Повесть моих лет Глава 9

               
        Я не знаю кого или чего искал Леонардо, так долго работая над портретом
        моны Лизы, в конечном счете он воплотил в женские черты лица собственную
        Душу  художника, стремящуюся к Идеалу...  (Автор)
               




                ВТОРАЯ ЧАСТЬ
               
               
               
                Звонких скрипок песнопенье,
                Звёзд венчальных голоса.
                Белый шарфик на ступенях…
                Запах розы и овса.

                ИРИНА АБЕЛЯР
               




                ШАГ СЛЕДУЮЩИЙ

     …Человек, как дерево. И дерево, как человек. Твое сердце – это его крона. Ствол – твое тело. Как и человек, дерево живет в прошлом. Это его корни. В будущем – это его молодые побеги. А в настоящем – это листья. Все взаимосвязано и влияет друг на друга. И зависит одно от другого.

     У каждого человека в лесу есть свое дерево. Надо сердцем найти свое дерево. Как и дерево, он рождается много-много раз. Листок на дереве – это сердце чело- века. Сколько листьев у твоего дерева, столько раз ты рождался
и оставлял на своем дереве свое сердце. И каждое сердце живет. Вот почему так таинственно лепечут листья кроны на ветру. Но только не твое дерево. Оно отпугивает тебя. Ты даже близко к нему не подойдешь. Страшно. Это же надо, столько прошлых сердец одновременно обволакивают тебя разными чувствами.
Подавляют живое твое сердце, подобно водопаду в горах. Понять ничего нельзя. Невозможно. Это и есть твое подсознание. Крона твоего дерева – Твое подсознание. Оторви один листок и поднеси к сердцу.

     Сердце разговаривает с сердцем. Слушай!

    – Доброе утро, Душа моя!
    – Здравствуй, пропавший мой! Я так долго тебя ждала! Я сейчас приготовлю что-нибудь поесть. У меня зверский аппетит. Чувствую себя юной девой.
    – Предлагаю завтрак на траве. Подойдет?
    – На асфальте. Где же ты в мегаполисе найдешь лужайку
    – В Булонском лесу, конечно. К вашим услугам Моне, Растиньяк и компания.
    – Понятно. Мы едем в музей искусств? Я бы предпочла сейчас Сезана. Чем тебя прельщает «Завтрак на траве» Клода Моне?
    – Женщина, сидящая справа, удивительно похожа на тебя.
    – Конечно, это я. Моне писал её с меня. В 1865 году я была Камилла Донсе, подружка Клода. Мы провели лето в деревушке Шайи. Клод много работал. Я ему позировала. Сильно загорела. Но такого платья у меня не было. Картина ушла за долги. Жаль, конечно.
    – Тебе музей сюда доставить? Или совершим экскурсию в карете?
    – Фи! Тыква и мыши, как у Перро. Хочу кабриолет из напольной керамической вазы. Это – раз! И чтоб кучером был ты сам в цилиндре и смокинге. Это – два! И корзину продуктов! Большую корзину! – Это три!
    – Жалею, что меня не было тогда в Шайи. В это время я в Германии преподавал математику девицам в пансионе.
    – Б-р-р! Наверное, легче разгружать баржи с углем…

    – Итак, кабриолет у подъезда! Нас ждет веселая прогулка в Булонский лес. Вашу ручку, мадам.

                * * *

    – Интересная тема с кучей куцых сюжетов. Можно подумать, вы описывали сцены, подглядывая через замочную скважину, - произнёс Некто брюзжащим тоном.
    – Вы кто???
    – Ваш Редактор. Не узнаёте? У меня должен быть лысый череп.
     Некто снял со своих плеч голову с боксёрской стрижкой и квадратной челюстью. На её место водрузил другую голову с голым черепом и мягкой улыбкой безвольного рта.
    – И скромный платочек, – добавил он, – величиной со столовую салфетку. Я им обтираю свой голый череп.
    – Издеваетесь!
    – Сам виноват.  Нафантазировал "Над бездной".   Теперь долго быть нам вместе.

     …Как подглядывать за собой через замочную скважину? Вышел из комнаты, закрыл дверь и стал смотреть фрагменты комнаты через замочную скважину. Замочная скважина – это мое ЭГО. Рамки моего Эго. Посмотреть на самого себя через замочную скважину? Выйти из себя и подглядывать за собой. Но только
фрагментами. Я верю, что когда-нибудь открою заветную дверь и увижу сразу всё. Здесь и сейчас. Раздвину рамки своего Эго…

                * * *

     Я остановил калейдоскоп выставочных залов.

    – Где мы?
    – Чуть-чуть не дотянули до твоих любимых импрессионистов. Здесь абстрактная живопись. Я в зал не пойду. Не хочу смотреть чужие заморочки. Мне своих тараканов достаточно! - Сказал я с порога громко и сердито.

     Мои слова услышал мужчина в центре зала. Он сидел на диванчике в вальяжной позе за маленьким журнальным столиком. В руке держал небрежно ка-
талог своих работ.

    – Вы художник? – спросил он, неожиданно задетый тоном моих слов.
    – Хуже! – искренне вырвалось у меня.
    – Что может быть хуже? – рассмеялся мужчина.

     Он сразу успокоился. Да. Это был автор мазни на полотнах, развешанных на стенах выставочного зала. От него к картинам шли едва видные глазу разноцветно пульсирующие ниточки-строчки.

     Моя спутница замерла на месте. Широко распахнутыми глазами смотрела на импозантного автора картин. Язычком уже облизнула свои повлажневшие губки. Началось. Знакомая картинка, подумал я.
    – Я тебя отпускаю. Тебе предоставляется право выбора. Возьми маятник и замерь его биополе, - пошутил я.
    – Я же женщина... Мне так любопытно, – почти пропела она. Жалобный голос, но уже заблестевшие глазки.

     И начала шаманить. У неё в руках появилось нечто, напоминающее маятник. Она стала медленно обходить с ним мужчину в центре зала. Как будто смотрела картины. Наконец это таинство закончилось. Она подошла ко мне.
    – Ничего интересного. Всю трясёт. Как по булыжной мостовой прошлась. Такие мужчины не в моём вкусе. Я не Гала. И вообще - я устала. Хочу домой. Буду вышивать. И чтоб никто мне не мешал. Понял? Если захочешь есть, готовь себе что-нибудь сам. Понял?

     И она исчезла. Растаяла. Анигилировалась. Словно её здесь и не было. Следом также исчезли картины со стен и мужчина с диванчика в центре зала. От неожиданности я рассмеялся. Она забрала с собой мужчину и его картины. Это мы уже проходили.
    Мне не было грустно. Мне не было скучно. Звучала струна без обертонов. Голый звук. Голый я. С меня сняли всё лишнее. Это был я. Без одежды, обуви, без цилиндра. Без моей спутницы. Я о них забыл. Мне захотелось совсем другое звучание. Я пошел в следующий зал. Было бы желание идти. Дорога всегда найдётся.
     И придорожный камень со всегда свежими цветами, напоминающий, что здесь кто-то, когда-то разбился. А вот на этом камне и текст есть:
«Направо пойдёшь – в будущее попадёшь! Налево пойдёшь – в прошлое попадёшь! На месте останешься – уснёшь! Мхом порастёшь!» Ничего себе, предупреждение. Я стал размышлять. Если всё движется из будущего в прошлое, значит, всё уже было?

     Зачем тогда убыстрять события? Надо набраться терпенья, подождать. Да, есть над чем поломать голову. Я так задумался, что не заметил как стал засыпать. Уже не камень предо мной, а отец Борис стоит. Смотрит на меня. Хоть и улыбается, но чувствую, очень озабочен. Да так по-доброму говорит мне
    – Скорее решайтесь, Витя. Промедление смерти подобно.
    – Что там, впереди? – задаю ему свой немой вопрос.
    – Там живут картины русских художников.
    – ?????
     И нет уже отца Бориса. Проморгался – камень стоит. И я перед ним. И какой-то волглый стал я. Отсырел, наверное, от долгого стояния.
     Я повернул налево, и вошел в ближайший зал.

                * * *

     Странный это был зал. Его стены увешаны багетными рамами разных размеров. На них ещё сохранилась уже почерневшая от времени бронза. На некоторых табличках еще можно разобрать названия картин. Три богатыря. Ковёр самолёт. Иван царевич на сером волке. Огромная рама во всю стену – текст на ней уже не различим. Но самих картин нет! Ни в одной раме! Все полотна пусты. И те, что висят на стенах. И те, что стоят на полу вдоль стен. Все без картин. Зияют своими пустотами. Куда улетел ковёр-самолёт? Куда ускакали три богатыря? Поражало количество пустых рам. Их было много. Особенно на полу. Стоят плотными рядами, как библиотечные карточки в каталожных ящиках.
Что это? Зачем это? Черный квадрат Малевича в разрезе? Конец искусства? Оно умерло. Это поминки по затонувшей Атлантиде искусства. Обломки кораблекрушения планетного масштаба.
     Мне стало жутковато. Задерживаться здесь не хотелось. Однако, моё глубинное, что создаёт характер, не позволяло мне уйти отсюда просто так. Необходимо было разобраться, ответить самому себе на все эти «зачем?» и «почему?» в этом таинственном зале.

     А всё-таки, где я нахожусь? Должна быть схема, путеводитель по залам. Или хотя бы пояснительная записка-паспорт экспозиции данного зала. А вот и схема. Прямо передо мной. Словно ждала, чтоб о ней вспомнили. Я проследил по схеме свой путь.
     Вот он зал №1. «Зал первого взгляда». Почему такое название? Непонятно. Получается, что зал №2 будет «Зал второго взгляда»?
     Сейчас посмотрим по схеме. Вот он: зал №2 – «Зал мыльных пузырей». Зрение у меня, конечно, неважное. Сейчас нацеплю на нос очки. Да. Всё точно: Зал мыльных пузырей. Усиленно шарю взглядом по стенам зала – ищу дверь на выход. Вдруг взгляд натыкается на портрет. Единственный портрет в этом зале. Да это же мой портрет! Я устремляюсь к нему. Да нет. Это портрет моей супруги! Делаю ещё несколько шагов. К чёрту! На нём изображен мужчина! Что за чудеса? Где мои глаза-протезы? Выручайте!

     Только поднёс диоптрии к глазам, четко увидел – Мона Лиза Джиоконда! Как это я мог в образе женщины померещиться сам себе? Дистанция огромного размера. Впрочем, другим в ней ещё и не такое мерещится. Воистину, таинственная Джоконда!
    
   Леонардо получил заказ от флорентийского купца Франческо дель Джокон-
до. написать портрет его жены Луизы Герардино. Но ещё раньше герцог Джулиан Медичи заказал Леонардо портрет Изабеллы из Эсте, своей ближайшей сподвижницы в достижении далеко идущих политических притязаний дома Медичи.
   
     Надменная, умная, жгуче прекрасная молодая женщина владела всеми таинствами приёмов покорения нужных государственных деятелей и их жен.
Конечно, за такой женщиной не тянулся шлейф бытовых забот. В ней не было вязкого быта женского начала . Но в ней присутствовал откровенно оценивающий взгляд покупателя удовольствий.

     Леонардо окружал себя юношами, потому что в отличие от женщин, они лишены быта. Женщина изначально заземлена своими детьми, желанием угодить мужу, заботами о доме. Юноши, чтоб они не делали: приготавливали пищу, тёрли краски – они нигде, никогда не оставляли самих себя, своё присутствие. За это их ценил Леонардо. Конечно, он брал себе в ученики самых талантливых, самых старательных из многочисленных претендентов.

     Но не суждено было Джулиану иметь портрет подруги своих удовольствий в исполнении величайшего из художников, когда-либо живших в этом мире. Потому что первого июня тысяча пятьсот первого года, ярким солнечным днём, в мастерскую к Леонардо пришла позировать мона Лиза.
 
     Она пришла утром и села у окна, он так велел. В эти часы мастерская была залита солнечным светом. Она сидела, как птица, которая залетела сюда по своему желанию. Я сама по себе, а ты сам по себе. Делай своё дело, а то улечу. Она не произнесла ни слова. Это сказала её полуулыбка.
 
     Она принесла с собой тишину бескрайних полей, свежесть ветра с альпийских гор, умиротворение первой вечерней звезды на небосводе. И ещё много такого, что вмещает в себя человек от начала и до конца своей жизни.
   
     По привычке всё препарировать, Леонардо мысленно разъял её женскую суть. Однако, его глаз-скальпель не обнаружил порочных наклонностей Евы. Такого экземпляра женского homo sapiens в его коллекции не было. Захотелось, как на бабочку, накинуть сачок. Осторожно извлечь и посадить под стекло. Тогда можно будет постоянно ею любоваться. Другими словами, ему захотелось скорее написать её портрет. Закрепить собственные ощущения на полотне. Началась работа величайшего из художников.

     Она приходила, садилась и для него открывалась в ней дверь. Далеко внутрь её. К маме? Нет, ещё дальше. Он подходил к этой двери зрелым старцем, убелённый сединой. Робко брался за дверную ручку. Дверь сама открывалась. Просто, куда-то исчезала.

      Он оказывался в другом мире. С каждым шагом вглубь радость всё больше охватывала его. Радость лилась изнутри его самого, обволакивала снаружи от пяток до макушки и кончиков пальцев на руках. Впереди возникал, звал к себе волшебный Свет-радость. Его лучи растворяли в себе внутреннюю радость художника, делались одно целое. Он ощущал себя огромной яркой радостью. Неудержимо устремлялся вперёд, желая слиться с Источником этой радости. Радость имела узнаваемые черты его детства, юности, зрелости. Как во сне подносил кисть к лику моны Лизы на полотне, чтобы нанести мазок. Кисть в его руке застывала в воздухе перед прекрасным видением. Было кощунством касаться лика живого божества. Он понимал, у него нет таких красок, чтобы остановить мгновение.
 
     Понимала ли это его модель мона Лиза? Ни разу не произнесла ни одного слова. Сколько длилось его завороженное стояние перед ней? Его рука с кистью медленно опускалась. Глаза стекленели. Голова бессильно склонялась подбородком на грудь.

     Мона Лиза беззвучно вставала и покидала мастерскую. На следующем сеансе она встречала Леонардо своей полуулыбкой. В ней и было всё дело. Именно улыбка начинала его сердить. Никак не удавалось поймать и посадить на иголочку улыбку-бабочку. Проходила через сачок. Или сачок проходил через неё. Будто я хочу схватить отражение в воде! Или в зеркале! Сам себе пояснял он.

     С досады бросал кисть. Отходил к стене. Немного успокоившись, смотрел на женщину.
    – Знаю, знаю, – твечала её полуулыбка. – И не пытайся.
    – Пропал сеанс! - Сдавался он. Хмурил свои нависшие брови. Молча делал знак моне Лизе, что она свободна. Так начинался поединок мастера со своей моделью. Но и без неё художник продолжал работать.

     Модель была другая. Каким-то образом, да это неважно, в кресле
уже сидели то та, то другая женщины. Сейчас это была брюнетка Франческа. С ней у Леонардо в жизни были довольно сложные отношения.
    – Что-то не так? – капризно спрашивала она.
    – Глаза… Глаза… Опять глаза. А, это вы, сеньора? Глаза у вас тогда были… лживые. Такими они будут на портрете. Не улыбайтесь так жалобно. Вам не идёт. Однако, прибавим жалости на портрете.

     Это было в его голове, когда в одиночестве он подолгу смотрел на Её портрет. Потом хватал кисть и стремительно накладывал несколько мазков на губы, глаза, подбородок на портрете моны Лизы.

    – Мессир, пришел сеньор Франческо Джиокондо. Принёс вам вино нового урожая. Он хочет взглянуть на портрет, который вам заказывал.
    – Не сейчас. Пусть подождёт. Займи его чем-нибудь.

     Добрейшей души Мельци долго показывал сеньору Франческо свои работы. Подробно рассказывал, как много работает мессир над портретом Моны Лизы. Обильно угощал гостя им же принесённым вином.
    – На улице темнеет. Я думаю, мессир уже ушел. Пойдём в мастерскую. Я, наконец, хочу увидеть этот портрет!

     Леонардо ушел. Света в мастерской через окно ещё было достаточно. Франческо надолго застыл перед портретом своей жены.
    – Наверное, мы много выпили. - Наконец сказал он, оторвав взгляд от портрета.
 
     Расширенными, но ничего не видящими глазами, нашел дверь и на цыпочках
вышел из мастерской. Словно с покойником попрощался. С этого дня он никогда больше не поднимал вопрос о приобретении картины. С этого дня его жена никогда не появлялась в мастерской Леонардо. Отсутствие модели не огорчило художника. Её присутствие уже не требовалось. Но работа над картиной еще только начиналась. Теперь командовала она, картина.

     Заволакивала свой горизонт недовольством от творческого бессилия художника, если он не улавливал красками на кончике своей кисти очередное состояние её Души. Душа моны Лизы уже жила самостоятельной жизнью в картине. Властной рукой своего недовольства она поднимала художника среди ночи и влекла в мастерскую дорабатывать на полотне очередную вспышку её чувств.

    – Я не могу! Не хочу! – Бастовала самость художника. Однако, стоило ей, женщине на портрете, лишь на мгновение бросить на художника свой только полувзгляд, который всегда прав, и покорная своей участи рука художника брала кисть, искала нужный колер и нежным касанием фиксировала едва заметное изменение мимических мышц лица. На ниточку Души нанизывала Добро и Зло.

    – Душа не имеет возраста, пола и национальности. Зависит от того, кто её на себя примеряет. - Размышлял Леонардо вслух, заканчивая свой завтрак и со-
бираясь идти в мастерскую.

   Вдруг дверь с грохотом распахнулась и тут же с ещё большим грохотом захлопнулась. В комнате возник запыхавшийся Мельци. Он стоял у порога, подпирая спиной дверь, словно кто-то за ним гнался. Но в каком он был виде! Его зелёная куртка с оторванными пуговицами была разорвана на груди. Лицо быловкровоподтёках, на голове не было шапки. И это он, всегда такой аккуратный Франческо Мельци!

    – Что случилось, Франческо? Тебя драла целая стая собак? – невозмутимо спросил Леонардо.
    – Ох, мессир! От собак бы я сам отбился. Меня захватила толпа уличных торговцев, бродяг и мальчишек под окнами вашей мастерской. Кричат, что ночью видели в мастерской свет и тени бегающих людей. Даже слышали страшные крики. Они хотят попасть в мастерскую. Меня едва отбила уличная стража.
 Бедный Франческо был очень напуган. Он никогда еще не произносил столько слов за один раз.
     Появился Феб, капитан уличной стражи. Стянул с головы шлем. Отстегнул палаш. Звеня длиннющими шпорами, прошел к креслу и бухнулся в него вместе со всем своим железом.

    – Сеньор Леонардо! Вы должны что-то предпринять. Ходят очень нехорошие слухи. Толпа озверела. Может сжечь вашу мастерскую! Я не смогу вам ничем помочь.
    – Спасибо, Феб. Вы правы, Феб! Благодарю вас за заботу. Франческо! Вина капитану! Вы что-то еще хотите сообщить?

    – Честно сказать, сеньор Леонардо, я бы тоже хотел взглянуть на эти ваши картинки в мастерской. Заодно я бы вас проводил через эту толпу.

    – А я лучше останусь дома! С меня уже хватит! - Рассудительно произнес Франческо, когда они втроём вышли на крыльцо, потрогав разбитый нос и ссадину на щеке с подтеком засохшей крови.

   - Обратите внимание на эти милые создания, - Леонардо указал на противоположную солнечную сторону их узкой улицы. Там на белой стене палаццо грелись две ящерки. - Я заметил, они появляются на утро всегда, когда ночью меня посещают новые интересные мысли. Если когда-нибудь они соберутся здесь все сразу, поверьте - зто будет грандиозное зрелище.

   - Думаю, работы мне будет достаточно, - проворчал Феб и поправил на поясе свой палаш
 
    Да, была еще ежедневная жизнь улицы, уличной толпы, с ее слухами и сплетнями. Она всегда была. Но теперь слухи и сплетни достигли небывалых размеров.
    – Леонардо пишет сразу три картины!
    – В его мастерской происходят пьяные оргии!
    – Марию и Анну он пишет с пьяных женщин, а кругом все голые женщины и артисты с музыкой!
    – Посередине мастерской стоит гроб, вырытый на кладбище!
    – По ночам картина жены Флорентийского купца оживает. Сходит с полотна и пьет кровь младенца Анны.

     Слухами земля полнится – аж до самой резиденции кардинала Луиджи Арагона. Первые тревожные сигналы кардиналу стали поступать от исповедников разных храмов города. Отделив семя от плевел, Луиджи заинтересовался версией, что Леонардо пишет сразу три картины.

    – У него сейчас три заказа: наш, магистрата и этого флорентинца Джокондо. Пришло время поинтересоваться нам, как он изобразил Анну и Марию с ребенком. Брат Антонио, сообщи Леонардо, что мы будем в его мастерской в день Святог Себастьяна.

     Брат Антонио – это секретарь кардинала,  Антонио де Беатиса. Он оставил подробные записи об этом посещении.

   Вот кого меньше всего хотел бы видеть Леонардо в своей мастерской. Ходили слухи, что кардинал успешно сочетал свой наследственный замок с тюрьмой для провинившихся монахов.
Но что поделаешь? На то он и незваный гость.

     В день Святого Себастьяна, как известно подвергнувшемуся обстрелам язычников, Леонардо ожидал у себя кардинала Дарагона со всем его многочисленным синклитом.
     В этот день у кардинала с утра разболелась голова. Причины были две: виденный ночью сон и плохая погода. Да, именно сон – причина плохого самочувствия кардинала. В который раз он видит один и тот же роковой сон. И каждый раз этот сон – предвестник очередного несчастья. Расплата за преступную любовь.

     Тогда он был еще самый молодой епископ в Италии. Непогода заставила его заночевать в горном монастыре в гостях у молодой и прекрасной аббатисы Фелличи. Пожалуй, слишком молодой и слишком прекрасной. Оказывается, они знали друг друга еще детьми. И теперь вспоминали друг друга и своё детство. Это придавало их трапезе легкую ностальгическую ноту. Да и гроза, усилившаяся к ночи, была кстати - так хотелось продлить звучание этой ностальгической ноты. В свою опочивальню гость вернулся за полночь. Грозы в горах особенно опасны. В монастыре плотно закрыты все двери, все окна. Кто не спал в своей келье – молился перед распятием.
   Ослепительная вспышка высветила на пороге его спальни белую фигурку. Её шепот потонул в раскате грома.
    – Я грешница. Я пришла помолиться…
     Удивился ли он? Мгновение и он уже нес в постель на руках живую белую молнию, чудом не погасшую после ослепительной вспышки. Холодную и теряющую сознание.
     Вот этот сон и сегодняшняя погода, портящаяся на глазах. С утра на чистом солнечном небе вдруг откуда-то появились тучи и плотно закрыли солнце. Кардинал вызвал к себе секретаря, чтобы отменить поездку в мастерскую да Винчи. Антонио стоял за дверью, с нетерпением ждал вызова.

    – О, мессир! – завопил он с порога. – Там такое происходит! Народ готов растерзать и художника и его картины. Городская стража не в состоянии защитить мастерскую. Готовьтесь к худшему!
    – Придется ехать, – вздохнув, произнёс кардинал.

     Как кусок черной тучи влетел кардинал в мастерскую художника. Без приглашения уселся в то самое кресло, в котором позировала Мона Лиза. Луи Арагон сразу почувствовал себя очень неуютно в этом кресле. Он отчетливо слышал приветственную речь Леонардо, но никак не мог увидеть его самого. Почему-то вокруг был полумрак. Голос художника исходил откуда-то свыше. Это очень нервировало кардинала. Он еще сильнее заерзал в неудобном кресле.

     Наконец, полумрак в его глазах рассеялся. Он сидел прямо перед картиной, которую заказал Леонардо год назад, оговорив, чтобы были изображены Анна, Мария и Младенец.

     И теперь перед ним на картине были и Анна и Мария и Младенец. Все сопровождавшие его люди, как кто им скомандовал, замерли и устремили свои взгляды на полотно. Вот оно, вечное, непреходящее, каждодневное таинство материнской любви. Нежное девичество зрелой женщины. Все мы сошли с бережливых материнских рук. Вот-вот кардинал-туча станет легким облаком на синем небе. Обогреет солнце, и душа Луиджи улыбнется.

     Сколько смотрел не отрываясь? Наверное, долго. Поднял взгляд на своего стоявшего рядом, секретаря. Тот почему-то смотрел в сторону. И вид у него был какой-то не подобающий моменту. Однако и другие его соратники смотрели в ту же сторону и почти с тем же странным видом.

     Там на мольберте всего в двух шагах с левой стороны стоял портрет Моны Лизы. Заказ флорентийского купца Джоконда. Этот портрет так властно притягивал к себе, что люди кардинала образовали плотное полукольцо вокруг него. Кто-то, забыв приличия, проталкивался к портрету еще ближе. Не суждено было туче рассеяться бесследно. Вылилась туча грозой громовой. Столько явного предпочтения отдал художник заказу какого-то купца! Луиджи резко встал, подошел к портрету и обомлел. На него смотрела живая аббатиса Феличи. Леонардо знал её? Что еще известно этому странному художнику? Она предпочла умереть до родов, чтобы унести с собой тайну своей беременности. Ценой своей жизни спасла честь кардинала. Подержав в ту ночь живую молнию в руках, молодой епископ не стал чувствовать себя человеком-громовержцем, который призван разделять в людях добро и зло. Нет. Он стал ощущать себя человеком-тучей, отягощенным тяжким, не проходящим грехом.

   На портрете уже не было никакой аббатисы. Теперь с портрета на кардинала в упор насмешливо смотрели глаза Леонардо да Винчи.

    – Дьявол, – прохрипел Луи, отмахиваясь правой рукой, а левой хватаясь за сердце. Все, кто толпились у портрета, мешая друг другу, в ужасе кинулись вон из мастерской. Кардинал закачался, закричал.

    – Не надо! Не надо!

     И рухнул бы на пол. Но секретарь и прелат подхватили его под руки. Медленно и осторожно вывели из помещения к карете. Тут же в толпе разнесся слух: Мона Лиза ожила и чуть не задушила Луи Арагона!…

     Капитан городской стражи Феб распорядился на ночь удвоить караул у мастерской Леонардо да Винчи.

   Утром опечаленный Франческо сообщил дурную новость.
    – Messier, никто не хочет продавать нам свой товар. Даже зеленщик удрал от меня, как от чумного. Со своей тележкой…
    – Margaritas ante porcos! Будешь покупать у королевского эконома.

     Визит кардинала здоровья Леонардо не прибавил. Зверинец, именуемый человечеством, к которому имел честь принадлежать и он сам, да Винчи, был совсем не Божьим созданием. Леонардо постиг это, когда писал фреску Тайная вечеря в трапезной монастыря Санта Мария деле Грацие.

     Христос пришел на Землю преждевременно. Леонардо прошел земной путь Христа- экстраверта. Последний ужин Христа с апостолами. Это конец его земного пути. Дело не в предательстве Иуды. Обе руки Христа лежат на столе. Разведя Добро и Зло по разные стороны, Он оказался в одиночестве. Руки его на столе лежали в пустоте. Из двенадцати человек за столом ни один не смог воспринять в себя Христа безоговорочно. И никто другой во всём подлунном мире. Недоумение. Суматоха. Чтобы остаться в их памяти, Он должен уйти крестным путём. Это изобразил Леонардо да Винчи на фреске Тайная вечеря.

     Взойдя на Крест, Христос распял вместе с собой всё человечество. Христос сошел с Креста. Но оставил на нём распятое человечество.
   
   Леонардо искал другой путь – интровертный путь Христа.
    

   Когда в его мастерскую в первый раз пришла Мона Лиза и села в кресло, она сама выбрала эту позу. Пришла и села. Всем своим видом говорила

    – Вот я пришла. Я есть. Я здесь и я есть.

    Леонардо понял, что его работа над портретом будет интровертный путь к Христу. Картина стала его талисман, оберег. Она стала частью его самого. Лучшей его частью. Не заметил, когда стал отождествлять себя с ней. Он уже не мог заснуть, если её не было рядом.
 
     Так прошли пять лет. А потом в картине вдруг появился Свет. В картине или в самом Леонардо? Свет был живой. С ним хотелось общаться. Как с самым родным и близким существом. Сначала это были лишь зовущие вспышки. Всей силой своей мощной натуры, Леонардо всё глубже погружался в картину в погоне за этим Светом. Мона Лиза стала дверью в другой мир. Однако, это было небезопасно. Тот, кто ещё недавно голыми руками свободно гнул подковы, сейчас буквально таял с каждым днём, на глазах своего любимого ученика Франческо Мельци.

     Последний сокрушенно качал головой, когда его учитель по-детски
о чем-то разговаривал с картиной. Однажды, дружески обняв Франческо за плечи, подвёл его к портрету.

    – Береги её! Будь с ней рядом. Может, она тебя полюбит, – произнёс он загадочные слова.

     Ученик заботливо раздел своего учителя и уложил в постель. С этого дня Леонардо с постели уже не вставал. Его постель кто-то тряс и раскачивал так, что Леонардо боялся упасть с неё. Кругом стоял такой грохот! Но впереди был Свет, и он упорно к нему шел.

    – Не зная тебя, я всегда стремился к тебе. Я наделил тебя божественными чертами. Я знал всегда, что ты где-то рядом. Но недосягаем. – Как молитву бормотал Леонардо, умоляя Свет приблизиться ещё чуть-чуть к нему.

    – Сделай ещё шаг, найди в себе силы. И я смогу сделать два
шага навстречу тебе. – Ответил ему Свет
    – Легче из могилы встать! Где взять мне силы?!

     Свет приближался и всё более обретал очертания человеческого лица. Это был тот самый прекрасный лик, который когда-то уже возникал перед ним. Он так безуспешно старался перенести его черты на портрет Моны Лизы. Тогда это было лишь мимолётное видение. Сейчас этот лик светил и не исчезал. Однако, всё ещё был слишком отдалённым. Но идти к нему уже не было сил. И Леонардо пополз. Он полз к этому Свету и шептал. Полз и шептал.

    – О, Боже. Не отринь меня. Не отринь. Хочу к тебе. К тебе. Не отринь. О, Боже. К тебе хочу.
     И Он дополз. И Он поднял свой взор. Лик лукаво улыбался ему. Это был он сам.

    – Франческо, это то, что я так хотел изобразить на портрете. Я чуть-чуть не дотянул. Тогда бы это был полностью я.
    – Франческо, теперь я знаю слова Христа-интраверта. У Бога нет Добра и Зла. Всё едино. Человек сам придумал себе табу. Не ведает, что творит. Нет выбора. Есть степень разумения. Отсюда эволюция, прогресс. Деятельная часть разума человека принадлежит человеку. Нравственная его часть – Богу. Это всё есть Воля Божия.

     Франческо Мельци стоял на крыльце и в ужасе смотрел на подъезжающую карету короля. Он знал, куда едет эта кавалькада. Конная стража на гарцующих лошадях врезалась в плотную толпу зевак и обратила их в бегство. Менее проворных горожан пешие стражники копьями перед собой быстро оттеснили подальше от крыльца.
      У дома Леонардо да Винчи остановилась карета с гербом короля. Из неё вышел король Франции – Франциск1. Следом подъезжали кареты сановных особ свиты короля. Никто не встречал высокого гостя. На крыльце маячила одинокая фигура Франческо.
     Король и придворные вошли в дом. И здесь их никто не встречал. Почуяв неладное, свита короля отстала. Топталась в передней. Король один проследовал через весь дом до распахнутых дверей спальни. За ним от самого крыльца семенил в поклоне Франческо. Он все время бормотал одни и те же два слова. Но на него никто не обращал внимания. Франциск в недоумении один
стоял на пороге спальни художника. Справа под балдахином была пустая смятая постель. Прямо – закрытые ещё с ночи ставнями окна. Полумрак. Король резко обернулся на чьё-то бормотание.

     За его спиной, согнувшись вдвое, стоял Франческо. Руками он показывал влево, где на стене висела «Мона Лиза». И тогда король увидел: под картиной, на полу в исподнем белье лежит Леонардо.
    – Messier мёртв.
     Наверное, в сотый раз прошептал эти два слова несчастный Мельци. Леонардо лежал в позе не то бегущего, не то ползущего человека. Одна нога была согнута в колене, другая – вытянута. Одна рука вытянута вперёд, другая - согнута в локте, упиралась ладонью в пол. Казалось, художник держит в руках невидимую палитру с кистью. Устремлённость его позы была такая, словно
сейчас встанет и добавит на портрете последний, самый главный, мазок. Таково было единение художника и его картины, что король не сразу смог отдать приказ перенести мёртвое тело Леонардо на постель.
     Франциск1 ещё раз долгим взглядом посмотрел на «Мону Лизу». Потом перевёл взгляд на уже лежащего под балдахином мёртвого седобородого художника.
    – До конца своих дней Леонардо так и не знал, что же он изобразил на этом портрете. А мы так никогда и не узнаем, какой идеал хотел он изобразить на этой картине. Двойная загадка портрета, – задумчиво произнёс Король.
    – Messier сказал, чтобы этот портрет я передал вашему величеству.
    – Этот портрет займёт почетное место в моей коллекции. Они по-прежнему будут близко – художник и его картина. Клу и Фонтебло находятся рядом.
     Франциск1, очень довольный собой, легко повернулся на каблуках, вышел из спальни, гордо прошел мимо своих придворных к выходу из покоев на крыльцо.  Он очень хорошо понимал исторический момент и своё участие в нём.

  Однако последний шаг короля на крыльцо не состоялся, его нога повисла в воздухе. Несчастный Мельци с ужасом увидел, что всё крыльцо было сплошь усеяно цветными ящерками-мыслями Леонардо да Винчи. Он даже вспомнил слова Учителя:   
  - Если когда-нибудь они соберутся здесь все сразу, поверьте - это будет грандиозное зрелище!  Сейчас разноцветные гекконы, словно кусочек радуги, плотно покрыли крыльцо.
   
   Сила мыслей Гения на этом крыльце, вдруг так подкинула короля вверх, что он не грохнулся на спинки, этих удивительных ящериц, а взлетев очень высоко, плавно опустился в свою карету. Всё произошло так быстро, что никто, кроме Мельци, ничего не заметил.
Хроники того времени, не отрицают и не подтверждают этот факт.
    
   На другой день в уличной толпе разнёсся слух, что Франциск1 не просто так приезжал к мёртвому Леонардо да Винчи.
     Художник пообещал королю скоро вернуться с того света и тогда многим не поздоровится. Героем дня стал Франческо. Ему не давали проходу вопросами
    – Когда вернётся твой Учитель?
    – С кем в первую очередь расправится Леонардо?
     Симон отвечал всем фразой своего Учителя.
    – Margaritas ante porcos!
     Зеленщик первым не стал брать деньги с Франческо за свои
артишоки.

                * * *

    – Ты уже столько времени пялишь зенки невесть куда! - Проворчала за моей спиной женщина натужливо обесцвеченным голосом от скопившегося раздражения.
    – Да! Хороша Маша! Но не наша! - Ответил ей тип, стоящий рядом с ней. В голосе его была такая смесь чувств из зависти, тоски, сожаления и обречённости. Стало его так жалко. Сразу захотелось увидеть его лицо.
     Я обернулся и внимательно посмотрел на того, кто так выразительно произнёс
     Это был я. Сегодняшний.
     Замкнулось ещё одно кольцо моего бытия. В этом зале искать больше нечего. Может зря я свернул в зал налево? Зачем погружаться в прошлое? Осмотр экспозиций чаще всего начинается с левой стороны. Сила привычки. И отсутствие внимания. Несобранный товарищ, сказала бы жена. Тысячу раз права моя педагогиня. Незачем было погружаться в прошлое.
    – Как знать… – лукаво возразил себе я.


                http://www.proza.ru/2014/10/21/1967