Пролог

Пролог 


Далеко от Москвы на не очень высоком холме стоит трехэтажный дом – Дом Русской Литературы. Электричества в Доме нету и обитатели дома (кто жив еще) освещают по вечерам свои комнаты кто лампадкой, кто керосинкой, кто свечкой.

Обидно, конечно, в начале третьего тысячелетия изводить дорогой керосин, но обитателям Дома давно не до жиру. Фасад их жилища потрескался, железная крыша проржавела, оконные стекла повылетели и по писательским кельям гуляет сквозняк, а зимой наметает и снежную крупку.

Хотя трехэтажный Дом и зовут по привычке «писательским», заправляют в нем работники гардероба. Каждое утро, ровно в десять часов приходят они на службу и, хотя желающих пользоваться гардеробом нету, все равно сидят до шести, перемывая писательские косточки.  Так уж получилось, что и здоровье, и связи, и нервы оказались у гардеробщиков покрепче, чем у беллетристов, и обитатели дома (кто жив еще) к голосу лит. гардеробщиков поневоле прислушиваются. И, когда вдруг приходят в писательский дом молодые и просят принять их в гении, принимают лишь тех, чья петелька на пальто пристрочена намертво, а всех остальных-других-прочих – тех, у кого петелька жидкая или ее вовсе нету, – в инженеры человеческих душ не принимают.

Многое могут лит. гардеробщики да – не все!

Случаются дни, когда приезжает в почти уже рухнувший писательский Дом Человек-Праздник Димабыков.  Тогда уж и гардеробщикам приходится поработать. Народ валит густо (каждому хочется посмотреть на Человека-Праздника!), сдает свои куртки, и хоть шипят гардеробщики, но зрительские одеяния принимают и нет-нет, да и получают в ладошку вместе с чьей-нибудь шубой пятиалтынный.

А в зрительном зале – у-у! – холодиш-ш-ша. Дует ветер в разбитые окна, надувает снега по щиколотку, но скачет по сцене Человек-Праздник  – в черном смокинге, галстуке-бабочке и лаковых туфлях – и становится зрителям в зале чуть-чуть теплее от его бесконечного обаяния.

Но все на свете имеет конец, и уезжает Человек-Праздник,  и вновь начинаются скучные будни: с воем зимнего ветра, снежной пылью и бесконечными пересудами лит. гардеробщиков о некрепко пришитых писательских петельках.

Так живет, а, вернее, медленно умирает писательский Дом в наше скучное время – в году от Рождества Христова две тысячи таком-то. Но было так не всегда. Даже я – не совсем уж седой человек – отчетливо помню две иные эпохи: Век Золотой, ушедший вместе с Андроповым,  и Век Оловянный, продолжавшийся где-то от смерти Черненко до кончины М. Джексона. В оба эти отрезка времени и Дом на Пригорке смотрел куда веселее, и набранные кириллицей тексты вызывали у граждан не только зевоту.

В  это трудно поверить, но так было, читатель, так было! Горел электрический свет и громко смеялись грудастые девушки, пахло трубочным  табаком и только что отпечатанными книгами, и даже самый бездарный из беллетристов, написавший за жизнь лишь два текста: в 1964 году – документальную повесть «Сыны степей донских» и в 1984 – двухтомный роман-эпопею «Верность океану», – гордо звался "художником слова" и был провожаем завистливыми взглядами.
 
Так было! Так было! Так – было!!!

…И вот об этом безвозвратно ушедшем времени и решил я поведать своим немногим не позабывшим грамоту читателям.
 
Итак…



                Книга первая.

Век Золотой. Повесть о Нобелевской премии