Бегство

— Знаешь, я до сих пор не могу поверить в то, что мы это сделали.

Девушка смотрела в окно автомобиля. За окном пролетали однообразные лесные пейзажи. Девушке казалось, что это уже какой-то совсем другой мир, лишь немного напоминающий тот, старый, из которого они сбежали.

Девушка была хороша: хрупкая, миниатюрная, худенькая, как подросток, с изумительно рыжими, отливающими медью волосами, волнистыми прядями ниспадавшими на плечи. Маленькие, почти детские ладошки, белокожие, с едва заметными голубыми прожилками вен; длинные, «музыкальные» пальцы с аккуратными овальными ореолами ногтей. В зелёных глазах, прятавшихся за нарочито грубоватыми прямоугольными очками, всё ещё жил страх от содеянного. Страх и сомнения, и вместе с ними — робкая надежда. Надежда на лучшее.

— Да не бойся ты, глупенькая. Я же тебе обещал: всё у нас будет хорошо. Так ведь?

Молодой человек, на вид лет тридцати или около того, ободряюще улыбнулся. Всем своим видом он, в противовес девушке, просто-таки излучал уверенность. Он приоткрыл окно, и в салон автомобиля тотчас же ворвался свежий ветер. Терпкий, нагловатый, провинциальный, он, как и молодой человек, внушал уверенность в том, что отныне всё будет по-новому, по-другому. Что всё будет хорошо.

Молодой человек оправил смешавшуюся причёску. Он был черноволос, сероглаз, и также довольно хорош собой. Небольшая холёная бородка, ухоженный вид, лёгкая полуулыбка, блуждающая на губах.

— Я ведь всё продумал — помнишь? Мой друг нас приютит. У него там дом, в деревне, знаешь, нечто вроде флигеля. Обычно он его сдаёт, но когда я ему написал, он ответил, что готов предоставить его нам на любой срок. Конечно, со временем я найду работу, чтобы нам с тобой не быть ему обузой, но ты об этом не думай. А ты знаешь, какие там места? Залюбуешься! И деревенька славная, маленькая, в две улицы всего. Причём найти её непросто: чтобы туда попасть, нужно правильно свернуть с шоссе. Но он мне всё объяснил, так что ты не волнуйся. Главное — там нас никто не найдёт! Понимаешь? Никто. Никто больше нам не помешает, мы теперь свободны, понимаешь?! Свободны!

Она только кивнула. Она была, конечно, рада. Конечно.

— От машины избавимся. Там есть одно место… Её никто не найдёт. А даже если найдёт, нас там всё равно уже не будет. В деревне тоже никаких проблем: мой друг создаст нам безупречную «легенду». Он у меня вообще мастер на такие штуки, большой выдумки человек. Вот… Потом, со временем всё забудется. Знаешь, сколько народу по стране ежегодно пропадает? Безумная статистика! И как сквозь землю. Редко кого найти удаётся. Да и как наша полиция работает, ты тоже знаешь. Вот, и через, кажется, пять лет нас официально объявят умершими. И больше никто и никогда о нас не вспомнит. Мы сбежим от этой проклятой жизни, ты понимаешь это? Мы уже сбежали!
— Угу…
— Ну, не куксись. И давай, смотри по сторонам: скоро наш поворот. Там остановка автобусная, вот и высматривай её. Впрочем, Юрка сказал, не пропустим.

Автомобиль сбавил ход. Они были почти на месте.


…


Синий сентябрьский день уже понемногу становился серым сентябрьским вечером. В курилке было пусто, и я наслаждался этой пустотой, пустотой для меня одного. Не то чтобы я не любил свою работу… Просто не привык ко всей этой движухе, наверное. Слишком много событий, людей, информации… Слишком много шума, притом как правило из ничего.

Тут дверь открылась, и в курилку заглянул Лёшка — мой наставник и старший товарищ. Он довольно усмехнулся.

— Так и знал, что ты тут. Отлыниваешь от работы? Давай, туши свою чадилку, тебя директор ищет.
— А чего хочет?
— А то я знаю. Вот сам его и спросишь. И давай поживее, а то он ждать не любит.

С этими словами он скрылся в проёме, шумно хлопнув дверью.

— Директор ищет, скажите на милость, — пробормотал я недовольно. Ведь и от работы я не  отлынивал, просто не люблю, когда меня отрывают от священного процесса курения трубки. Тем более таким бесцеремонным образом.

Но — надо так надо.

Я вышел из курилки, аккуратно прикрыв за собой дверь. Честно говоря, терпеть не могу, когда дверьми хлопают. Хотя Лёшке этого, конечно, не объяснить…

Коридор с затёртым едва ли не до дыр линолеумом вскоре привёл меня на развилку Трёх Дверей. Тут не хватало разве что камня с соответствующими месту надписями; впрочем, схожие надписи красовались, выгравированные на золочёных дверных табличках. Самой внушительной из табличек была та, что висела на двери прямо передо мной: от каждой буквы веяло важностью и вальяжностью, присущей обитателю кабинета.

Там даже была какая-то древняя мудрость, на этой табличке. Помню, я перечитывал её несколько раз, но так ничего и не понял, и вскоре оставил бесплодные попытки. Ох уж мне эта философия…

— Ну и? Чего стоим, кого ждём? — поинтересовались из-за двери. Я вздрогнул и, опомнившись, потянул ручку двери на себя, тут же оказавшись по ту сторону таблички.

— Не прошло и года, — ехидно заметил директор.

Директору было шестьдесят, но директор был моложав, несмотря на обильную седину в цыгански-чёрных волосах, собранных в хвост. Открытый лоб был монументален, чёрные вороньи глаза внимательно глядели на мир из под брежневских бровей, нос и подбородок сделали бы честь античной скульптуре, и только рот — тонкогубый и нервный, — не вписывался в эту складную картину.

— Ну будет тебе любоваться, будет, — добродушно проворчал директор. — Ты лучше вот что, ты лучше послушай, что я тебе скажу… сейчас, где-то тут у меня это было…

На директорском столе царил творческий беспорядок, если не сказать — хаос. Стол был велик, но всё его величие терялось под грудой папок и бумаг, вавилонскими башнями высившимися тут и там. В центре стола, прямо перед директором стояла столь же монументальная пепельница в виде здания Пентагона; Пентагон был забит окурками настолько, что невольно наводил на мысли об ужасах ядерной войны. Возле пепельницы лежала мятая пачка «Примы» и одноклеточная розовая зажигалка. Я подумал было о том, как можно сочетать монументализм в пепельницах и дверных табличках с эдакой святой примитивностью, но директор решительно выдернул меня из моих раздумий.

— Ты, это, чего там стоишь-то? Садись давай. Всё равно дело не на пять минут… Однако куда же я её дел?.. А! Вот она, вот…

Он вытянул папку откуда-то из центра левой «башни», и та угрожающе покачнулась. Директор вопросительно на неё посмотрел, но «башня», похоже, более не подавала признаков недовольства. Директор вздохнул — мне показалось, с облегчением — и грузно опустился в огромное чернокожее кресло.

— Так, что тут у нас?.. Ага. В общем, Валера, тут такое дело…

Тут он поднял на меня свой «фирменный» цепкий взгляд и выдержал «мхатовскую» паузу. Приём не сработал: я равнодушно ждал. По видимому разочарованный такой реакцией, директор снова вздохнул, и продолжил:

— В общем, перебирал я тут дела, из свежепоступивших… Ты знаешь, я занялся… Мониторю, так сказать… Интересуюсь… делами, в которых может понадобиться наша помощь. Таких, к слову, очень даже немало… — он покосился на «башни». В открытую форточку тихонько подглядывал робкий осенний вечер. Директор почесал подбородок: — И знаешь, что случилось? Среди прочих дел неожиданно всплыло вот это имя… И я сразу вспомнил о тебе. Подумал, что ты должен это увидеть. Хм, да.

Он протянул мне папку.

Не то чтобы я сгорал от нетерпения, скорее мне было всё равно, но…

На папке было написано:

«Розыск: Василькова Олеся Дмитриевна»


…


— Этот, что ли? Вроде бы этот… — молодой человек задумчиво почесал бородку. — Ладно, попробуем. Там просто, там должен быть пруд, вот буквально сразу за поворотом…

Никакого пруда, однако, за поворотом не оказалось; во всяком случае, ничего похожего наши герои не увидели. Вдобавок, на улице стремительно темнело, и в чернильной тьме наступавшей ночи уже просыпались на небосвод первые звёзды.

— Ничего не понимаю. Остановка ведь там была, так?
— Б-была…
— Вот. Потом свернули. И где, спрашивается, этот пруд? А впрочем, знаешь, что?
— Что?
— Бог с ним, с прудом. Завтра его разыщем. Сейчас главное — найти Юркин дом, то есть, сперва, конечно же, деревню. Поедим, переночуем на новом месте, а завтра уже и о машине позаботимся. Ладно! Представим себе, что свернули правильно. Тем более, если не считать пруда, всё так, как Юрка говорил.

Машина осторожно месила колёсами крохотные дюны песчаной дороги.

— Тут километра три лесом, а потом уже сама деревня будет. Он говорил, все дороги, в принципе, ведут куда надо, главное — держаться левее, потому что правее там ещё две деревни есть. Но туда нам не надо… Оп-па.
— Что такое?
— Погоди.

Молодой человек остановил машину. Потом открыл крышку «бардачка» и извлёк оттуда небольшой фонарик. Затем открыл дверь (в салон заглянула любопытная рязанская ночь) и вышел наружу. Обойдя машину, он посветил фонариком на дорогу.

И оказалось, что никакой дороги нет.

Миниатюрная пустыня уступила место разнотравью, а чуть дальше и вовсе лежало поваленное дерево.

— Саша, что случилось? — встревоженно спросила девушка.
— Ну… Не знаю, Олесь. Но дороги, похоже, нет. Во всяком случае, на машине здесь не проехать. Знаешь… тут вроде бы есть тропинка… Давай попробуем пройти пешком? Может, я просто что-то напутал? Юрка говорил, что есть ещё один поворот, и он ведёт туда же, но дороги там нет… Так что, думаю, можно бросить машину тут и пройти… Глядишь, и на дорогу выйдем.
— А может, вернуться обратно? — робко спросила Олеся.
— И что тогда? Да не, Олесь, ну его. Давай, идём. Чего ты трусишь? Я же с тобой, — Саша улыбнулся.
— И ничего я не трушу, — возразила девушка. — Давай попробуем пройти. Но если не выйдет, вернёмся обратно. Хорошо?
— Хорошо-хорошо, — успокоил подругу Саша. — Идём.

Олеся вылезла из машины и захлопнула дверь. Саша о чём-то подумал, улыбнулся и, взяв девушку за руку, повёл её прочь от ставшего ненужным средства передвижения.


…


Шли они недолго. Лес, сперва сгустивший над ними ветви деревьев, теперь вдруг расступился, и внезапно Саша легонько сжал кисть своей подруги:

— Я же говорил. Смотри: вон, видишь, — огоньки?

Вдали и правда маячили какие-то неясные огни, — или им так казалось? Олеся не знала. Если честно, она всё же боялась, боялась этих полудиких мест, боялась леса, боялась ночи. Немного успокаивало то, что рядом был Саша, по обыкновению уверенный в себе.

— Это наверняка наша деревня.
— То есть мы уже три километра прошли?..
— Мы могли срезать угол, если и правда свернули не там. Да ты не бойся, сейчас подойдём поближе, и всё станет понятно.
— Хорошо…

Где-то хрустнула сухая ветка. Странен был этот лес, странен был весь этот мир, затерянный будто, как говорят англичане, in the middle of nowhere(1).

— Смотри, Саш — кусты шевелятся…
— Да ветер небось подул, вот и зашевелились, — бодро сказал Саша. Не мог же он признаться Олесе, что уже и ему было несколько не по себе.
Он направил луч фонарика на давешние кусты, и молодые люди остолбенели.

Там, прямо на земле, сидел старичок. Очень аккуратный, в брюках, кардигане и даже фетровой шляпе. Старичок щурился в свете фонаря, хмуря седые брови.

— Не светите в глаза, пожалуйста, вы меня слепите.
— Ой, извините!.. — Саша опустил фонарик. — А вы… Мы, это…
— А что вы тут делаете? — тихонько спросила Олеся. Старичок поглядел на неё с видимым неудовольствием, затем поднялся на ноги и стряхнул пыль с брюк.
— Отдыхаю я. Гуляю. А что — нельзя? У меня, между прочим, моцион, мне врач прописал. А вот вы что тут делаете? И кто вы вообще такие?
— Мы, э-э… туристы. Ищем одну деревню… — как-то неуверенно начал Саша.
— Это какую-такую деревню? — деловито осведомился старичок.
— Да вот… Рядом должна быть деревня… вроде бы. У меня там друг живёт, мы к нему ехали… Но, видимо, немного заблудились…

Старик хмыкнул:

— Там деревня, дальше. Вот как прямо пойдёте, так в неё и упрётесь. Если только вам эта деревня нужна. Как называлась та, где друг-то жил?

Саша молчал. Олеся подёргала его за рукав:

— Саш?..
— Что?.. А… В смысле, я никак не могу вспомнить отчего-то… как она называлась. Будто из головы вылетело название. А эта как называется?
— Эта? Это Воробьёвка.
— Воробьёвка…
— Саш, это ведь та деревня, да?
— Ничего не понимаю, — молодой человек развёл руками. — Вроде с памятью всё в порядке, а тут… Никак не могу вспомнить. Я ведь у него, у Юрки-то, бывал, и не раз… И на тебе, оказия. Ладно, — он махнул рукой, — всё равно. Нужно найти ночлег. Если это наша деревня, я её узнаю. Если нет — попросимся на постой, а завтра уже разберёмся, что да как. Простите, — обратился он к старичку. — Вы не знаете, Юра Веселовский в этой деревне живёт?
— Такого не знаю, — отрезал старик. — Но тут по фамилиям мало кто кого знает. Тут свои фамилии.
— Вроде как прозвища?
— Вроде как, — согласился старик.
— А вас как?..
— Семён Евсеевич Куликов-Болотный, — важно отрекомендовался старичок. — Профессор кафедры востоковедения МГИМО, между прочим.
— Ого… А меня Саша зовут, а она — Олеся.
— Очень приятно, молодые люди, — казалось, Куликов смягчился. — Так кого вы, значит, ищете? Юру, да? Это не Гагарина, случаем?
— Нет, его фамилия… — начал было Саша, но старик его перебил:
— Да что мне его фамилия! Я говорю, есть тут один Юра, а Гагарин — это его так в деревне кличут. Меня вот, между прочим, по фамилии и зовут — Кулик. Мы все тут немножко птицы, так и деревня тоже птичья… — он мелко, дробно рассмеялся.
— А ведь правда! — заулыбался Саша, а вслед за ним и Олеся. Казалось, теперь их трудности позади.
— Что ж, идёмте, молодые люди, я вас провожу! — и Семён Евсеич довольно шустро для такого пожилого человека запрыгал по лесному бездорожью туда, где в полумраке опустившейся ночи загадочно мерцали огоньки деревни Воробьёвка.

…


— Тебе ведь знакомо это имя, не правда ли? — спросил директор.

Да, конечно. Оно было мне знакомо. Конечно. Много лет назад, — а может, не так уж и много? Теперь уже сложно сказать, тем более я никогда их не считал, эти годы.

Да — я знал её. Олесю Василькову. Девушку, что когда-то поступила на стажировку в компанию, где я тогда работал. Девушку, чьим куратором я стал — по воле начальства, — и чьим куратором быть перестал, по воле… судьбы, быть может?

Девушку, которая стала моей первой любовью — это в мои-то тогда неполные тридцать лет. Первой любовью — и первой потерей.

Тогда тоже, помнится, был конец лета. Август. Останкино. Старенькая «пятиэтажка», замшелая лестница, дверь, обтянутая красным дерматином.

А ещё — паренёк, как там его звали… Пётр, — который оказался её мужем, и ребёнок у неё на руках — её дочка. Света.

И её слова, конечно же.

«Просто так сложилось, понимаешь?»

Это уже потом были депрессии, мучительные поиски смысла жизни, брошенная жизнь, переезд в деревню, обретение самого себя. Всё это было потом. После.

Интересно, что с ней случилось? Где ты теперь, Олеся Василькова? Где ты — раз уж я держу в руках папку с пометкой «Розыск» и твоим именем?..

— …Что ж, думаю… тебе это будет интересно, — проскрипел директор. — Суть сводится к следующему: девушка эта пропала. Ушла из дома и не вернулась. У неё был отпуск, который она, по словам её мужа… Гхм, да, по словам её мужа, Стенина Петра Николаевича, должна была провести вместе с подругой… так-так, где это? А, ну да — в Евпатории. Ну и вот. На второй день гражданин Стенин позвонил жене на сотовый, но тот оказался недоступен. Тогда он позвонил её подруге, и вот тут-то и начались… хм, странности. Оказалось, подруга ничего не знала о том, что они с Олесей должны были отдыхать вместе. Необычно, правда? Стенин, ясное дело, заволновался. Подруга, что характерно, тоже. Обратились в полицию, полиция начала расследование. Опрос свидетелей дал следующее: бабулька — знаешь, из тех, что вечно сидят у подъезда? — так вот, Полина Григорьевна Распутина… Хм, Распутина. Полина Григорьевна. Дочка, что ли? — директор хихикнул, но сразу же взял себя в руки. — Да-с… Так вот, гражданка Распутина вспомнила, как Олеся в день отъезда садилась в легковой автомобиль серебристого цвета. Поскольку в, так сказать, порочащих связях Олеся замечена не была, вышеупомянутая Распутина решила, что это было такси, но — какова? — номерок машины всё же записала. В этот момент по полицейскому управлению прокатился вздох облегчения, фигурально выражаясь. Хотя это всё ещё присказка, сказка начнётся позже. Полицейские пробили автомобиль по базе: оказалось, что это «Ауди А4» 2006 года выпуска, зарегистрированный на имя некоего Горского, Александра Георгиевича, в общем ничем не примечательного гражданина без судимостей и даже штрафов. Однако! Когда стали искать этого Горского — может, и правда таксист? — выяснилось, что работает этот самый гражданин в фармацевтической компании «Биосинтез», водителем. И знаешь, что важно? Что наша Василькова работала в том же самом «Биосинтезе» — экспедитором! В общем, картина маслом, как говорил Давид Маркович. Муж, конечно, впал в апатию и прострацию, бабуля Распутина взяла барышню на карандашик, хе-хе… н-да. Ну а полиция принялась разрабатывать старую, как мир, версию. Уставшая от рутины молодая женщина, любовник и, как следствие — попытка к бегству. Такие дела. В общем, машину объявили в розыск, где она, возможно, и провисела бы, не догадайся они там в управлении поискать её посредством спутника. Сделали запрос дилеру — и выяснили, что таки да, на машину была установлена фирменная спутниковая сигнализация. После некоторых проволочек бюрократического толка нашим доблестным стражам правопорядка удалось вычислить местоположение автомобиля. И вот тут уже начинается обещанная сказка, Валера, так что ты слушай внимательно. Первое. Машину нашли в шести километрах от твоей деревни…
— Чего?? — я так и подскочил в кресле.
— Тсс, не перебивай, — нахмурился директор. — Второе. Выехавшая на место оперативная группа доложила следующее: автомобиль стоял, брошенный, на одном из съездов с шоссе, вот здесь.

На стол не без труда легла карта. Узловатый директорский палец вонзился в неё — действительно, недалеко от поворота на Ладышкино. Но…

— …Но по другую сторону шоссе, хочешь ты сказать, м? — ощерился директор. — Верно. Верно… Смотри сюда.

Он перевёл палец чуть подальше, и я увидел надпись, от которой мне стало немного не по себе. 

— Как видишь, — директор закурил очередную сигарету, — дело приобретает оч-чень любопытный оборот.

…


— Гагарин живёт во-он там, видите — зелёный дом? — Куликов указал тростью куда-то вдаль. Никакого зелёного дома Саша и Олеся, конечно же, не увидели, но под тусклым фонарём и правда стоял небольшой, покосившийся от времени домишко. Хозяева не спали: в окнах горел неяркий красноватый свет.
— Это же флигель, да, Саш? — спросила Олеся.
— Ну да, наверное… А-а, то есть ты имеешь в виду, он нас там ждёт?! — осенило Сашу. Девушка кивнула, и он обнял её. — Ты у меня умница. Значит, мы всё-таки не ошиблись.
— Ну и славно, — подытожил Куликов. — А то мне вот, например, деть вас некуда, у меня совершенно аскетичная обстановка в доме. Не для городских. И вообще, мне пора. Так что физкульт-привет!

Он махнул растопыренной пятернёй и резво зашагал вдаль по песчаной деревенской дороге.

— Ушёл… — как-то растерянно проговорил Саша. — Странный он, да?

Олеся кивнула.

— Ладно, пойдём попробуем к Юрке постучаться, — если, конечно, это действительно Юркин дом.

Олеся посмотрела на небо. Огромные колючие звёзды недобро щурились на пришельцев с высоты.


…


Он постучал в дверь, и откуда-то изнутри сразу же донеслось до них эхо тяжелых шаркающих шагов. Дверь распахнулась, — на пороге стоял мужчина неопределённо-средних лет, крепкий, мускулистый, с копной русых волос, — просто богатырь. Увидев молодых людей, он широко улыбнулся:

— Сашка, чёрт тебя дери! Всё-таки ты приехал! Я уж думал, не дождусь. А это, значит, та самая Принцесса, да?
— Здорово, Юрка! Да — она, она, моя красавица!
— Здравствуйте… — робко выдавила девушка. Юрка расхохотался:
— Да не тушуйся ты! У меня всё по-простому. Звать меня Юрка, местные Гагариным кличут. Но это они так, юмор у них такой, не обращайте внимания! Заходите, чего стоять? Сашка! Чертяка, всё такой же худющий!

Он заключил друга в объятья — Саша аж ойкнул:

— Ты мне рёбра переломаешь, медведь ты этакий! Слушай, ну как же здорово! Мы-то, понимаешь, заплутали тут!
— Ну?!
— Заплутали. Дорога кончилась, стемнело, не видно ни зги. Хорошо, что нам этот старик чудной попался…
— Чего за старик? — нахмурился Гагарин.
— Куликов, вроде.
— А, — богатырь посветлел лицом, — этот да, экземпляр. Но — безобидный, только язвить и умеет. Ну и умён, старинушка, умён, недаром он там, это, профессор, что ли, в своём институте. Так! Хрен бы с ним, с Куликом! Я вас сейчас кормить стану! Вы же голодные! С дороги-то, ну? Сейчас, сейчас… Вон, на диван пока садитесь, дайте ногам отдых. А я пока кипятку налажу.

Он схватил с плиты алюминиевый чайник — тот просто-таки потерялся в его ручище, — и тотчас же загрохотала струя воды из-под крана, разбиваясь о чайниково дно.

— Вы давайте, не молчите, рассказывайте, — потребовал Гагарин. — Мне же интересно! И потом: куда ты, гений, машину дел?
— А? — растерянно переспросил Саша, витавший, похоже, в каких-то своих облаках, — машину? А почему ты спросил?
— Ну так ты же говорил, что придумал какой-то гениальный план, как от неё избавиться, что ли.
— А-а, ты об этом… Да бог с ней, Юр. Я тут подумал: а есть ли вообще хоть кому-нибудь дело до двух человеков, затерявшихся невесть где? У меня вообще такое ощущение, что мы в каком-то другом мире, а тот мир, прежний, от этих мест бесконечно далёк…
— Философ ты недоделанный, — ласково усмехнулся Гагарин. — Ну смотри, тебе видней. Могу только сказать, что здесь вас и правда трудно будет найти… кому бы то ни было. Ну а ты, Олеся?
— А? — девушка вздрогнула. — Что?
— Не бойся, — Юрка достал из хлебницы полбуханки белого «кирпичного» хлеба (в Москве такого уже лет двадцать как не найти), потом заглянул в холодильник и выудил оттуда палку копчёной колбасы: — Я тебя не съем. Ну, может слегка понадкусываю! — он просто зашёлся в хохоте, казалось, разбудившем всю округу. — Нет, ну серьёзно. Мне просто интересно, чем этот злодей тебя так прельстил, что ты с ним решилась ехать к чёрту на рога.

Он схватил старинный венский стул и, поставив его прямо перед Олесей задом наперёд, уселся на него верхом, умостив огромные руки на хлипкой спинке. Он стал вдруг невыразимо серьёзен, этот великан.

— Молодая, красивая девушка. Что там у тебя было — работа? Семья, так? Дети?
— Дочка…
— Дочка. А ты вдруг — раз! — и сбежала. Чего так, а? Экстрима захотелось? Рутина надоела, быт заел? Ты скажи, не стесняйся. Мне можно, я свой.

Он глядел в лицо девушки, вдруг ставшее непроницаемо-серьёзным, словно маска. Казалось, она сразу стала лет на десять старше. Прочертились морщинки в уголках губ, лоб прорезала неглубокая вертикальная складка. Гагарин хмыкнул:

— Больная тема, да? Говорить не хочешь?

Девушка отрицательно покачала головой. Саша молчал.

— Ну и ладно! — Гагарин развёл руками. — Я ведь не заставляю. Эй, да расслабься ты! И извини, если что не так.
— Да ладно, ничего.
— Ну и хорошо, — Гагарин вскочил и снял клокочущий чайник с газа. — А вот и кипяточек! Сейчас мы с вами, ребяты, чайку попьём. Люблю я это дело! Ну и расскажу заодно, чего да как. Собственно говоря, как вы уже поняли, это и есть тот самый флигель, о котором я Сашке говорил. Обычно я его сдаю, но раз такое дело, раз уж друг просит — я не могу отказать. Но вы, ребята, учтите одно: уехать отсюда просто так уже не получится. Думаю, вы это понимаете не хуже моего.

Олеся хотела было удивиться, но Саша неожиданно кивнул:

— Да, это понятно…
— Ну и славно. Так, ладно, народ, вот вам хлеб, нож, колбаса, — орудуйте, а я пока что чай заварю.
— Спасибо вам, Юра.

Гагарин обернулся и внимательно посмотрел на Олесю.

— А вот «выкать» мне не надо. Я же сказал: тут все свои. И благодарить не нужно. Может, ещё пожалеть успеешь о своём поступке…


…


Касимов — городок небольшой, но очень старый, ровесник Москвы. Я полюбил его ещё с первой нашей встречи, которая, кажется, состоялась вечность назад. В нём, как и в других таких городках, маленьких и древних, было своё, ни с чем не сравнимое очарование. Куда там европейским городам с их игрушечностью, туристической лубочностью! Здесь всё было настоящим, живым: все эти столетия, наложенные друг на друга, как культурные пласты здешней небогатой земли, как годичные кольца сосен-гигантов, растущих в окрестных лесах. Настоящее переплеталось с прошлым, рисуя узоры будущего, которые я ясно видел здесь сегодня, этим солнечным осенним днём на излёте сентября.

Я приехал сюда на автобусе. Конечно, я мог бы добраться сюда гораздо быстрее, но отчего-то мне совсем не хотелось спешить. Я знал: они всё равно никуда от меня не денутся, эти двое. Никуда.

Теперь можно было попить кофе из пластикового стаканчика, запивая им купленный в местной «Кулинарии» пирог с капустой и яблоками. Вкуснющий, надо сказать, пирог.

Машина, сказал директор, подберёт меня в три часа пополудни, а значит, у меня ещё целых тридцать минут на то, чтобы от души послоняться по этому чудесному городку, подышать этим воздухом русской провинции, — воздухом честным, незамутнённым, душистым. Полюбоваться на то, как сверкает Солнце на золотых маковках церквей. Вдохнуть полной грудью это небо, — моё васильковое небо. Потом купить мороженное в вафельном стаканчике и пожалеть лишь об одном: о том, что не с кем, не с кем поделиться этими чувствами, этой красотой, этой чистотой.

Ну да ладно.

Если бы, пришла в голову невольная, но неизбежная мысль, если бы всё сложилось иначе? Если бы, например, Олеся Василькова никогда не стажировалась под моим началом, и вообще на той фирме? Или, скажем, если бы я, приехав тогда в Останкино, нашёл там её одну, незамужнюю, не обременённую семьёй? В крайнем случае, с пожилыми родителями.

Если бы… Ведь всё могло бы быть совсем по-другому. И в одном «если» мы бы никогда не встретились, и ничего бы не случилось, ни с ней, ни со мной. А в другом «если» мы бы никогда не расстались…

Оба этих варианта были по-своему хороши. С другой стороны, тот вариант, в котором мы оказались теперь, имеет, несомненно, свои преимущества для каждого из нас, — ведь так? Во всяком случае, для меня — точно. Я прошёл долгий путь. В моей жизни было много интересного, и кто знает, что ждёт меня впереди. С директором и компанией скучать обычно не приходится…

А она? Какую жизнь прожила она? И какую жизнь она могла бы прожить, если бы?..

Правильно всё-таки говорил директор: в жизни нет места сослагательному наклонению. То есть, конечно, при большом желании многое можно переиграть. Только вот обычно не меняется сумма от перестановки мест слагаемых…

Интереснее другое. Почему Олесю занесло именно сюда? Ну ведь широка же страна родная, неужели некуда больше было податься, кроме как в мои заповедные края?

Может быть, всё это — из-за меня?

Может же быть, — а, директор? Ты ведь не просто так меня сюда отправил.

Директор сидит на скамейке и курит. На директоре чёрные очки, над директором — голубое небо.

— Ясное дело, не просто так, — говорит он. — Но подумай вот о чём: у неё, у Олеси, больше никого и нет. У неё есть, — он загибает палец, — муж и дочь, но от них она сбежала. Ещё у неё есть старенькие родители (ещё один палец), но они в Тюмени, да и чем бы они смогли ей тут помочь? Ещё, — директор зевает, — кто там у нас? А, ну конечно. Ещё у неё есть этот самый Горский, с которым она уехала. Я наводил справки: мутноватый типчик, если честно. Знаешь… как там было? «Если человек не курит и не пьёт, поневоле задумаешься: а не сволочь ли он?» Цитирую не дословно, по памяти, но по смыслу похоже. Вроде бы чист аки стекло, характеристика с работы самая лестная, университет закончил с отличием. Налоги платит вовремя. Из близких родственников — почти как у Васильковой, — или никого, или далеко. То есть, приехал из провинции, выбился в люди, выучился, работать устроился. Правда, с карьерой не сложилось, но наш юноша этим не смутился: пошёл второе образование получать, а заодно устроился вот в этот самый Олесин «Биосинтез», шоферить. И тут вдруг… ни с того, ни с сего бросает учёбу, работу, друзей там каких-то, ещё что-то… и уезжает вместе с девушкой, которую знает от силы месяц, буквально в никуда. Хотя, конечно, я не думаю, что у него не было плана, но…
— Погодите, я не понял. А я-то тут при чём?

Директор смотрит на меня с недоумением.

— Ну как же это — причём? Я ведь и говорю, это, муж у неё, дочка, родители, пацан этот… и ты. Всё! На всём белом свете никого больше у этой барышни нет. А с тобой её связывают отношения особого толка… Знаешь, как оно бывает: вроде бы уже давно все точки над «i» расставлены, слова сказаны, и тому подобное… Но событие так и не стало завершённым. Понимаешь?
— Хотите сказать, она из-за меня уехала? И оттого именно сюда?
— Хм? — директор смотрит на потухшую сигарету, потом на меня: — Нет, не совсем. Но в целом вектор, так сказать, ты уловил, конечно. Да и трудно было бы не уловить. Любопытнее другое: она не сама сюда ехать решилась, — это он её сюда привез. Понимаешь, Валера, каждый человек играет в жизнях других людей какую-то роль. Иногда она исчезающе мала, вроде как эпизодическая. Там, например, пройти мимо, взять трубку телефона, спросить время… Но иногда эта роль может быть гораздо более, мм, важной. Как, например, твоя. Запомни эту мысль.
— Хорошо…
— Славно. И потом: а чего тебе терять? Пойми, Валера: полиции никогда не распутать это дело без нашей помощи. Ни-ког-да. Не в их это возможностях. Но мы, Валера, мы можем помочь им — и ей, конечно же. И ему, Горскому этому, что характерно, тоже. А ты что, — мелко хихикает он, глядя на моё вытянувшееся лицо, — думал, я тебя за девчонкой посылаю? Нет, мил человек, не за ней одной. Понимаешь, Валера, какая штука. Не вмешайся мы — пропадут они там. И ты сам прекрасно это понимаешь.

Да, это я понимал.

— Ну и хорошо, — директор поднялся — долговязый, кутающийся в серый плащ — и кивнул куда-то мне за спину. — Во, гляди: за тобой уже и машина пришла.

Я обернулся — и точно: у тротуара припарковался полицейский автомобиль.

— Инструкции все при тебе, процедуру ты знаешь, ничему тебя учить не надо, — невыразительно промычал он, пытаясь удержать непослушными губами норовящую выпасть сигарету. — Так что вперёд, как говорится, и с песней. Там, смотрю, Аксёнов сидит, в машине-то; ты уж ему привет передай, когда он меня вспомнит. Ну всё, топай.

Я пожал плечами и послушно побрёл к автомобилю.

 
…


Пожилой усатый старлей с пакетом пончиков и банкой колы, словно вышедший из дурного голливудского фильма про копов, в декорациях старинного русского городка выглядел как минимум комично. В ответ на моё приветствие он поглядел на меня с видимым неудовольствием:

— Это ты что ли Фомин?
— Я.
— Понятно. А я думал, нет тебя ещё.
— Простите, если помешал.
— Да ладно, — старлей махнул морщинистой дланью, густо засаженной седыми волосками, — ничего. Меня Сергей Степаныч зовут, старший лейтенант Аксёнов, если формально. А ты Валера?
— Угу, Валера.
— Приятно познакомиться. Ты давай, не стой столбом, садись уже, поедем. Ехать недалеко, километров двадцать пять — тридцать, но всё же. А тебя правда Кастальский послал?
— Что? А, ну да. Правда.
— Как он там поживает? — спросил Аксёнов.
— Да ничего. Привет вам передавал.
— Ты что, серьёзно?! — поразился он, аж порозовев от удовольствия: — А мы с ним, ты знаешь, когда-то вместе работали. Ну как, был один случай. Только он тогда ещё в ФСБ служил. Выкуривал из банка бандюков, которые заложников взяли, — прикинь? А там какая-то ребятня затесалась, точнее, один пацан в этот банк попал. Вот, ну его по ошибке и… того. Сняли, короче. На нём же «балаклава» была, кто ж знал-то? А оказалось, он из золотой молодёжи, друг его — какого-то депутата сын, ну и всё, понеслась моча по трубам. Тогда Германа Сергеича из «органов» и уволили. Я-то что, я вместе с мужиками оцепление держал, с меня взятки гладки были… Но знаешь, вот не любят у нас чекистов в милиции, то есть, тьфу-ты, в полиции, — но Германа Сергеича всегда и все уважали. Такой он был человек — ого-го, какой. Один на миллион. Да… Так что наш полкан — то есть, эта, полковник Петров, Сергей Павлович, — так вот он, когда узнал, что ты от Кастальского, прямо в лице переменился. Так и сказал, мол, если от Кастальского — тогда можно.
— Ага… П-понятно.

Я внутренне улыбался разговорчивости старлея и авторитету директора, естественно. Неудивительно, что он меня вот так вот отправил, «засланным казачком», — знал, что примут с распростёртыми объятьями.

— А я-то вот, — вздохнул Аксёнов, — как был тогда старлеем, так им и остался. А до пенсии год. Петров, правда, обещал к пенсии дать капитана, но ты же понимаешь: что такое в наши дни капитанская пенсия? Тьфу и растереть. Вот так вот и работаем, Валера, вот так и работаем…

На этом его разговорчивость иссякла столь же неожиданно, как и началась.

Машина с мерным гудением поглощала километры двухполосного шоссе. Касимов остался позади. А впереди маячили места, давно ставшие мне второй родиной…


…


Неожиданно на кухне звонит телефон — такой старый, пластмассовый, советский. Она удивляется: откуда здесь телефон? Деревня же, глухомань.

Она встаёт с кровати и идёт на кухню, но Саша уже снял трубку. Она слышит, как откуда-то с той стороны провода пробивается смутно знакомый голос. Саша что-то отвечает — спокойно, уверенно, безэмоционально.

— Нет, она не может подойти к телефону. Нет. Нет.

Она подходит ближе и неожиданно слышит Петин голос:

— …Скажите ей, пожалуйста! Светка заболела, я не знаю, что делать! Пожалуйста, я ведь не для себя прошу! Ребёнок ни в чём не виноват! Пожалуйста, пусть она приедет! Слышите?! Алло! Алло!
— Ничем не могу вам помочь, — так же равнодушно заявляет Саша и вешает трубку.

Она трогает его за рукав тенниски — он резко оборачивается и, увидев её, хмурится.

— Саша…
— Ты всё слышала? — даже его голос стал каким-то… резким, жёстким.
— Саша, я…
— А впрочем, это неважно, — он улыбается, но улыбка выходит жутковатой. — Всё это неважно, Принцесса, всё это в прошлом. Так ведь?
— Но… он сказал, Света заболела?..
— Ах, да кому какое дело?! — Сашино лицо корчится в гримасе омерзения. — Хоть бы и померла — нам-то что? Ты ведь сама хотела сбежать оттуда, — разве твоё желание не исполнилось?
— Я… Я не… Саша, ты меня пугаешь. Я не хочу так, Саша, пожалуйста. Я хочу уйти. Уехать. Мне здесь не нравится, мне страшно. И Света… Я не могу вот так вот её бросить, она же моя дочь…
— Чушь! Ты уже её бросила! Или ты забыла?! Для чего, ты думаешь, я бросил всё, что было в моей жизни? Ради чего? Ради того, чтобы жить с тобой, жить свободно! А тебе, выходит, это и не нужно?

Он щурится, поджимает губы. Он не похож на себя. Его лицо кажется ей маской когда-то такого знакомого человека, за которой теперь спрятался кто-то совсем другой.

— Это неправда… Это не ты. Ты бы так не сказал, — шепчет она, медленно отходя к двери. Он стоит там же, у зелёного телефона, висящего на стене.
— Да неужели? Ну а ты? Что же ты теперь будешь делать? Сбежишь? От меня?! Да ты у нас просто сбежавшая невеста!

Он смеётся, и даже его смех — не его, совсем. Чужой смех.

— Вот так номер! А я-то дурак, думал, ты меня любишь. А ты просто воспользовалась мной, — да, Олеся? Хотела сбежать от проблем, и для этого тебе был нужен помощник, сообщник… дурак, которому можно было наплести что угодно! Дурак, который ради тебя готов был свернуть горы! Пожертвовать всем, что у него было! А теперь этот дурак — просто помеха, не правда ли? А?!
— Ты не прав… Это не так… Я действительно хотела сбежать… Но если с ней что-нибудь случится… Если она… Если она умрёт, я ведь с ума сойду! Получится, что это я её убила!
— Верно, моя милая! Совершенно верно! Опомнилась? Поздравляю. Но увы — поздновато. Отсюда, видишь ли, никто не уходит. Никогда. Хочешь сбежать? Так беги!

Саша распахивает дверь, — Олеся вздрагивает, боясь удара. Но он снова смеётся.

— Не бойся, я же тебя не убью. Ты хочешь убежать? Ну так вперёд! Убегай! Беги!

Она бежит, бежит, не помня себя, не зная, куда, лишь бы подальше отсюда. Вслед ей несётся его страшный смех…

…и она просыпается.

Шторы в комнатке задёрнуты, но за ними тускло белеет рассвет.

«Сон? Это был сон?!»

Олеся оборачивается — Саша мирно посапывает рядом, уткнувшись носом в подушку.

Она ложится, натягивая одеяло на нос.

«Нет, это просто сон. Дурной сон. Просто мои страхи… А что тут удивительного? Ты ведь знала, на что шла, правда, Василькова? Знала. Вот и мучаешься теперь».

Часы на стене показывают полседьмого.

«Рано. Ещё так рано. Господи, и это первая ночь! Что же дальше-то будет? И почему… почему Саша там, во сне, говорил, что отсюда не убежать? Ведь и Юра вчера как будто говорил что-то похожее… И даже старик Куликов, кажется, тоже… Нет-нет-нет-нет-нет, Василькова, не сходи с ума, очень тебя прошу! Только этого не хватало, впечатлительная ты натура! Дура… Ох, дура… Хотелось тебе приключений? Хотелось? Ну так на тебе, кушай, не обляпайся. Господи… Так, успокоиться, надо просто успокоиться…»

— Эй, ты чего?.. — сонно бормочет Саша, тыкаясь носом ей в плечо. — Чего не спишь?
— Ничего, просто… сон плохой приснился. Ты спи, спи, рано ещё…
— Угу…
— Саша…
— Угу?
— Саша, пообещай мне, пожалуйста, одну вещь. Пообещай мне, что мы уедем отсюда, если я тебя попрошу.

Молодой человек хлопает глазами, стряхивая с себя крупинки сна.

— А чего вдруг такие просьбы? Тебе тут не нравится?
— Нет, дело не в этом… Просто… я чувствую себя словно… запертой, отрезанной от мира.
— Ну ведь так и есть. Фактически, это нечто вроде добровольной изоляции… А то ведь, — он зевает, — а то ведь искать станут, мало ли. И если найдут, то наше бегство окажется бессмысленным.
— Но мы же ничего не нарушили, правда? Никаких законов, я имею в виду.
— Так то оно так, но твой муж, он же это иначе воспринимает, согласись? Уверен, он от этого не в восторге. Наверняка заявил в полицию, наверняка они нас ищут… и найдут, если мы отсюда высунемся. Так что лучше нам сидеть тихо, пока всё не уляжется. Потом можно будет сменить внешность… А то ты у нас слишком приметная.

Саша улыбается — совсем не так, как во сне. Его улыбка — добрая, ласковая, нежная.

— Да, ты прав, конечно. Прости.
— Не волнуйся, Олесь. Если что, мы сможем уехать отсюда. Просто нужно будет всё тщательно продумать. Думаю, Юрка нам поможет, если что. Он мужик надёжный, на него всегда положиться можно.
— Угу…
— Ну что, получше тебе?
— Да…
— Вот и славно. Поспим ещё? Или вставать будем?
— Давай лучше поспим. На улице, кажется, холодно.
— Давай.

Он укрывает девушку одеялом, укрывает с головой, и ей сразу становится тепло и спокойно.

— Спи, моя хорошая, — шепчет он. — Спи, я рядом. Я с тобой. Ничего не бойся.

Она улыбается и вскоре засыпает, прижавшись к его груди.


…


Ещё по-августовски летнее, сентябрьское Солнце заливает мир ярким золотым светом. Она смотрит на Солнце, щурясь, — а огромный голубой купол неба, кажется, готов качнуться ещё один раз, чтобы она забыла всё, что её тревожит.

Вспаханное поле и ласточки, снующие над ним туда-сюда. Берёзки, роняющие на лёгком ветру тронутые нежной ржавчиной листья. Тишина, которая кажется ей самым громким из всех звуков.

— Я же говорил: тебе здесь понравится.

Саша доволен. Он улыбается, смешно щурясь на Солнце.

— Ты счастлива?
— Не знаю. Наверное да.

Если вдуматься, в той, прежней жизни, такого быть не могло. Такого Солнца. Такого неба. Она думает о том, что тогда, вначале, всё это казалось ей похожим на странный сон. Поворот не туда, чудак-старик со своим моционом, загадочный великан Юра со своими непонятными словами… И тот страшный сон…

Но отсюда, из этого места, наполненного Солнцем, кажется, что всё это было чем-то вроде дурного сна. А ведь самое лучшее средство от такого сна — это пробуждение.

А ещё, здесь нет времени. Она не знает, сколько они сидят здесь, на этом красивом холме, хотя ей кажется, что прошло уже так много времени. А может, совсем немножко? Но важнее другое: она понимает, что им совершенно некуда спешить. Они могут сидеть здесь хоть до самой ночи, — если только она наступит. Хоть до конца света, — если он вообще возможен в этом заповедном краю.

Некуда спешить. Нечего терять. Не о чем думать. Нечего бояться. Не в чем сомневаться. Если бы она сейчас умерла, ей было бы совсем не обидно. Пусть даже и под конец жизни, она нашла место, в котором забылись все печали, все тревоги, все ненужные мысли, забылись, пропали, словно тени в ярко-солнечный день.

И пусть это длится вечно.


…


— А, Аксёнов. Привёз нашего специалиста?
— Привёз, товарищ майор.

Майор — тощая бледная немочь, высокий как жердь и вообще весь какой-то неприятный, как «эсэсовец» – зомби. Но я — я улыбаюсь. Вежливо.

— Это ты что ли специалист? Как там тебя… Фомин?
— Я.
— Ну и отлично, — ворчит майор, — а то мне уже надоело тут торчать.

Пустынное шоссе, две полицейские машины прикорнули на обочине.

— Давай, пошли. Михайлов, с нами.
— Так точно, товарищ майор! — отзывается Михайлов — молодой совсем мальчишка, румяные щёки. Довольный, как кот на Привозе. Видать, ходит в любимчиках.

Пыль под ногами превращается в песок грунтовки.

— Вот здесь он съехал.

Солнышко, однако, припекает. Даже странно, вроде бы сентябрь.

— А вот здесь, — длинный, как макаронина, палец тычет в одиноко стоящий автомобиль, — бросил тачку. Видишь — дороги дальше нет, да и тропинки тоже. Куда они могли пойти, понятия не имею… А ты вообще кто будешь?
— В смысле?
— Ну, ты же специалист?
— А… Экстрасенс я.
— Экстра… Господи, — морщится майор. — С кем только работать не приходится. Вот и до экстрасенсов дожил. И чего, экстрасенс, будешь их по следам ауры искать, или как?

Вежливо улыбаюсь.

— Что-то вроде того.
— Ладно, это мне уже не интересно. Тем более, за тебя поручился сам Кастальский, так что остальное мне не важно. Ты лучше вот что скажи: мы тебе тут нужны?
— Нет, товарищ майор, спасибо. Я справлюсь. Заезжайте за мной, скажем… через два часа. Постараюсь уложиться.

Майор смотрит на меня недоверчиво.

— А чего тебе тут два часа-то делать? Я думал, это минут на десять… А впрочем, чёрт с тобой, экстрасенс, поступай как знаешь. Давай, Михайлов, пошли. Не будем мешать специалисту.
— Так точно, товарищ майор! — радостно взвизгивает Михайлов.

«Прямо как собачонка».

Они идут обратно к шоссе, и мне становится даже жаль их. В конце концов, сколько они уже тут просидели…

Ну а теперь…

Я ступаю на тропку. Мне, в общем-то, не нужно ничего делать — почти. Сейчас главное — найти тут кое-кого…

Осторожно ступая, неторопливо бреду вглубь пролеска. Вскоре ветви деревьев смыкаются над моей головой. Я почти на месте.

Здесь уже можно расслабиться. Я оправляю заношенную рубаху, нацепляю на голову любимую вьетнамскую шляпу и набиваю трубку. Чиркает спичка, и в лёгкие привычно тянется сладковатый валериановый дымок.

Ну, и где ты у нас прячешься на этот раз?

И тотчас же, словно мне в ответ, в сторонке шуршат кусты. Моментально оказавшись рядом, я сую туда руку и, ухватившись покрепче, вынимаю оттуда своего давнего знакомого.

Маленький, ростом с десятилетнего ребёнка старичок, одетый только в набедренную повязку из листьев, испуганно смотрит на меня своими глупыми, круглыми зелёными глазёнками.

— Старший? Ты?! — он ловит ртом воздух и даже не пытается вырваться. Кожа на его спине и шее дрябло тянется, как шкирка у кошки, и за неё его вполне удобно держать, тем более что старик весит, по ощущениям, килограмм пять.
— Цыц, Халямус. А то худо будет. Ты недавно двоих в Воробьёвку провёл. Мне к ним надо.
— Но как же это?! — ужасается Халямус.
— Слушай, — хищно щурюсь я, — тебе проблемы нужны?
— Нет, — кротко отвечает он.
— Как я и думал. Так что давай, подымай уже полог. И не вздумай мне хитрить — места мокрого не оставлю. Понял?
— Понял, понял, — плаксиво ответствует Халямус. — Только ты отпусти, а то как я тебя пропущу-то?

Я разжимаю хватку. Халямус падает к моим ногам и быстро-быстро, на четвереньках ползёт дальше по невидимой тропинке, пока не доползает до невысокого пенька. Тут он останавливается, садится на корточки, плюёт на ладошки и, сложив их в молитвенном жесте, что-то беззвучно шепчет.

В этот же момент я чувствую на лице лёгкое дуновение прохладного ветерка, словно открылась невидимая дверца. Собственно, примерно так оно и есть.

— Готово, — бухтит Халямус. — А ты бить не будешь?
— Да что я, изверг какой, что ли? — фыркаю я. — Но смотри: растрепешь хоть кому-нибудь, что я тут, вот тогда точно побью, живого места на тебе не оставлю, так и знай.
— У-у, изверг, как есть, — подвывает старичок.
— Давай, катись уже отсюда, зазывала.

Бурча себе под нос какие-то неведомые проклятия, он быстро уползает в ближайшие кусты.

— Ну-с, — говорю я сам себе, — вот мы и на месте.

Потом я делаю шаг, и мир вокруг меня изменяется…


…


А потом пришёл Юра и куда-то увёл Сашу. Олеся осталась одна.

Невольно вспоминались слова старой песни:

«Под небом голубым есть Город Золотой…»

Только под таким небом он и мог быть, этот Город, думала она. Белые облачка неторопливо плыли низко-низко, пропадая за краем горизонта.

— Красиво?

Сощурясь, она попыталась разглядеть человека, стоящего спиной к Солнцу. Потом села на красном одеяле, которое они с Сашей принесли с собой в поле, и ответила:

— Красиво, да. А мне вас не видно.
— А чего на меня смотреть, — хмыкнул незнакомец. — Я ведь не небо.
— Вы местный?
— Да, из соседней деревни. А вы, по всему видать, приезжая. С Москвы?
— Ну… Вроде того.
— В гости приехали? — поинтересовался человек. По голосу — хрипловатому, тягучему, будто сонному, — ему можно было дать и двадцать, и тридцать, и сорок. Худой, высокий, в дурацкой китайской шляпе, безразмерной рубахе, и в джинсах с дырявыми коленками. И в сланцах. Изо рта свисала курительная трубка на длинном мундштуке. Кажется, у него была небольшая бородка, но из-за бьющего в глаза Солнца сложно было сказать наверняка.
— А… Да, в гости.
— С мужем?
— Что?.. Н-нет, с другом.
— О, вот как. Вы извините, я, может, неловкие вопросы задаю, любопытствую тут. Просто в наших краях редко кто извне появляется.

Она немного удивилась тому, как прозвучала эта фраза. «Извне», — точно это был какой-то замкнутый мир, в который практически невозможно попасть.

Мужчина курил и молчал, и она молчала, не зная, что спросить.

— Осень уже… — наконец выдавила она.
— Точно, осень, — горячо поддержал её незнакомец. — Скоро октябрь. Похолодает, пойдут дожди. Вам повезло приехать в такое время. Заповедное время.
— Бабье лето?
— Э, ну, в общем да. А когда назад?

И как бы ему объяснить, чтобы ничего не заподозрил?

— Я… Мы пока не знаем. Побудем немного, а там решим.
— Отпуск у вас?
— Ну да, точно! Отпуск. И у него тоже отпуск.
— Это у друга вашего?
— Ага.
— Хорошая вещь — отпуск, — одобрил мужчина. — Впрочем, я уже давно не был в отпуске, если вдуматься.
— А вы где-то работаете? — в это сложно было поверить.
— Вроде того, — он кивнул. — Хотя, скорее подрабатываю, чем работаю. Стажируюсь я, короче.
— Вот как…

Она рассеянно провела рукой по одеялу.

— Хотите присесть? Вас как зовут? Меня Олеся.
— С удовольствием, — весело откликнулся он. — Красивое имя — Олеся. Это, если я не ошибаюсь, то же что Елена. У меня бабушку так звали. Она раньше жила в той деревне, где я сейчас живу. И дед там жил тоже.
— А потом?..
— А потом они умерли, конечно. А я какое-то время жил в Москве; мы же с вами земляки, в сущности. Но потом решил всё бросить и уехать сюда.
— Правда?! — Олеся удивилась. Интересно, и много здесь таких? Бросивших всё?
— Правда, — подтвердил он. — Знаете, устал. Заела жизнь меня. С личным тоже не сложилось, и вообще, возраст такой, что ли. Вроде как отправился на поиски самого себя.
— Вот как… Интересно, наверное.
— Пожалуй. Хотя я тогда об этом не думал. По сути, я просто сбежал. Оставаться в столице было выше моих сил.
— …Всё время видеть эти лица, — как-то совершенно не задумываясь продолжила девушка, — эти взгляды…
— Вот-вот. И они все смотрят на тебя, а ты думаешь: ну что, что вам от меня нужно?! Неужели у вас своей жизни нет, что вы в мою свои носы суёте?
— Точно! И все осуждают. Говорят: у тебя ветер в голове. Тебе тридцать лет, а ведёшь себя как подросток. У тебя же муж, дочка маленькая! Когда, мол, за ум возьмёшься?! А тоска заедает… Ой! — вдруг спохватилась Олеся. — Это… В общем, надоело всё. Вы… Я не…
— Да вы не волнуйтесь, Олеся. Я ничего никому не скажу, обещаю. Я вообще не болтун. Тем более, мы с вами, кажется, похожи. Я хочу сказать, нам обоим не очень-то повезло… в определённый период жизни.
— Что есть, то есть, — она вздохнула.
— Но ведь есть же в жизни и хорошее, — так, Олеся? — спросил он. — Любовь, например. Вот, у вас друг…
— Друг? А, вы о Саше… Ну да. Это верно.
— Как-то у вас это не слишком уверенно сейчас прозвучало, — хмыкнул парень.
— А вы зато не сказали, как вас зовут, — не растерялась Олеся. — И вообще…
— …Это не моё дело, так? Вы это хотели сказать? — спросил он. — Ну и правильно же. Совершенно не моё дело. А зовут меня, нуу… Валерьянка.

Она прыснула.

— Что за странное имя?
— «Дурацкое имя», вы хотели сказать? — уточнил Валерьянка и добродушно рассмеялся: — Ну, это меня так в деревне прозвали, за то что я трубку курю. В смысле, валерьянку курю. Ну, знаете, трава такая.
— Знаю, — она улыбнулась. — А вы вообще странный человек. Вам, в сущности, лет сколько?
— Необычный вопрос, — усмехнулся парень. — Ну или мне просто давно его не задавали.
— Так сколько?
— Тридцать три.
— Врёте! — как-то совершенно по-детски удивилась девушка.
— Почему — вру? — поразился он. — Правда, тридцать три.
— Говорят, непростой возраст… Возраст Христа…
— Ой, Олеся, я вас умоляю! Не забивайте себе голову разными глупостями. Возраст не имеет никакого значения. Понимаете? Никакого. Человеку столько лет, на сколько он себя чувствует.
— Да?.. Тогда мне бывает и двенадцать, и семьдесят…
— Обычное дело. Мне иногда кажется, что я вообще давно умер, точнее, тот, старый я давно умер, и переродился в того, кто я теперь. И живу в каком-то другом мире.
— Здесь всё так непохоже на Москву, да?
— Больше, чем вы можете себе представить, — он довольно пыхнул трубкой. — Намного больше.
— А вы… Валерьянка…
— Можно и на «ты», — доверительно проговорил парень. Олеся улыбнулась. Валерьянка ей явно нравился.

«Симпатичный тип. Хотя лица до сих пор не видно. И ещё шляпа эта дурацкая…»

— Хорошо. Тогда на «ты». Я что хотела тебя спросить… Ты никогда не жалел о том, что оставил? Ну, там, в Москве?
— Жалел? — переспросил Валерьянка. Он выдержал паузу, словно тщательно всё обдумывая и взвешивая и, наконец, сказал: — Нет, никогда. Да и много лет прошло, кажется.
— «Кажется»?..
— Ну да. Потому что я не считал. У меня нет часов. И календаря тоже нет.
— Серьёзно?! Как же ты живёшь?
— Легко и непринуждённо. Здесь времени всё равно нет, так зачем мне его считать?
— В каком смысле — нет времени?
— В любом, какой тебе больше нравится.

Это был неожиданный ответ. Но она уже понимала: Валерьянка — человек непростой. Они тут, в деревне, видимо, все какие-то… непростые.

— Ну а ты, Олеся? Не жалеешь?
— Что? А, в смысле… Не знаю, Валерьян… Господи, какое же оно у тебя нелепое!

Не выдержав, девушка рассмеялась.

— И ничего не нелепое, — пробурчал он. — Не хуже, чем у прочих.
— Наверное. А у меня, знаешь, был когда-то… мм, знакомый — да. Его звали Валера. Хороший был человек…
— П-правда?

Что-то в его голосе показалось ей странным. Вроде бы ничего такого не сказала…

— Правда.
— А почему «был»? Он что — умер?
— Да нет же! Ну, по крайней мере, мне бы этого не хотелось. Просто… это было давно. Лет шесть назад, наверное.
— Вот оно что…
— Я тогда тоже, вот как ты сейчас, устроилась на одну фирму… Стажировалась там. А он был моим куратором. А потом…

Парень застыл, кажется, даже затаил дыхание. Она засмеялась, но как-то нерадостно.

— А потом?.. — осторожно спросил Валерьянка.
— А? А, потом меня уволили. Или сократили. В общем, не смогли нанять. И я ушла, и тогда мне Петя… Это мой муж, вот, — он нашёл мне другую работу. Тоже неплохую…
— А что этот Валера?
— В смысле?
— Ну… Что с ним стало потом?
— Потом? Не знаю. Хотя… ну… В общем, был один случай… Он приехал к нам домой. Светке тогда уже год был. И я, представляешь, так к нему и вышла, — с ней на руках. А он, знаешь, он в меня влюблён был. И когда увидел Петю и Светку… Бедняжка, мне его так жалко было. Он мне даже признался потом, уличил момент на лестничной клетке. А я его поцеловала. В щёку! Хмм, такие воспоминания!

Олеся вскочила с одеяла и прошлась, разминая затекшие ноги, по песчаной дорожке.

— Вообще, так странно, что я тебе это всё рассказываю. Наверное потому, что никогда никому не рассказывала. У меня и подруг-то толком нет, ну, таких, которым можно было бы рассказать… Уф, прямо полегчало на душе. Спасибо, что выслушал, Валерьянка!
— А-а, к-конечно. Без проблем.

Его голос… глухой, как из бочки.

— Слушай, ты как? — Олеся склонилась над парнем, но тот только натянул шляпу на лицо: — По-моему, я тебя чем-то расстроила. Может, своим рассказом? Может быть… ты вспомнил что-то похожее? Из своей жизни? Ну, той, старой?

Он кивнул.

— Так я и думала. Ну прости, пожалуйста. Я не хотела.

Он покачал головой:

— Да нет, всё в порядке. Не парься, Олеся!

Он встал, — оказавшись на голову выше девушки, — но Солнце снова скрыло черты его лица. На секунду ей показалось, что этот свет исходит от него самого.

«Какое странное чувство…»

— Просто… там тоже много чего было. В моей старой жизни, я имею в виду, — пояснил он.
— И любовь?
— Угу. И она.
— Несчастная?

Он поперхнулся дымом. Вынул трубку изо рта и, отвернувшись, сплюнул.

— Извини мои манеры, не в то горло попало.
— Да ладно тебе, не переживай, — она похлопала его по спине — широкой, но худой и сутулой.
— Спасибо, я в норме. Слушай… Ты мне лучше вот чего скажи. Ты… Ты говорила, у тебя там дочка осталась.
— Ну… да, так и есть.
— От неё уехала?
— Да как тебе сказать…
— От мужа? — она промолчала, и он добавил: — Ты, если я начинаю лезть не в своё дело, лучше так и скажи, а то я ничего не пойму.
— Да нет, просто… Понимаешь, Валер… Э, ничего, что я так?

Валерьянка сглотнул.

— Нормально.
— Ну хорошо. Так вот… Понимаешь, как-то… Я в последние полгода жила как в тумане. Будто что-то на меня навалилось тяжёлое, и давит, давит… И никто этого не видит. Муж не видит… Ну, он вообще никогда не отличался внимательностью к деталям, так сказать… А Светка… Нет, она замечательная, но я… Понимаешь, она у нас — папина дочка. Ждёт папу с работы, бросается к нему, радуется… Обожает, когда он её за «пятёрки» хвалит. А мне… А я для неё вроде как… Что-то вроде мебели, короче. Типа холодильника, — Олеся невесело усмехнулась. — Или, скажем, как няня. Которая покормит, оденет, с уроками поможет, сладостей купит. Вроде как на службе я, понимаешь… Вроде как она меня…
— Не любит?
— Ну… как-то так. Я конечно понимаю, возраст… Школа началась, совсем другая жизнь. И тут же зависть какая-то… Знаешь, сейчас у детей даже в детском саду и то «айфоны», а уж когда школа начинается… Мы-то о таком понятия не имели, ты же помнишь. Обычные сотовые, и те не у всех были. Компьютер — редкость, в приставки резались с друзьями. А у этих уже всё есть. А у нас денег вечно не хватает, а Светка дуется, думает, нам жалко. Я ей объясняла, но она всё равно не верила… А тут папа наш взял, да и купил дочке планшет на день рожденья. Мне не жалко, да и недорогой он в принципе, планшет-то. Но это же получается, будто я её обманывала. Жадничала. Понятное дело, что после этого мой авторитет в её глазах сильно упал, если он вообще был… Она со мной даже не разговаривала несколько дней. А мне… Мне больно, понимаешь?! У тебя дети есть, Валера?
— Н-нет…
— Тогда не поймёшь. Ну ничего, как будут… Тогда ещё вспомнишь меня. И мои слова.
— …То есть возвращаться ты не хочешь?
— А зачем? Им и без меня неплохо, — ответила девушка с досадой.
— Вот как…
— Да, вот так.
— То есть, если с дочкой что-нибудь случится, тебя это не обеспокоит?
— Случится?..

И тогда вдруг вспомнился тот сон. Тот страшный сон. Она закрыла лицо руками, будто пытаясь спрятаться от назойливого видения, но стало только хуже. Краски солнечного дня поблекли, потускнели, словно она смотрела на них сквозь мутное стекло.

— Ну да. Понимаешь, какая бы она ни была, она всё-таки твоя дочь. Твоя кровь, — его голос, какой-то странно спокойный, отрешённый. Бесцветный: — Неужели тебе будет всё равно?
— Да ну, Валер, чего ты, в самом деле, тучи нагоняешь, а? — вымученно улыбнулась она. — И потом, если с ней что-нибудь случится, я… Я всегда могу вернуться обратно.
— Уверена?
— Ну да… А почему вдруг ты спрашиваешь?.. Почему…
— Потому что, Олеся, это место…
— Не говори… — шепчет она едва слышно.
— Из этого места, — безжалостно звучит его голос, — нет выхода.

Она смотрит на него, как на безумца, и ловит себя на том, что её трясёт.

— Почему… Почему все говорят одно и то же… Сначала этот старик… Потом Гагарин… Саша в том сне тоже говорил, что отсюда не убежать… Что всё это значит, Валера? Ты знаешь?

Он кивает:

— Вроде того. Но это так просто не объяснить. Давай-ка пройдёмся.
— К-куда?
— До околицы.
— Зачем?
— Чтобы ты попробовала убежать отсюда.
— Но зачем?!
— Просто попробуй. Тебя ведь мучает этот вопрос, верно?
— Ещё как!
— Вот и пошли.

Идти было недалеко. Валерьянка пропустил Олесю вперёд; она снова подумала о том, что по неясной причине он так и не показал ей своё лицо.

«Может, просто стесняется?»

Впрочем, эта мысль быстро вылетела из головы. Важнее сейчас было другое.

Там, где кончалась деревня, начинался лес, — ну или, скорее, пролесок.

— А там правда три километра идти? — вспомнились девушке слова Саши.
— Нет, — он усмехнулся. — Гораздо меньше.
— Ладно!

Она смело зашагала по песчаным дюнам миниатюрной пустыни. Надо же, подумалось вдруг, сейчас я куда храбрее, чем тогда, когда мы сюда приехали. Хотя, конечно, тогда уже стемнело…

Ноги вязли в песке, но Олеся старалась не обращать на это внимания. Вот сейчас, сейчас она докажет этому умнику, что отсюда запросто можно выйти.

А заодно и самой себе.

И вот, в конце лесного тоннеля, кажется, забрезжил свет. Приободренная, она уже хотела было развернуться, чтобы сказать, вот видишь? Я же говорила!

И неожиданно увидела сутулую фигуру в дурацкой китайской шляпе, стоящую на дороге прямо перед ней.

И снова Солнце ему в спину светит, подумалось некстати.

А за его спиной виднелись красные под этим Солнцем крыши деревенских домов.

— Ну что? — в голосе Валерьянки не было насмешки. Напротив — он был невыразимо серьёзен: — Вышла?
— Глупости какие-то, — пробормотала Олеся. — Я что — не там свернула, что ли? Там эти дороги… одна, другая; может, просто не туда пошла?
— Нет. Просто все дороги ведут в одно и то же место. То есть сюда.
— Но это же нелепо! Как такое возможно? — воскликнула девушка. — Это что — сон? Снова сон?
— Отчасти… можно и так сказать, — осторожно ответил Валерьянка. — Но важнее другое: ты понимаешь теперь, что отсюда не выйти?
— Нет. Нет, это просто невозможно! Я не верю! Слышишь?!

Она развернулась и побежала. Песок шуршал под её ногами, деревья бросали дрожащие тени на дорогу, ветер шелестел ржавой листвой.

И вот — просвет. Снова. Неужели…

Она запыхалась и теперь стояла перед Валерьянкой, согнувшись пополам и тяжело дыша.

— Всё ещё не веришь, да? — тихо спросил он.
— А как?! Как, во что ты предлагаешь мне поверить? В сон? В нереальность?
— Для начала поверь в меня.
— Что?..
— Я знаю, как отсюда выйти, — спокойно сказал парень. — В принципе, я затем сюда и пришёл. Чтобы вывести тебя… то есть, вывести вас отсюда.
— «Нас»?..
— И Сашу твоего тоже.
— А… Ну конечно. Уфф… Но ты… можешь объяснить мне, что здесь происходит?
— Могу. Но ты не поверишь.
— А если попробовать?
— Попробовать? — переспросил Валерьянка. — Попробовать можно. В общем… Была когда-то такая деревня — Воробьёвка. Вот на этом самом месте.
— А сейчас это…
— Погоди, не перебивай. Так вот. Была она, была, а потом… Было время, когда люди из деревень уезжали. По разным причинам. Когда-то окрестные деревни были куда больше. А теперь от них мало что осталось. Но только не от Воробьёвки. Потому что от Воробьёвки не осталось вообще ничего. Деревня опустела и стала урочищем. В принципе, тут остались ещё какие-то следы пребывания человека, но с каждым годом их остаётся всё меньше и меньше… Ты, это, давай, не стой столбом, пошли потихоньку.
— Ладно…
— Так вот. Дело в том, что физические следы людей, — я имею в виду дома, вообще постройки какие-то, ещё что-то такое… Так вот, всё это пропадает довольно быстро. Но люди оставляют за собой следы иного толка, скажем так — энергетические. Проще говоря, их слова, поступки, мысли, и тому подобный мусор остаётся в урочищах ещё очень долго. Почти как радиация. И эта энергия привлекает, мм… Существ иной природы. Обычно их называют духами. Или там привидениями. По-разному, в общем. Где-то парочка неупокоенных душ затесалась, где-то кто-нибудь злостно убиенный, утопленники могут тоже… Одним словом, нечисть. А, ну ещё духи стихий селятся, но они почти незаметные и, в общем, безобидные, вот… Но если говорить об этом конкретном месте, о Воробьёвке, то здесь мы имеем дело с духами, которых называют телокрадами. А называют их так из-за особенности их поведения, которая заключается в том, что они заманивают случайных прохожих в свои владения и, заморочив бедняг иллюзиями, похищают их тела. Вроде как цыгане — лошадей. Ну а сами несчастные так и остаются бродячими душами до конца, э-э… Словом, до тех пор, пока о них кто-нибудь не позаботится, есть и такие ведомства… Так я о чём: вы с Сашей стали жертвами телокрадов. Точнее, с тобой-то пока всё в порядке, но ты — как муха, попавшая в паутину, да ещё и одурманенная. Тебя съедят, а ты и не заметишь. Насчёт Саши не знаю, но думаю, что его уже съели. Ты меня слушаешь? Олеся?

Он обернулся — девушка стояла, замерев, и смотрела на него во все глаза. Валерьянка вздохнул.

— А никто и не говорил, что будет легко, — пробормотал он.
— Я не верю… — прошептала Олеся. — Просто не верю. Это какие-то… сказки. Так не бывает. Я в такое не верю, слышишь?!
— То есть закольцованная дорога тебя не убедила? — спросил парень.
— Нет, то есть… То, что ты говоришь, это… дикость какая-то…
— Понимаю, — он кивнул. — Это нелегко принять. Помнишь, вам старик встречался? Мелкий такой, хлипкий?
— П-почему мелкий?.. Обычный такой старикан, как там его… Куликов. Вроде бы профессор…
— Да ты что? — восхитился Валерьянка. — Уже профессор? Ай да Халямус! Растёт на глазах.
— Ха… Халямус?
— Угу. Это его имя. Между прочим, он единственный из телокрадов, у кого есть имя. И единственный, кто никогда не крадёт тела. А всё потому, что он «зазывала». Проводник. Он-то и создаёт первичную иллюзию, основываясь на том, что ему говорят, то есть создаёт видимость того, что заплутавшие вроде вас хотят увидеть.
— Погоди… Значит, и этот Юра?..
— Телокрад, конечно. Он тебя касался?
— Э… В каком смысле?
— Ну, например, за руку здоровался?
— Нет…
— Ясно. А с Сашей?
— Да, даже обнимал… Они вроде как друзья… То есть… Боже мой…

Олеся обхватила голову руками и присела на корточки. Валерьянка развёл руками:

— Что поделать? Вам просто не повезло. Дело в том, что… Он ведь тебя вёз в деревню, к другу — тому самому Юре, надо думать? Так вот: деревня, о которой он говорил, существует. Более того, до неё рукой подать — через шоссе. Вы просто не туда свернули. Вот… И Юра этот там наверняка живёт. Фамилия его как?
— Гагарин… ой, то есть Веселовский вроде.
— Веселовский? Да, помню такого. Здоровый такой бугаина.
— Ага…
— Понимаешь, о чём я, да? Всё это — иллюзия. Сашка твой уже попался. А тебя оставили «на сладкое». Просто мне повезло, и я нашёл тебя раньше, чем другой телокрад.
— А сам-то ты… кто? — осторожно спросила Олеся.
— Кто-кто… — смутился Валерьянка. — Я — это я. Скромный работник одной замечательной Компании. То есть пока что стажёр.
— А ты человек? Или тоже…
— А это важно? Ну, для начала я не телокрад. Это раз. Во вторых. Духи, чтобы ты знала, бывают разные, но это история долгая и запутанная. Если попроще, то можно сказать так: духи делятся на Старших и Младших. Так вот телокрады относятся к Младшим…
— А ты — к Старшим?..

Он промолчал. Потом кивнул.

— Ясно… — покачала головой девушка. — Значит, вот откуда ты всё это знаешь… И почему смог сюда попасть…
— В общем и целом — да. Так и есть.
— Поверить не могу…
— Понимаю.
— А ты всегда был… ну, духом?
— Нет, не всегда. Духом я стал не так давно. А раньше был человеком.
— А такое возможно?.. Или, может, ты умер?..
— Да нет, это необязательно. Просто… Считай, что мне предложили работу, и я согласился.
— Духа? Поработать духом?
— Стать духом. И поработать. На благо духов и людей, между прочим.
— Просто фантастика… Значит, всё это правда?
— Что?
— Ну там… Экстрасенсы, магия, и всё такое?

Валерьянка рассмеялся.

— Тут всё как у людей. Частью правда, частью слухи и домыслы. Люди о нас больше выдумывают, чем есть на самом деле. Но не разубеждать же их, честное слово. Им так жить интереснее. А если серьёзно, то мы стараемся не вмешиваться в жизни людей. Только в крайнем случае. Вот как теперь.
— А почему?
— Что — почему?
— Почему не вмешиваетесь?
— А зачем? — Валерьянка раскурил трубку, и в небо поплыло облачко сладковатого дыма: — У людей своя жизнь, свои законы, свои права и обязанности, и всё такое прочее. А мы за вами вроде как приглядываем.
— А ангелы есть?

Он снова засмеялся — тихо, по-доброму.

— Есть. И хранители в том числе.
— А…
— Так, ладно. Я не ликбез сюда пришёл проводить, а вытаскивать вас отсюда.
— А почему ты не показываешь мне своё лицо?

Валерьянка не ответил. Он лишь надвинул шляпу ещё ниже на глаза.

— Так почему? — спросила девушка. — Ты рассказал мне о таких невероятных вещах… Что, духи страшные?
— Нет, — он усмехнулся. — Духи никакие. У них нет постоянного облика. Они могут принимать любой облик. Вроде как одежду носят.
— А чей облик носишь ты?
— Свой старый, — вздохнул он. — Не люблю, знаешь ли, менять гардероб.
— Тогда… Почему?

Он снова промолчал. Внезапно Олеся подалась вперёд, — она хотела сбить с парня эту дурацкую шляпу. Но неожиданно оказалось, что Валерьянка стоит чуть правее того места, где стоял только что.

— Вот это реакция, — улыбнулась Олеся. — Неплохо.
— Угу. Я практически неуловим.
— Ну всё, хватит! — воскликнула она и, рванувшись вперёд, с силой ударила по кромке шляпы снизу вверх, отчего та взлетела в небо, словно летающая тарелка.

Ей показалось, что время остановилось. Шляпа взлетела в зенит и стала медленно спускаться по крутой дуге вниз. Олеся опустила взгляд и посмотрела в глаза парня, стоящего перед ней.

Он молчал, но в голове его скакали мысли. Что теперь? Что она скажет теперь?

Но она просто подошла к нему и спрятала лицо в его груди.

Шляпа с сухим стуком упала в песок.

— А я знала, что это ты.
— Ч-что?..
— Я знала, — говорила она. — Это не мог быть никто другой, кроме тебя. Ты знаешь… В детстве я мечтала встретить своего Принца. Как, наверное, каждая девочка в те времена. У нынешних детей этого нет, и мне их даже жаль… А я… Я не знала, каким будет мой Принц, но я знала, что обязательно его встречу, и когда встречу, сразу пойму: это Он… Конечно, потом я почти забыла об этой мечте. Не вспоминала… до тех пор, пока не попала на ту стажировку. Ты… не говори сейчас ничего, ладно? Я так давно ждала этого момента… Наверное, я всегда его ждала. С того самого дня, как тебя увидела. Ты помнишь? Ты тогда ещё подошёл ко мне и сказал: здравствуйте, Олеся, меня зовут Валера Фомин, я буду вашим куратором на срок вашей стажировки здесь. Если у вас будут какие-то вопросы, я с радостью вам на них отвечу… Боже, как же ты тогда волновался! А я, знаешь, стояла, слушала тебя, смотрела на тебя, и не могла поверить. Поверить в то, что ты — настоящий, что ты действительно мне повстречался, что… Ты спросил, есть ли у меня какие-нибудь вопросы, а я… А для меня это прозвучало почти как признание… Поэтому я сказала: да, у меня есть вопрос, — хотя понятия не имела, о чём спросить тебя, чтобы не смутить. Так и стояла, как дурочка… А ты догадался — ну, хотя бы так! Молодец! И показал мне, где у вас там туалет. Господи! Когда я тебя поблагодарила и дошла до этого несчастного туалета, я едва сдерживалась, чтобы не расхохотаться и не расплакаться одновременно. Ты бы только знал…

Она улыбалась, глядя, кажется, куда-то за него. Он молчал. А она продолжала:

— А потом… Целый месяц был нашим с тобой месяцем. Знаешь, я ведь знала, что это не продлится долго. Эти твои взгляды… То, как ты на меня смотрел, — на меня никто и никогда так не смотрел. Но я всё равно знала, что это… Слишком прекрасно, чтобы быть… Нет, не так — слишком прекрасно, чтобы сбыться. Тем более, я ведь была замужем… И Светке годик был уже… И когда меня уволили, я в каком-то смысле даже вздохнула с облегчением. Потому что мне казалось, что ещё немного, и я сбегу куда-нибудь вместе с тобой. Теперь это звучит особенно… нелепо. А уж когда ты пришёл к нам… Петя, он ведь понятия не имел… Ну мало ли, кто там пришёл с работы… Он не сказал мне, что это ты. А я почему-то… Мне и в голову не пришло, что ты можешь вот так вот… найти меня, приехать… Петя — он ведь неплохой человек, хороший даже, честный очень, порядочный… правильный… Ему в голову не пришло — это понятно, но почему я решила, что всё закончилось? Я не знаю. Наверное, для меня даже этого было слишком много. Слишком много счастья. И когда ты приехал, а я вышла со Светкой на руках… Ох, я до сих пор не могу забыть выражение твоего лица, и свои чувства… У меня даже голова закружилась. Я, ты знаешь, к стеночке прислонилась, а она холодная… Так я в себя и пришла немножко… Глупо, да? И потом, я тебя пригласила… Но я ведь просто не знала, что делать! Я улыбалась, но внутри себя я была в панике! Одновременно и страшно боялась, и была ужасно счастлива. Мне хотелось побыть с тобой, но я боялась, что ты скажешь что-нибудь прямо там, при Пете, и вообще… А ты держался молодцом. Я просто глазам своим не верила! Хотя, нет — иначе и быть не могло. Ты вёл себя как настоящий джентльмен. Ужасно стеснительный джентльмен, — но ведь так и должно быть! Зато потом… Я знала, когда ты попрощался и вышел из квартиры, я знала, что тебе плохо. И, представляешь, я не знала, что делать! Совсем! Я хотела хоть как-то тебя утешить, приободрить… И просто посмотреть на тебя ещё раз. Я ведь думала, что больше никогда тебя не увижу. Эта мысль сводила меня с ума, но я держалась. И вот, когда я вышла… Ты затушил сигарету, а я… окончательно растерялась. Стала что-то лепетать, что-то настолько глупое… Как я потом себя за это ругала! Это было ужасно, прости меня. Но я не знала, что сказать. И что сделать. А ты начал всё это говорить… Признался мне… И я старалась не показывать виду, но меня просто распирали эмоции! Наверное поэтому я и смогла тебя поцеловать. Я поняла, что ты сейчас уйдёшь, и всё закончится… Я хотела хоть разок… Нарушить все эти табу, почувствовать, каково бы это было — если бы всё сложилось иначе. А потом, чтобы окончательно не разрыдаться, я убежала. Так глупо. Прости меня…

Валерьянка просто кивнул. Закушенная до крови губа саднила неимоверно.

— Но знаешь, что? Я потом вспомнила, ну, то, о чём мечтала в детстве. И знаешь, я была твёрдо уверена в том, что, если со мной когда-нибудь что-нибудь случится, ты обязательно меня спасёшь. И отчего-то эта вера никуда не пропала даже с возрастом… Хотя, если бы ты знал, как мне хотелось, чтобы не Саша, а ты увёз меня куда-нибудь подальше оттуда! Спас меня… Но тебя не было… И я решила, что… Что это просто детская мечта. Просто глупая мечта глупой девчонки, которая так и не повзрослела. Но если бы я только знала, что всё обернётся вот так вот… Ты же понимаешь, это… нереально. Я имею в виду, всё то, что ты рассказал, и вообще, сам факт того, что ты есть, что ты здесь, и что ты меня спасаешь, всё-таки спасаешь, как я и мечтала… Поэтому я знала. Не с самого начала нашего разговора, но в какой-то момент… поняла. Но боялась. Боялась, потому что мечта-то была невозможная. А оказалось…

Он не сказал ничего. Он просто обнял её, аккуратно, словно боясь, что она может вдруг исчезнуть, эта худенькая медноволосая девушка, спрятавшая лицо в его намокшей от слёз рубахе.


…


Вскоре на призрачную Воробьёвку опустился вечер.

Они шли по дороге мимо полупрозрачных изб, мимо всей этой галлюцинации, которая переставала существовать прямо у Олеси на глазах.

— А теперь что?
— Нам надо найти душу Саши. Это несложно, как и найти тело, но в отличие от последнего душа куда менее стабильна и более… эмм… эмоциональна, если можно так сказать… Выкинутая из тела, она зачастую теряется и может совсем пропасть. Надо найти её до того, как станет слишком поздно.
— А зачем телокрадам тела? — спросила Олеся. После своего откровения она не знала, что говорить и как себя вести. Валерьянка, впрочем, тоже ничего не говорил на эту тему. Он так ничего и не сказал с тех пор, как она закончила свой рассказ. Ей хотелось, чтобы он сказал что-нибудь, очень хотелось, но она понимала, что теперь всё это будет иметь несколько иное значение: ведь он дух…
— Они просто хотят побыть людьми, — ответил парень. — Ты не поверишь, насколько духам иной раз хочется побыть такими, как вы. Пожить вашей жизнью. Ты думаешь, что уж духи-то такими эмоциями не обременены, верно? Но это не так. Многие духи, особенно Младшие, мечтали бы побыть людьми хотя бы немножко. Вот поэтому телокрады и воруют тела. Но век их недолог: тело, угнанное телокрадом, вскоре начинает портиться, словно лежалый мертвец. И телокраду ничего не остаётся, как избавиться от него. И тогда ему снова нужно тело… Собственно, после захвата очередного тела у телокрада есть ещё три дня, плюс-минус, на то, чтобы вволю насладиться всеми прелестями человеческой жизни… А потом брошенные тела находят грибники и прочие скитальцы, и пускают слухи о маньяках, но полиция, естественно, ничего и никого не находит…
— Ужас… — прошептала Олеся. — Вот скажи: почему всё так… нелепо и страшно?
— Почему — страшно? — удивился Валерьянка. — Ничего такого. Каждому своё. Просто ты человек, и думаешь, как человек. Оттого всё это и кажется тебе диким и страшным. Для духов всё иначе. На то они и духи.
— А как мы найдём душу Саши?
— Да её и искать не надо, — пробормотал Валерьянка как-то мрачно. — Она где-то тут, рядом. Он же тебя любит. А значит, далеко не уйдёт. Чтобы его найти, тебе нужно просто позвать его, потому что он прячется. Он-то знает, что с ним случилось.
— Откуда?
— Так… Было кому рассказать. Вот, а потом надо будет найти его тело. Но это уже проще. Потому что это я сделаю сам. Есть у меня некоторый опыт в таких делах.
— Значит, мне нужно просто позвать его?
— Угу.
— И мы его увидим?
— Не сомневайся, — усмехнулся Валерьянка.
— А ты изменился, Валера, — вдруг сказала девушка. — Ты стал совсем другим с тех пор. Интересно: это оттого, что ты стал духом, или…
— Нет, — лаконично ответил он. — Это здесь не при чём.
— Понятно… Значит, просто позвать?
— Да. Просто позвать.
— Хорошо…

Она остановилась, оглянулась по сторонам, стараясь не смотреть на Валерьянку. Впрочем, лицо его снова укрылось за китайской шляпой…

— Саша, — тихонько позвала Олеся. — Саша, ты здесь?
— Здесь, — грустно ответил такой знакомый голос где-то совсем рядом. — Куда же мне деться…
— А почему я тебя не вижу?
— А зачем? — ответил голос. — Тебе ведь всё равно, есть я или нет. Ты ведь всё равно меня не любишь. И вообще, может быть я не хочу, чтобы меня находили. Вот, моё тело проживёт ещё три дня, а потом станет трупом. Меня и так никто не стал бы искать, так что в этом смысле мой план остаётся совершенным. Зато ты сможешь продолжить жить так, как сочтёшь нужным. И я не стану тебя обременять своими чувствами.
— Да вон он, эмо-бой недоделанный, — хмыкнул Валерьянка. — Видишь?

Она посмотрела туда, куда он указал, но не увидела там ничего, кроме небольшого болотца, над которым летал одинокий светляк. Приглядевшись, она поняла: светляк не был светляком. Это был просто зеленоватый огонёк размером с ноготь.

— Это и есть душа?! — изумлённо спросила Олеся.
— Типа того, — смеясь, ответил Валерьянка.
— А что в этом такого? — спросил светляк оскорблённо. — Знала бы ты, как я тебя вижу. И этого… Старшего тоже. Удивилась бы.
— И… И что теперь?
— Да ничего особенного, — пожал плечами Валерьянка. — Найдём его тело и запихнём этого нытика обратно. И кстати, лучше поторопиться, а то за мной машина через полчаса придёт во внешнем мире. Там ведь время идёт как обычно.
— А что за машина? — как-то напряжённо поинтересовался светляк-Саша.
— Полицейская, — ответил Валерьянка. — Та, что меня сюда привезла.
— Нас искали… — прошептала Олеся.
— Ясное дело, — пыхнул трубкой Валерьянка. — Потому что думать надо, что делаете, беглецы. Неужели вы всерьёз думали, что о вас все забудут? Что вас не станут искать?
— Это всё из-за машины, — зло проворчал светляк. — Если бы я нашёл пруд, никто бы нас не нашёл. Ведь я её утопить хотел, машину-то. Тогда электронике каюк, и всё, уже и не нашли бы.
— Это полиция не нашла бы, — парировал Валерьянка. — И то не факт. А Потусторонняя Компания мигом бы разыскала. Достаточно было бы расспросить стихиалей.
— Кого? — переспросила Олеся.
— А духов стихий. Они хотя и маленькие, но память у них отличная.
— Вот оно как…
— Ага, вот так. Ха, а вон и тело наше гуляет. И, кстати, это оно зря. Молодой телокрад, видать.  Ему бы смыться отсюда, да подальше. А он решил не рисковать. Ну и глупо, — дух усмехнулся. Потом негромко свистнул.

«Тело» — то есть Саша — обернулось. Лицо его исказила гримаса ужаса. Телокрад попытался было убежать, но Валерьянка уже оказался рядом и аккуратнейшим образом сбил Младшего с ног. Затем он взял Сашу за грудки и внезапно с силой ударил его ладонью в грудь.

Эффект, однако, был странным: Саша даже не покачнулся, зато нечто белёсое вылетело из его спины и кубарем покатилось по траве.

— Попался, — хищно облизнулся Валерьянка, доставая из кустов небольшое существо, очертаниями смутно напоминавшее маленького, сантиметров в сорок, человечка. — Вот, дамы и господа, обратите внимание. Перед вами телокрад как он есть, то есть в аморфе. Вот такие они на самом деле.

Телокрад не шевелился. Казалось, он был в обмороке (если только духи умеют падать в обморок).

— Ну а ты чего ждёшь, светляк? Ныряй в тело! — прикрикнул Валерьянка. — Да поживей давай: время поджимает!

Светляк-Саша горестно охнул, однако подчинился и, подлетев к своему неподвижному телу, растворился в собственном лбу. С минуту он лежал неподвижно, но потом зашевелился.

— Чтоб тебя, Старший! — с досадой произнёс он, вставая и отряхиваясь. — Вот все вы такие, никого не слушаете, всё решаете сами. А я, может, остаться хотел!
— Да наплевать, — Валерьянка слегка поддал телокраду под то, что могло быть задом, и маленький дух бесшумно улетел обратно в кусты: — У меня инструкции есть, и я им следую. Остальное меня не волнует. И вообще, я на задании… Ну всё! Теперь я вас выведу из Воробьёвки, а дальше вы уж как-нибудь сами. Хотите — возвращайтесь в Москву, хотите — езжайте в Ладышкино… Хотя нет. Я не хочу вас там видеть. Так что езжайте в Москву. Если машина не заведётся, подождите полицию, они минут через пятнадцать будут. Заберут вас, и всё закончится. Тем более, Олеся, Петру твоему нужна помощь. С дочкой.
— С дочкой, — повторила Олеся заворожённо.
— Ну да. А ты думала, тот сон был просто сном? Нет. Тут вообще не может быть никакого «просто». Тот сон был первой стадией поглощения Саши телокрадом. Оттого он тебе странным и показался. Потому что это был уже не он… Интереснее то, что Петру удалось пробиться в твой сон. Это говорит о том, что связь между вами тремя, то есть между тобой, им, и Светой сильнее, чем ты думаешь. Так что поспеши. Больше ему неоткуда ждать помощи.
— Но как же…
— Эй, а как же я? — воскликнул Саша.
— А что — ты? — буднично поинтересовался Валерьянка. — Мне, в принципе, всё равно, что с тобой будет. Понял? Всё равно. И вообще, — Олесе показалось, что голос духа дрогнул, — если бы не ты, ничего этого вообще бы не произошло! Если бы не ты…
— Если бы не он, я бы никогда не смогла исполнить свою мечту, — тихо сказала Олеся. Валерьянка осёкся. Потом хмыкнул:
— Мечту, да?.. Ну и ладно. Пусть так. Мечта так мечта. Хех, всё-таки работа в Потусторонней Компании накладывает отпечаток, как ни крути. Ведь изначально наша Компания была создана для того, чтобы помогать сбываться вашим мечтам, люди… Это уже потом мы занялись… Побочной деятельностью. Так! Хватит, пожалуй! — Валерьянка подошёл к двум тоненьким берёзкам и, подтянувшись, сцепил их кроны между собой. Получилось некое подобие ворот: — Готово. Давайте, граждане, на выход, не задерживаемся!

Саша горестно вздохнул и послушно побрёл в сторону зелёного портала, вскоре бесследно пропав в его проёме. Дух проводил его взглядом.

— Я никуда не пойду, пока ты не скажешь мне то, что хочешь сказать.

Валерьянка обернулся. Олеся стояла, уперев ладони в бока и нахмурив брови. Парень улыбнулся:

— Ты такая… красивая, когда сердишься. Ай, какая банальность! — воскликнул он. — Но — правда.
— Спасибо. Но ты ведь не это хотел сказать, да? Почему ты ничего не сказал мне тогда, после того, как я тебе всё выложила?
— Тогда?..
— Да, тогда! Неужели тебе нечего сказать? После стольких лет? Ты говорил, духи часто хотят побыть людьми… А тебе никогда не хотелось снова стать человеком?

Он отрицательно покачал головой.

— Нет. Да и зачем? При желании я могу бродить среди вас, и никто никогда не скажет, что я — не человек.
— Тем более! Неужели ты никогда не хотел изменить то, что случилось?
— Изменить? — удивился Валерьянка. — Нет. Как дух, я никогда не смог бы этого сделать. Нет у меня такого права. Да даже будь я человеком… Что ты мне предлагаешь? Вернуться? Разбить твою семью? Увезти тебя, как этот твой… парнишка? Нет. Прости — на такое я не способен.
— А как же тогда твоя любовь? Или, может, и не было её вовсе?! — почти что выкрикнула она ему в лицо.
— Почему, была, — спокойно ответил дух. — Просто… Я всегда желал тебе счастья. Для меня это и было любовью. А то ведь, если бы я попытался тебя украсть, — какая же это любовь? Это эгоизм. Всё равно что один ребёнок крадёт у другого игрушку, потому что у него такой нет. Глупо, по-детски.
— А ты, значит, такой взрослый, да? — голос Олеси дрогнул. — Ты, значит, счастья желал?
— Желал. И желаю. Я всё сказал тогда, в тот день в Останкино. Больше мне нечего было добавить. И сейчас… Мне нечего добавить. Кроме того, что теперь я — дух. Знаешь, мне ведь всегда будет тридцать три. Я всегда буду выглядеть так, никогда не постарею, — разве что захочется сменить имидж. Ты же помнишь: для духов внешность — как одежда. А, и ещё я никогда не умру. Да и вообще, всё это слишком старая история — отношения человека и нечеловека. Смертного и бессмертного. Классика.
— То есть, по-твоему, всё в порядке?
— Нет. Ты должна будешь вернуться к своей семье и заново отстроить всё то, что уже начинает разваливаться. Вот тогда всё будет в порядке.
— Я не это имею в виду. Я имею в виду нас, и ты отлично это понимаешь.
— Нет никаких «нас», Олесь. Нет и не было. Ну, может, кроме того месяца… Да и то. Что, ну что ты хочешь от меня теперь? Я ведь спас тебя, так? Мечта твоя — она ведь исполнилась, верно?
— Чего я хочу от тебя? — неожиданно спокойно спросила девушка. — Нет-нет, от тебя я ничего не хочу. Мне просто интересно, где, в какой… Воробьёвке ты бросил того замечательного парня, Валеру Фомина. Парня, который стал моим Принцем — пусть даже на месяц. Парня, которого я любила — пусть даже и не могла с ним остаться. Где ты его бросил, дух? А я-то думала, что смогла переиграть прошлое. А оказалось…
— …А оказалось, что от перестановки мест слагаемых сумма не меняется, да? — тихо проговорил Валерьянка. Олеся кивнула. Дух вздохнул: — Ну… извини. Есть вещи, которые никому не по силам изменить. Ни человеку, ни духу.

Она… усмехнулась.

— Ну конечно. И как это я сама не поняла. Ладно, дух! Пойду я. Спасибо, что спас. С меня причитается. Так что ты, это, заходи, если что. Не стесняйся. Где меня найти — ты знаешь. Да, и ещё кое-что!

Она вдруг подскочила к Валерьянке и сорвала шляпу с его головы.

— А это — твою дурацкую китайскую шляпу  — я возьму себе. На память. Думаю, ты не будешь против, ведь так?

Ошарашенный, он не сказал ни слова. Олеся звонко рассмеялась:

— Ну ты и умора, Валерьянка! Ах, как же мне полегчало! Просто ура-ура! Теперь и море по колено. Говоришь, семья, да? Ну, семья так семья. Да и не бросать же их — тут ты прав на все сто! Всё! Ухожу! Прощай, Валерьянка!

С этими словами она развернулась и, быстро дойдя по портала, исчезла.

— Она вьетнамская вообще-то, — пробурчал дух.

Но декорации уже сменились.


…


Декорации сменились, и я обнаружил себя в кабинете директора. Портал стал окном, возле которого чернела фигура самого Генерального.

Он с шумом выдохнул сигаретный дым и, обернувшись, внимательно поглядел мне в глаза.

— И почему ты ничего ей не сказал?

Эта его манера — менторский, скрипучий тон. Терпеть её не могу.

— Ведь тебе было что ей сказать, не так ли?

Я промолчал. Директор вздохнул.

— Одно слово — молодёжь. Жалеть не будешь? Событие всё ещё не приобрело завершённость, но, как мне кажется, дело тут не в Олесе. Дело тут в тебе самом.

Он уютно устроился в полосатом кресле, шерстяном, как носок, и раскурил новую сигарету.

— Ты профукал неплохой шанс. Такие выпадают раз в двадцать лет, а то и реже.
— Задание выполнено, — бесстрастно ответил я.
— Ну коне-ечно, — проблеял директор. — Зада-ание. Можно подумать, дело в этом. Я и не сомневался, что задание будет выполнено. Но ты меня… удивил. Я думал, что…
— Простите, — перебил я старика, — могу ли я попросить вас кое о чём?
— М? И о чём же, Валера, ты хочешь меня попросить?
— Не давайте мне больше заданий, связанных непосредственно со мной. Мне неприятно этим заниматься.

Директор жевал сигарету, сверля меня сердитым взглядом.

— Неприятно, ты сказал? Неприятно? Знаете что, хм, юноша? Я бы попросил вас воздержаться от подобных советов и просьб. В конце концов, я всё ещё директор этого заведения, а вы — всё ещё мой подчинённый, что означает: я могу давать вам любые задания, и вы обязаны их выполнять неукоснительно! Вам ясно? От и до!
— Так точно! — я вытянулся в струнку.

Директор фыркнул.

— Очень смешно, — пробурчал он. — Можно подумать, я тут шутки шучу.
— Считается ли моё текущее задание выполненным? — спросил я.
— Считается.
— Могу ли я теперь быть свободен?
— Можешь.
— В таком случае, прошу меня извинить, — я щёлкнул каблуками и вышел из кабинета. На душе было гадостно.

— Тоже мне… Просит он… — донеслось из-за двери ворчание директора, но я его не слушал.

«И почему им всем так хочется залезть ко мне в душу?»

Оглянувшись и не обнаружив в коридоре никого, я быстро и как можно тише прошагал в сторону лестницы, ведущей к дверям курилки. Аккуратно прикрыв за собой дверь, я вздохнул с облегчением и раскурил трубку.

Здесь можно было расслабиться.

Зашипела спичка, и к потолку неторопливо потянулась струйка дыма…

…А где-то далеко, в серебристой «Ауди», ведомой безмолвным Сашей, сидела, молча отвернувшись к окну хрупкая медно-рыжая девушка.

На её коленях покоилась конусовидная вьетнамская шляпа-нон.



Ладышкино, 14 октября 2014


(1) англ. неизвестно где, на полпути в никуда