Колосья по серпом... исход источников 6

Начало: "Колосья по серпом... исход источников 1"      http://www.proza.ru/2014/09/25/740

   Предыдущая часть: "Колосья по серпом... исход источников 5" http://www.proza.ru/2014/10/09/1176

VI

Закончился месяц трав, отцвёл за ним месяц цветов.

Унесло ветром ореховую пыльцу, сгинула до следующих надежд и новой весны вампир-трава, отошли пестро-зеленые "копытки марьиной ослихи" - подольховицы.

Пришел пчелиный, косозвонный месяц цветения лип.

Все менялось. Ничто не менялось только в Загорщине.

И вот однажды, проснувшись позже обычного от приглушенного звона часов, Алесь почувствовал, что что-то не так. Не вошел Фельдбаух, не появилось в дверях слегка хмурое лицо доброго Кирдуна.

И хлопец на какую-то минуту почувствовал себя одиноким и брошенным на произвол судьбы.

Только на одну минуту, поскольку в следующий момент он вспомнил, что пришел тот день и с ним, возможно, какая-то свобода, возможность быть хоть немножко хозяином самому себе.

На это намекала одежда, свободно разложенная на спинке кресла, и то, что двери в ванную комнату были открыты, - делай сам, что хочешь. С наслажденьем вспомнив это, он потянулся и вдруг, будто кем-то подброшенный, сел на кровати.

За окном послышался гулкий звук. Откуда-то из-за дома, от берега паркового пруда, ударила пушка. Потом второй раз... третий... восьмой... одиннадцатый.

Двери раскрылись резко, как будто также от удара пушки. На пороге стоял пан Юрий, белозубый, загорелый. Махровый персидский халат распахнулся на груди. От всей фигуры, от волнистых густых усов, от синих смешливых глаз так и веяло здоровьем.

- Поставить на ноги бездельника-князя, - грозно рыкнул отец. - Бездельник-князь спит и не знает, что его ждут великие дела.

Алесь не успел спохватиться, как крепкая мужская рука рванула одеяло и молниеносно, особенно звучно шлёпнула по мягкому месту.

- Stehe auf, - рявнкул отец, на минуту так удачно пародируя Фельдбауха, что даже страшно стало. - Eine au.erordentlich perfekte Furterhalbwuchsigerverrichtung ist keine Bettharrung auf'ne Vonsichselbstvollziehung, nuch? (1)

И стянул сына за ногу с кровати.

- Мыться, мыться вместе.

В ванной комнате, у глубокого бассейна, отец сбросил халат и туфли, и только тут посторонний заметил бы, как они похожи, пан Юрий и Алесь. Мальчишеские, но сильные формы сына обещали со временем стать похожими на гладкие и могучие формы отца.

Отец неожиданно поймал его и, приподняв, так ловко бросил головой в бассейн, что Алесь колесом перевернулся в воде.

- Адмирал, человек за бортом! - крикнул отец, затем вслед шлепнулся в голубую воду и схватил сына за пятку. - Купание Ахилла начинается. В роли матери героя князь Юрий Загорский.

...После купания они оделись в соседней комнате, и это было сродни маскараду, поскольку оба одели поверх батистовых сорочек с кружевной грудиной и узких брюк до колен еще и широкую местную одежду, которая ожидала десятилетиями похожих случаев, лёжа в ящиках между листьями дорогого турецкого табака.

Отец возложил на себя суконный поднизень вишневого цвета, а поверх его красную, тканную золотом чугу, кряхтя натянул малиновые сапоги и красные замшевые перчатки. Потом сын помог ему накрутить вокруг талии золототканый слуцкий пояс. Отец придавил конец пояса ладонью на животе и медленно крутился, следя, чтобы пояс лег красивыми складками.

Теперь пришла очередь Алеся. Он также натянул сапоги, только белые. Потом вместо поднизня отец набросил на него широкую белую сорочку с одним плечом, - на втором ее закололи серебряной фибулой. Поверх сорочки пан Юрий, по-мужски неловко, одел сына в узкую белую чугу, такую же, как и у самого, только тканную серебристыми и блекло-золотистыми травами.

- Благородные господа Загорские, князья Суходола и Вежи собираются на войну.

- Куда на войну?

- Известно куда. На оршанское поле.

- Кого бить?

- Там скажут!

- А за что?

- А так, - сказал отец. - За здорово живешь. Королевский приказ.

Праздничные, они вышли на террасу, где их ждала мать с маленьким Вацлавом, гувернеры и несколько слуг во главе с Кирдуном. Мать и Вацлав были в обычных праздничных одеждах из белого индийского муслина и кружев, герр Фельдбаух в сюртуке, месье Жано - в изящном черном фраке.

Зато слуги, подобно господину с сыном, были также в старой паюкской одежде. Мать поздоровалась с сыном и встала за мужчинами. Все начали спускаться с террасы. Алесь шел, опустив глаза, когда вдруг что-то неосознанное заставило радостно задрожать его ресницы.

Он вскинулся - перед крыльцом стояли в праздничных нарядах Когуты: Михал, дед Данила, Андрей, Кондрат, Павел, Юрась. Только Марыли не было и старшего Стафана.
Бросился было к ним - отцова рука властно сжала плечо.

Когуты стояли молча. Никто из них не смотрел на пана Юрия; только на Алеся смотрели все. И Алесь, ощущая почти физическую боль в сердца, шел к ним.

Только приблизившись, он увидел, как сильно они теперь отличаются от него, какой высохше-белый старик Данила, какая ссутуленная, согнутая тяжестью земли, спина у Михала, какие неуклюжие движения у сыновей, будто испуганных праздничной одеждой и странными обстоятельствами. Все они прятали глаза. Только Павлюк, удивленно и даже как-то отчужденно, смотрел на панича.

Кирдун с уздой на плече зашел перед панами и стал лицом к лицу с Михалом. Он протянул один конец узды Михалу, второй - пану Юрию.

- Где та узда, на какой ты водил этого стригуна? - спросил Халява.

- Вот, - торопливые пальцы Михала вытянули из-за спины сыромятную темную узду.

Кирдун взял и протянул второй конец этой узды пану Юрию. Так они и стояли, соединенные двумя уздами, мужик и пан...

Теперь говорил Юрий.

- Защищали ли панича твои стены? - спросил Загорский.

- Защищали. Как сыновей, так и его.

- Дай, - сказал пан.

Андрей ступил к паничу и вынул из кожаного мешочка щепоть сажи, жирной сажи из домашней стены.

- Мажь, - сказал отец. - Чтобы помнил.

Когда Андрей мазал сажей прядь волос на Алесевой голове, хлопец поднял на него умоляющие глаза. И только Андрей, перехватив взгляд, незаметно для других улыбнулся ему краешком губ.

Мешочек с остальной сажей также спрятали в ларец.

- Водил ли ты его па земле, куда мы все пойдем? - спросил отец.

- Да, - сказал Михал.

- Тогда получи тридцать, - отец глянул на Алеся и поправился, - нет, даже сорок восемь десятин... Тот клин, что за Луговым. Чтобы тебе и детям твоим было по какой земле ходить... Эта земля освобождается от побора и до конца дней останется за твоей семьей.

Юрась, видимо, заранее подготовленный, стал на колени, и Юрий положил ему на руки щепоть подножного.

- Учил ли ты моего сына быть милостивым к животным, как то подобает человеку?

- Да.

- Тогда получи семь коней-двухлеток и две коровы для женщин.

Ресницы у Алеся были влажные. Что бы то ни было, а это его, Алеся, продавали сейчас, и в этом было его сходство с другими людьми в белом.

- Дом твой будет сильный, - сказал пан Юрий. - Под каждую пяту твоего дома и дома сыновей ты положишь по десять рублей, поскольку воспитывал в работы и поте моего сына.

Шесть сыновей - двести сорок рублей...

Кожаный мешочек брякнул, упав между двумя рядами.

…Потом Алеся посадили на Ургу и пан Юрий повел его вокруг поместья. Остальные следовали за ним. Отец остановился на высоком обрыве Днепра и обвел рукой все вокруг.

- Это твое, - сказал он. - Твоя земля и твое небо. Помни, всю жизнь ты будешь пить воду из Днепра и обмывать этой водой своих новорожденных. И отобрать это у тебя не может ни человек, ни бог, ни дьявол. Одна смерть.

Кирдун подошел к Алесю и привил к его оружейному ремешку кинжал и пистолет. Потом подал отцу короткий корд в серебряных, с золотыми травами ножнах.

Отец стал рядом с лошадью и задвинул саблю в петлю высокого седла.

- Ты носишь доброе оружие, чтобы не злоупотреблять им, и богатую одежду, чтобы не гордиться ею перед остальными.

И он слегка потянул сына ногайкой по спине, а потом прикрепил арапник к второй петле седла.

- Помни.

За всеми этими церемониями не заметили, как устала госпожа Антонида. У нее заболела голова, и пан Юрий даже с некоторой радостью отпустил ее.

- Устал? - спросил отец, со снисходительной ласковостью заглядывая в глаза сына.

- Нет.

- Это хорошо. Сейчас, браток, начнем обряд, на котором никому не разрешено присутствовать, кроме нас… Хорошо запомни… Поскольку придётся передавать сыну…

Лицо его был усталым, видно было, что ему осточертело всё это, но даже он находится сейчас под страшной тяжестью чьего-то обязательного, предначертанного и непоколебимого.

…Они миновали дворец и пошли по незнакомой аллее в ту часть иррегулярного парка, куда отец поныне никогда не водил Алеся.

Тут, видимо, и вообще мало ходили: травы, что проросла через гравий, очень давно не пропалывал садовник. Вместо светлых лип, осокорей и итальянских тополей по обеим сторонам аллеи все чаще попадались черные и какие-то зимние ели и мрачноватые вековые дубы.

Можжевельник сплошным могучим ковром скрывал полянки, нетронутый папоротник клубился над обрушенными деревьями. Парк был уже настоящим лесом.

И тут блеснул в непроходимой чаще прозрачный, по-видимому, от могучих источников, пруд, а над ним, на тусклой от тени поляне встало дивное строение, узкое и высокое, сложенное из серого и розового камня-дикаря.

Таким оно было на высоту одного этажа. Выше камень был отёсан, были даже там-сям романские арочки. А еще выше, почти у верхушек пятисотлетних замшелых дубов, возносились две кружевно-мрачные готические башенки.

Мрачноватое, значительно большее в высоту, чем в длину и ширину, здание думало о чем-то, что не касалось двоих человек, которые сейчас шли через затеняющийся луг к его дверям, и это его покой был покоем конца.

Перед ним, в высокой траве, лежали по кругу семь отесанных камней, а в центре круга лежал восьмой, с правильно круглым заглублением наверху.

- Садись на землю, - сказал пан Юрий. - И слушай.

Неосознанно проникаясь чьим-то страшноватым, Алесь сел.

- Смотри, - сказал отец.

На боку центрального камня был выбит неумело нарушенный во всех пропорциях образ доброго пастыря, который несет на плечах агнца.

- А теперь вообрази, что сорок долгих человеческих жизней лежит между тобой и этим пастырем. Сорок. А ты сорок первый.

Они молчали, склонив головы. Под вершинами деревьев был такой покой - листок не шелохнётся.

- Сорок. Это те, что были до нас, и мы, и те, что еще будут. И каждому следующему тяжелее, поскольку он несет большую тяжесть. Будут и те, кому станет нестерпимо тяжело, и я молюсь богу, чтобы это не был ты. Потому что никто не избежит.

Каждый должен будет нести на раменах слабого, его боль и его обиду. Кто этот слабейший - каждый выбирает сам. Друг, вера, женщина или еще что-то, пока неизвестное… А теперь посмотри: на второй грани еще более старые черты. Это новолуние - это серп, а эти косматые тростинки - колосья. Кто будет жать - о этом молчат годы и молчат столетия. Никто еще не додумался, поскольку тот, кто их выбил, умер и не скажет… Посиди минуту, сын, подумай или просто помолчи.

Алесь молчал и так. Его трогали не слова, а просто мертвый сон камней, деревьев, здания, которое окружали, сжимали дубы.

- Тут было языческое капище, - сказал наконец отец. - Какому богу они молились - никто не знает. Поскольку из них не уцелел никто… Они оставили эти камни и этот серп новолуния и исчезли, как облака. Тут они собирались, а этот камень и чаша на нем были, по-видимому, жертвенником. Сколько лет так было - неизвестно. А потом из Полоцка пришел Днепром ближний дружинник Глеб, и тогда эти люди увидели кровь. Не стоило было, несли не хотели креста? Конечно. Но кто обращал внимание на то, чего хочет и чего не хочет муравейник? Не обращал и Глеб… Капище искали долго. И нашли… И вот под этими камнями погибли все его защитники. До единого.

Отец помолчал.

- Тут было раньше два ряда камней. Внешний взяли и заложили в фундамент здания. Но потом Глеб раздумал. По-видимому, потому, что тут был такой покой и нельзя было не полюбить этого места. Потому он просто приказал освятить главный камень образом пастыря, но тех камней из фундамента не вынул. Ты их можешь увидеть…

Сначала построили первую часть строения, самый низ. Вторую треть надстроили через триста лет, когда уже и кости Глеба сгнили в Кутеянских пещерах.

Башенки надстроили еще через двести лет… И вот все это стоит: камни на берегу пруда, дубы, что в три раза моложе их, и каменное строение.

- Что это? - спросил Алесь.

- Эта гробница Загорских, сын.

Отец медленно отпахнул траву от образа пастыря.

- Когда-то мы, наверняка, могли быть великими, но не сумели. Наше политическое бытие закончилось. У нас - только могилы. Только одни могилы, разбросанные па этой земле. Курганы на берегу Днепра, бурты на крестьянских погостах, твоя и моя гробница, сын… Вот она…

Молча, будто все было сказано, они пошли к гробнице.

Отец открыл дверь. В верхнем помещении было тихо, через узкие окна лился пыльный свет. На стенах висели старые чеканы, двуручные мечи, кольчуги. В нишах, взаперти, лежали рулоны каких-то документов, книги в деревянных переплетах. Между ними стояли серебряные ковчеги для особенно важных манускриптов.

Отец снял с гвоздя длинную гибкую кольчугу.

- Видишь, это о ней сказал Симеон Вежа: "Бог свидетель, тогда было горе. Я сам видел человека, у которого на каждом мелком кольце кольчуги было выбито название места, где они делались: стычки и сечи, сговоры и поединки… Человек тот был мой отец".

Кольчуга переливалась в руках отца.

- Видишь, на груди и животе ни одного свободного кольца…

По каменным плитам пола пан Юрий прогрохотал к одной плите, в которой было кольцо.

Пасть ямы открылась перед ними. Ступеньки вели вниз. Пан Юрий первый спустился туда. Протянул Алесю руку.

Потом внизу пыхнула губа, а за ней фитиль толстой и высокой, в рост хлопца, красной свечи в низком подсвечнике.

Глубокое и узкое помещение было источено на стенах нишами, похожими к печурки. Часть их, не более третей, была закрыта - это были места похорон. Аналой с евангелием, свеча и ниши - больше ничего. И еще на потолке старая красная фреска: архангел с мечом в одной руке и церковью на ладони во второй.

- Вот, - сказал отец. - Это все они. Эта ниша Акима Загорского. А тут еще две пустые. Старого Вежи и моя…

Ему было тяжело говорить.

- В следующую… положи это.

Он вытянул из-за пояса железную коробочку, ту самую, в которую клали сегодня сажу.

- Иди, - сказал он. - Через сто лет это положат тебе под голову.

Алесь подошел к темной нише и задвинул в нее шкатулку.

- А теперь иди сюда.

Они стояли у подсвечника. Отец опустил руку на плечо сына.

Пламя свечи делало его лицо суровым, почти величественным. Только это давало Алесю возможность не чувствовать отвращения и протеста против всего, что тут делалось, против самой мысли о третьей нише.

- Повторяй за мной, мальчик, - сказал отец.

- Хорошо, - шепотом сказал Алесь.

- Я пришел к вам, - шепотом сказал отец.

- Я пришел к вам.

- У меня нет ничего, кроме вас.

- У меня нет ничего кроме вас, - уже более твердым голосом повторял молодой.

- У меня нет ничего, кроме могил, поскольку я ваш сын.

- У меня нет ничего, кроме могил, поскольку я ваш сын.

Отец выпрямился, как от какого-то вдохновения.

- Я клянусь любить вас.

- Я клянусь любить вас.

- Я клянусь защищать ваши могилы мечом и зубами, даже когда моя могила будет далеко от вас.

- Я клянусь… далеко от вас.

- Поскольку я все равно буду тут, с вами. Поскольку меня нельзя отделить от вас.

- Поскольку я… с вами… Поскольку меня нельзя отделить от вас.

- Пока не закончиться живот человечный на земле.

- Пока не закончиться живот человечный на земле.

- Аминь.

- Аминь.

1 Исключительно пикантно-изысканные отправления, достойные действительно княжеского недоросля, есть не упование в кровати на самопротекание, не так ли? (Пародийный стиль) (нем.)

Продолжение "Колосья по серпом... исход источников 7"  http://www.proza.ru/2014/10/15/650