21. Свет на сцену! Музыка! Начали!

               

   В зрительный зал они влетели тютелька в тютельку, дружно выдохнули:
— Здрасьте - е… — и застыли от удивления.
За режиссёрским столиком вместо Котельника восседал Анатолий Сергеевич собственной персоной. Вокруг в креслах устроились: Кузьмин, Коля, Алиса Тарасова, уже много лет бессменная «молодая героиня» театра. И старейшая народная артистка республики, председатель местного отделения ВТО — Мария Карповна Смирнова. Одна из тех, кто со своим курсом из Москвы приехала в этот театр ещё в конце тридцатых годов. Правда, когда она начинала рассказывать об этом событии, потрясшим, по её словам, всю театральную среду того времени, у слушателей складывалось твёрдое убеждение, что это произошло ещё при жизни Александра Сергеевича Пушкина. И он только по роковому стечению обстоятельств не отразил этот факт в поэме: «Евгений Онегин».
Надо отдать справедливость — она одна с сочувствием поглядела на оторопевшую парочку.
— «Вот тут и начинается кино», — скороговоркой прошептала Люда на ухо Вадиму. — Котельника погнали, нас сняли с ролей. На Толю и Надю вводятся наши корифеи: Кузьмин и Мария Карповна. Ура!
Вадим бровью не повёл и, как в студенческой аудитории, не разжимая губ, выдал:
— «Карнавальная ночь» отменяется!
— Морозов, — пробурчал Филин, — мы все,— тут он обвёл маститую аудиторию коротенькой рукой, и шар под его пиджаком угрожающе колыхнулся, — решили, что ваш временной алгоритм опасно прогрессирует и вовлекает в свою орбиту других работников театра. У новой актрисы до вашего приезда всё было в порядке с производственной дисциплиной.
Вадим полыхнул лицом, но счёл за благо промолчать. Опоздание — самый большой грех на театре. Он срочно изобразил на лице самое покаянное выражение, какое смог, но был посрамлён.
— Не верю, — небрежно сказал Анатолий Сергеевич.
— Это я виноватая, — обмирая от страха, прошептала Люда.
— «Манишечку поправляла», — съёрничал  Кузьмин.
— Егор Степанович, — поморщился Филин, — вопрос о постановке гоголевской «Женитьбы» в этом сезоне не стоит. А стоял бы, Жевакина вам по - любому не видать. Обратитесь к текстам уже играных ролей.
— Переборщил, каюсь, — умильно заулыбался Кузьмин.
Тут все почему-то рассмеялись, и висевшее в воздухе напряжение рассосалось само собой. Хотя случайно забредшему сюда человеку могло показаться, что это общаются между собой умалишённые.
— Приятно слышать, — кивнул головой главный режиссёр и дружелюбно глянул на Люду. — Извинение принимается. Прекрасная дама грудью заслонила своего кавалера. Прошу всех серьёзно отнестись к определению «прекрасная». Она молода и хороша собой. И к тому же не трусливого порядка.
— Потому и хороша, что молода, — небрежно бросила Алиса.
— Ну, ваши молодость и красота в этом театре неоспоримо лидируют уже лет двадцать, как я слышал, — так же небрежно, но с поклоном бросил ей шар Анатолий Сергеевич.
Лицо Тарасовой пошло пятнами. Но на ответную реплику она не решилась. Бодаться с главным режиссёром? Себе дороже! И с надеждой посмотрела на постоянного партнёра по преферансу Кузьмина. Парторганизация, поддержи! За мной не заржавеет. Подтверди, что я прекрасна, спору нет. Потопчи новенькую. Но Егор Степанович «не заметил» её страдальческого взгляда, продолжая умильно улыбаться Анатолию Сергеевичу, бурча про себя под нос: «Поддержи… Сегодня ты молодая героиня, завтра, моргнуть не успеешь, она. Вон как наш пузан зыркает на прелести этой красавицы. Сам бы не прочь, да Морозов подсуетился. Хотя с такой женой, как у него, лучше в такое дело не соваться. Партбилет мигом на столе оказаться может. И нет больше главного режиссёра. У нас с аморальщиками нянькаться не станут». Он улыбнулся ещё шире, пока Филин не оценил, наконец, лояльность партийной организации ответной улыбкой.
Кузьмин вытянулся в кресле, преданно заглядывая в глаза.
— А чего, собственно, молчит зав. труппой?— перевёл взгляд на свою верную помощницу Филин.
И та, до этого даже в кресле сидевшая статуей командора, немедленно отчеканила:
— Репетиция спектакля « Поговорим о странностях любви» до особого распоряжения руководства отменяется.
Анатолий Сергеевич в подтверждение с трудом утвердительно кивнул шаром, сидящим на мощной прочной  основе,  и спохватился.
— Чего мы девочку-то держим? Гуляй, Надюша, то бишь, Людочка. Но о работе помни. Работа над ролью двадцатичетырехчасовая обязанность актёра. Лично проверю.
Кузьмин сузил и без того вытянутые глаза гончей и слегка даже принюхался. Лицо Вадима полыхнуло ещё раз, но уже по другому поводу.
Люда с растерянной улыбкой кивнула всем и неуверенными шагами вышла из зала.
— А это вам, Морозов, — так же бесстрастно, как будто не её только перебили, продолжила Клавдия Николаевна и протянула приличной толщины стопку бумаги.
—Что это? — С глупым видом спросил Вадим.
— Уж, конечно, не приказ на выдачу десяточки за срочный ввод в спектакль, — неожиданно пробасила Мария Карповна.
Все, включая Клавдию Николаевну, вежливо рассмеялись этой  расхожей актёрской шутке.
А она, не дожидаясь пока утихнет этот вялый смех, так же басовито закончила:
— За эти несчастные десять рубликов из директорского фонда вам, мой друг, пахать, не перепахать. И то сказать, не всегда эти рублики в фонде имеются. Во всяком случае, даже наш директор не знает, куда они деваются.
Теперь веселье было искренним.
— Клавдия Николаевна, — оттирая набежавшие слёзы, выдавил Филин, — внесите, наконец, ясность.
— Да уж куда яснее, — сказала та и дружески подмигнула Вадиму.
Это было так неожиданно в её исполнении, что Вадим присел.
— Если бы артист Морозов на секунду задержался у сегодняшнего расписания, то увидел, что назначен на роль Чико в нашу расчудесную комедию: «Похищение дипломата» — из нелёгкой жизни итальянских трудящихся, — и она подмигнула ему ещё раз.
— Вот это да! — Вадим буквально выхватил роль из её рук.
— Темпераментный молодой человек, — по-женски вздохнула Мария Карповна. — Роль чуть ли не зубами ухватил, одобряю.
— Вы любитель срочных вводов? — поинтересовался у Вадима главны режиссёр.
— Ещё какой! — воскликнул Вадим. — Да у меня же случай был… — и осёкся на полуслове. — Извините, сейчас, наверное, не время травить байки.
— Отчего же, — подзадорил его Филин, — я любитель актёрских  баек. У нас любой может блеснуть «историйкой» подобного рода. Верно, Мария Карповна?
Вот это он сказал зря.
— Как же, как же, — радостно забасила старуха, — помню, ещё студийкой, в одна тысяча девятьсот… мм… короче, это было незадолго до нашей великой рэволюции.
Она так и произнесла это слово через певучее «э», плавно переходящее в мягкое «е». В зале раздался дружный стон, который она предпочла не заметить. Положение спас Кузьмин.
— Мария Карповна, — умоляюще произнёс он, — дадим слово начинающему? А вас мы с радостью послушаем после «рэпэтиции».
— Действительно, уважаемая председательница вы наша, — спешно поддержал Кузьмина главный режиссёр. — Дадим слово молодежи. Только, Морозов, ты уж излагай свою байку конспективно, так сказать. Но, по возможности, не опуская подробностей.
— Ну, ежели, конспективно… — пробормотала народная артистка и милостиво кивнула головой.
…В тот вечер он не собирался в театр. Его просто занесло туда по милой актёрской привычке: потрепаться ни о чём в курилке, в буфете пропустить рюмочку-другую с морозца, благо в вечернем спектакле не занят.
А мороз в тот день был крепковат даже по сибирским меркам.  Он ещё охлопывал свой тулуп от снега в раздевалке, когда на нём буквально повисла помощник режиссёра по сегодняшнему спектаклю Ольга Тимофеевна. Или — Ольгуня, как её называли в театре. В тот вечер давали «Тартюфа».
— Слава богу, ты здесь! Теперь я спокойна. Ты, что-нибудь сейчас придумаешь, не сомневаюсь.
— Ольгуня, что случилось? И отлипни  от меня, дай тулуп стянуть.
— Катастрофа, Вадим! В зрительном зале аншлаг, а «Тартюф» накрывается медным тазом!
Он всё понял.
— Кто?
— Клеант, то есть Молотков, напился. В гримёрке бесчувственный лежит. Нет, уже не лежит. Кто-то из собутыльников домой его поволок. Наверняка больничный сварганят, чтоб шито-крыто. Хотя, кого им бояться? Главному всё хуже и хуже. О ЧП даже сообщать ему боимся. Добьют они его, сволочи.
Вадим видел, что в связи с затянувшейся болезнью Главного подобное стало происходить всё чаще. Но чтоб так открыто нажраться перед спектаклем! Предместкома, конечно, знает о случившимся. Но звонить ему бесполезно. Не подходит к домашнему телефону. Вновь назначенной директрисе вообще на всё плевать. Она просто пережидает опалу в театре, куда её перебросили из райкома замаливать какие-то грехи, и мечтает только об одном: как бы из этой «клоаки», как она среди своих называет театр, вернуться обратно. Главного она терпеть не могла ещё со времён своего пребывания в должности зам. заведующего отделом культуры. Какой до него был безо всяких проблем ТЮЗ. То ли дело академическая драма. На всех совещаниях её руководство в пример ставят. А этот? Распустил своих «творцов» - пусть сам и расхлёбывает.
В театре, за глаза, её называли «Пассажиркой».
— Что ж делать, Вадик? Очнись! «Пассажирка» давно домой укатила. Серёгин, постановщик спектакля чёртов, одно долдонит: «Был бы не «Тартюф», было б не в стихах: может, и ввёл кого». Да я его понимаю, кто ж на такое дело добровольно подпишется, а? — Она с надеждой посмотрела на Вадима.
— А чёртов Серёгин сам не может сыграть? У него в зубах текст завязнуть должен был. Десять месяцев без выходных, практически, ваяли.
— Ты что, забыл? — трагически воскликнула она. — Он же заика, он целый акт одну согласную выговаривать будет.
— Да - а, — почесал затылок Вадим, — это тебе не «Факир на час». Без заикания роль не пропоёшь. Помнишь, как это лихо делал Державин под руководством Ширвиндта? Ну, вместе же в театре «Сатиры» смотрели?
— Вадик, про твою образованность всем давно известно. Делать-то что?
— Играть, естественно!
— Кому? — Лицемерно спросила Ольгуня.
— Не наигрывай. Ты у меня на шее висела, а уже мысленно выталкивала на сцену и командовала своим ангельским голоском: «Занавес»! Не так, скажешь?
—Так, мой родненький, так. Хотя даже я вообразить себе не могу, как ты выйдешь в Мольера с бухты-барахты. Тут же два акта сплошной рифмы, а ты ни на одну репетицию даже из любопытства не заглянул. Когда было такое? За кулисами даже трёп пошёл, что ты спёкся и сваливаешь из театра. Это правда?
— Обсудим это, когда мой ввод обмывать будем. А спектакль этот я видел во МХАТе с Юрием Богатырёвым — раз, у нас на сдаче худсовету — два. Хватит с тебя? Тогда рвём к Серёгину.
— А чего ко мне р - рвать? — Он вышел из-за вешалки, где всё это время напряжённо слушал их разговор. — Сарафанное радио уже д - донесло: Ольгуня Вадима вовсю обраб - батывает. А от неё, как известно, спасения нет. Но врать не буду. Я т - тоже в недоумении. Нет, я всё понимаю: аншлаг, п - полный зал детворы, иначе отменил бы всё к чёртовой м-матери! Но как ты выворачиваться с - собираешься? Впрочем, идущий на смерть, приветствую тебя! И больше ни слова. Рвём, к - как ты сказал, в гримёрку и командуй. Все в твоём распоряжении.
Вот что значит, когда все заряжены и делают общее дело. Костюмеры натаскали наряды изо всех подобных спектаклей. Так что проблем с подбором не было. Грим наложил сам. Подумав, на нос водрузил круглые очки с синими стеклами. В спектаклях из «заграничной жизни» их почему-то цепляли актёрам, играющим нотариусов. Реквизиторы отыскали большую папку из потемневшего красного бархата со стёртым золотым тиснением по верху. Вадим вложил в неё гусиное перо. Заставил разыскать старинную, непременно медную чернильницу, которую прицепил к поясу. Внимательно осмотрел себя в большом зеркале и этим внешним видом остался доволен. Поразительно, но он нисколечко не волновался.
И только после этого Серёгин пригласил всех занятых в спектакле в гримёрку. Вадим серьёзным взглядом оглядел разряженных в бархат и шелка актёров и ровным голосом произнес:
— Братцы, примите это как данность. Я — летописец семьи Оргонов. Сижу себе в уголочке, слушаю, периодически сую перо в чернильницу и вожу им по бумаге. Пойдут сцены, где моё присутствие исключено, пусть кто-нибудь уведёт меня, а потом так же вернёт на место. В самом деле, не могу ж я присутствовать в сцене обольщения Эльмиры. Подойдет мой черёд произносить текст, а я буду по суфлёрскому экземпляру в папочке следить за этим, выйду с партнёром на авансцену и, не торопясь, я бы сказал, монотонно, буду откровенно читать свой текст. Он же мной, якобы, написан за это время. Даже поправки вносить буду для убедительности. Кто захочет, может глянуть в папочку, обыграем это, вместе почитаем. Поимпровизируем. Убедительная просьба будет ко всем только одна: реплики, обращённые ко мне, попрошу произносить внятно и неторопливо. Случится конфуз, выручайте в меру своих способностей. Короче, ни пуха нам!
— К чёрту!!! — Громыхнули все разом.
Все дружно повалили из гримёрки. И каждый из актёров, на ходу обнимая его, старался подсказать что-то самое важное. Он лишь благодарно кивал головой в рыжем парике.
— Т-третий звонок! — Скомандовал Серегин.
Впоследствии о том, как прошёл этот «Тартюф», все говорили одно и то же: «Этого не может быть, потому что не может быть никогда, но в нашем театре и не такое возможно».
Зрители ничего не заметили и, дружно отхлопав, разошлись.
Что зрители?! Театральная обслуга: билетёры, дежурные по залу, осветители, звуковики — до хрипоты спорили, уверяя друг друга, что это был просто ввод. Вадим наверняка дома репетировал и думал неожиданно для всех ввестись самостоятельно. А тут такой случай. Грех не воспользоваться. Но ввод, чего душой кривить, на все сто!
А их мнение в театре — это знак качества спектакля. И если они его поставили, то иной критике тут делать нечего.
— И чем, в конце-то концов, всё закончилось? — Не без волнения спросил Главный режиссёр. — Я много всяких историй слыхал за сорок лет службы на театре, но такой… никогда. Тем не менее, верю, что она правдива на все сто!
— Дальше, Морозов, дальше! — Даже Кузьмина, бессменного участника армейской самодеятельности в далёком прошлом, рассказанное взяло за живое.
— Верно, голубчик, — растроганно и очень мягко сказала Мария Карповна. — А почему вы об этом не поведали председателю ВТО в Москве — Цареву Михаилу Ивановичу? Он бы сумел вас, как следует, отблагодарить.
— Не успел, — улыбнулся Вадим. — Задушили в объятиях, наговорили добрых слов, напоили шампанским. Всё было очень по-доброму, как до болезни Главного. Среди ночи не удержались и позвонили ему хором. Он потребовал тут же отпечатать приказ о переводе меня в первую категорию. Сказал, что после услышанного ему стало легче. Утром он непременно придёт и подпишет этот приказ. А премию, чтоб мне не связываться с «Пассажиркой», выплатит из своей зарплаты. Но приказа напечатать было некому. Театр гулял! А в шесть утра Главный скончался. Потом были похороны. Но, как пишут в романах, это уже совсем другая история.
— Ужас! — темпераментно воскликнула Алиса. — В нашем театре такой несправедливости никогда бы не случилось. — И она метнула лучезарную улыбку в сторону Анатолия Сергеевича.
— А Серёгин? — как всегда за время любого разговора Коля произносил всего одну - две фразы, но неизменно по делу. — Должник твой?
— Я его не виню. В том раздрае, который вскоре обрушил театр, об этой истории забыли все. И не до меня было Серёгину.  Самому бы уцелеть.
— Ах, Вадим, у вас же были свидетели. Надо было сто раз напоминать об этом руководству. Иначе их не пробьёшь. По себе знаю. 
— Мария Карповна! — ни с того, ни с сего взвилась Клавдия Николаевна. — Как член месткома повторяю вам уже в сотый раз. Путёвку в Крым вам выделили бесплатно! Вам ли хаять руководство?
— Ах, голубушка, я не об этом, я о вечном, — отмахнулась от неё народная артистка.
— О вечном - это в церкви. — урезониил дам Филин. — Своих проблем выше крыши. Так что, уважаемый артист Морозов, воленс-ноленс, но к вечеру текст должен отскакивать от зубов.
— К вечерней репетиции постараюсь.
— Извини, но вечерней репетиции не будет. Наша администрация внепланово продала спектакль на выезде. На стационаре, видишь ли, мы по финансам не добираем. Так что докладывать выученное будешь уже зрителю. Пряников сладких за этот ввод не обещаю, поглядим, что получится.
— Я равнодушен к сладкому, — усмехнулся Вадим.
— Тут наши вкусы совпадают. А сейчас, Клавдия Николаевна, за пульт. Все по местам.  И неторопливо, с любовью, введём актера Морозова на роль славного итальянского паренька — Чико. Свет на сцену! Музыка! Начали!

Продолжение следует