиток. Он с удовольствием подумал, что впереди самая хорошая часть дня: вечер и ночь. Вечером и ночью Иван чувствовал себя комфортно, в это время его покидали усталость и беспокойство за будущее.
- Сходил бы ты подстригся. А то волосы уже глаза закрывают, - предложила Михонцеву мать.
Иван подумал, что сходить в парикмахерскую - хорошая идея. Он сможет беззаботно скоротать время до вечера и прогуляться по улице, не опасаясь упрёков за безделье.
- Да, ты, пожалуй, права. Сейчас оденусь и пойду, - сказал Иван.
Михонцев оделся и в очередной раз вышел на улицу. Он почувствовал усилившийся запах земли. Окна домов блестели при свете садящегося солнца, но внизу всё уже было в полумраке. Иван быстро добрался до парикмахерской с советским названием «Волшебница». Там пахло парфюмерией и мокрыми волосами, из радио доносились звуки попсовой музыки, слышался треск машинок, металлическое позвякивание ножниц.
- Подстричься можно? - спросил Михонцев у женщины, которая сидела за столом в приёмной.
- Да, раздевайтесь. Олеся, принимай клиента!
Иван повесил одежду на вешалку и подошёл к свободному креслу.
- Садитесь, - сказала парикмахерша Олеся. - Очки снимите.
Михонцев снял очки и увидел в зеркале расплывчатую, нечёткую Олесю: её лицо нельзя было назвать красивым, но фигура парикмахерши была стройной и опрятной. Впрочем, лицо девушки, несмотря на его некрасоту, выражало привлекательную грусть и сосредоточенность.
Олеся обвязала шею Михонцева белой лентой и заткнула ему за воротник большой кусок ткани.
- Как стричь? - спросила она Ивана, закончив приготовления.
- Мне, пожалуйста, всё, как есть, оставьте, только укоротите. Форма пусть будет та же - это я имею в виду. И ещё не делайте резких переходов, чтобы не казалось, будто на голове шапка.
Олеся выслушала пожелания клиента и принялась за дело. Она обрызгала его голову водой из пульверизатора, а затем взялась за ножницы. Михонцев редко ходил в парикмахерскую, процесс стрижки ему не нравился. Иван с трудом переносил чужие руки, которые касались его шеи, лица, головы. Но сейчас всё было по-другому. Михонцеву нравились пальцы Олеси, её тёплые прикосновения. Олеся стригла Михонцева так, как никто этого раньше не делал: она касалась его головы растопыренными ладонями, дерзко трогала за шею, поглаживала лоб. Чувство женской кожи наполнило Ивана теплом. Как правило, его стригли жирные тётки средних лет, а здесь была молоденькая Олеся с красивой фигурой и задумчивым лицом: к её прикосновениям невозможно было остаться равнодушным. В парикмахерской звучала музыка, сновали люди, но ничто не могло отвлечь Ивана от Олеси. «Что, если её необычные прикосновения намёк?» - озадачился Михонцев. Лишаясь волос, он представлял, как вступит в отношения с парикмахершей, как они вместе будут гулять по городу, встречать друг друга в общем доме по вечерам. Ивану захотелось выпить с Олесей водки. «Наверняка она не против водки», - решил Михонцев, глядя в зеркало на Олесю. Олеся отличалась от смазливых девок из института Михонцева, её лицо, помимо задумчивости, выражало терпение, привычку к борьбе и боли. Иван аккуратно смотрел на парикмахершу и понимал, что она ему подходит идеально. Олеся создавала впечатление человека, который не бросит в случае чего, не оставит в беде, не будет грызть за бедность и малый карьерный рост. Но Михонцев не представлял, как он сможет завязать отношения с Олесей в парикмахерской, на виду у её коллег, на виду у клиентов. «Попросить у неё телефон? Спросить, как зовут? Или для начала вступить в разговор?» - раздумывал Иван, глядя, как Олеся зажимает его волосы между пальцами, а потом срезает их ножницами.
Волосы Михонцева становились всё короче, и в один момент Олеся спросила:
- Так достаточно?
- Да, спасибо, - ответил Иван.
Он не знал, с чем ещё можно было обратиться к Олесе, кроме последнего вопроса:
- Сколько с меня?
- Двести пятьдесят. На кассе оплатите.
Иван покинул зал парикмахерской и оказался в приёмной, где оплатил стрижку. Потом Михонцев оделся и вышел на улицу. Запах парфюмерии, звуки радио, треск машинок и задумчивое лицо Олеси - всё это теперь было позади. Возвращаясь домой, Михонцев на несколько секунд остановился у окна парикмахерской: он видел, как Олеся собирает его волосы в савок. Ещё один порыв оказался пустым, Иван расстался с очередной мечтой.
 В последний раз посмотрев на Олесю, Михонцев пошёл домой. На улице было уже совсем темно. Подстриженный Иван направлялся к горячей ванне, к Бальзаку и всем своим обыденным делам. Близость вечернего покоя его не радовала. Михонцев хотел скорейшего наступления институтской суеты, в которой навсегда растворится облик Олеси.