18. Правда жизни склонилась перед лицедейством

               

   В театр, чтобы ни с кем сегодня больше не встречаться, Вадим вошёл ровно в семь двадцать семь и быстренько забрался в ложу. На его счастье она была абсолютно пустой. Он уселся в кресле, и тут в ложе появилась Люда.
   — Добрый вечер,— небрежно сказала она.
Вадим так растерялся, что вместо ответа, неожиданно для самого себя, крепко ухватил её за руку, испугавшись, что она каким-либо образом может вдруг исчезнуть. Но Люда не собиралась исчезать. В доказательство этого острые коготки впились ему в кожу.
   — Вижу, без начальства вы чувствуете себя много смелей и даже удостаиваете старых знакомых дружеским рукопожатием,— коготки ещё сильнее вонзились ему в ладонь.— Чего же вы молчите?
   — Сейчас спектакль начнут...— и Вадим понёс чушь, вместо того, чтобы рассказать Люде, как искал её на «бирже», как было невыносимо сознавать, что потерял её навсегда, что испытал, когда увидел её за столом президиума, но… ничего не мог поделать с собой.
   Люда тихонько высвободила руку. Вадиму показалось, она презрительно глянула на него. Ему очень хотелось погасить кажущееся презрение простым ласковым словом, но он не мог заставить себя посмотреть ей в глаза. Хотя чувствовал всем существом, если немедленно этого не сделать, она встанет и уйдёт.
   Но тут раздался третий звонок.
   И случилось обыкновенное чудо...
Иллюзорная жизнь спектакля в свете прожекторов, мишуре костюмов, искромётной игре актёров незаметно растворила в себе их обиды. Будничная правда жизни, столкнувшись с праздничным правдоподобием происходящего на сцене, склонилась перед лицедейством, отдавая дань восхищения этой всё покоряющей силе, позволяя окружающим на время забыть о повседневной суете.
   Из театра они вышли умиротворённые, говорили всё тем же условным, только им понятным языком кулис, старательно обходя любое событие, так или иначе связывающее их с сегодняшним днём. Но когда в вестибюле она обмолвилась о неплохой, на её взгляд, работе Котельника, Вадим вмиг увял. Волшебство рассеялось.
   Люда почувствовала внезапно возникшее отчуждение и насмешливо спросила:
— Вижу, Геннадий Степанович малоприятен вам не только во плоти, но и на сцене. С чего бы это?
   Он не сумел свести её вопрос к шутке, неопределённо пожал плечами, замолчал, но на втором этаже невольно замедлил шаг.
Она остановилась и прямо посмотрела ему в глаза.
   — От сегодняшнего предложения попить чайку вы, конечно, не откажетесь?
— Не откажусь,— просто ответил он, и глупейшая улыбка озарила его лицо.— Люда, я невольно подслушал ваш утренний разговор с Котельником...
Люда как-то нервно передернула плечами.
   — И этим безмерно горды? Что же, за откровенность плачу откровенностью. Вы бросили меня    на «бирже» после всевозможных клятв и заверений. А я приехала сюда. Хотя с той же лёгкостью, мне думается, вы могли подвести и этот театр. Вчера вы трусливо оставили нас с Котельником наедине. Вас корёжит от подобного определения? Ничем не могу помочь. А вот сейчас смотрю и думаю, неужели это тот, из-за которого, как говаривали в старину, я пошла на край света? Скажите, как часто вам приходилось бросать  близких вам людей? Судя по красноречивому молчанию, приходилось. И, разумеется, делалось это для их же пользы. Так? Так! Что ж, диагноз сомнений не вызывает: главное — личный покой и абсолютное спокойствие, плюс панический страх перед обузой ответственности за прирученное тобой существо...  — она осеклась. — Боже, сколько гадостей я вам наговорила. Скажите же, что я - дура! Скажите, что-нибудь?!
   Вадим жалко улыбнулся, хотел что-то произнести, но в голове было ужасающе пусто.
   — Эх вы!— Люда повернулась и ушла.
Вадим вошёл в номер. Хотелось пить. Он зажёг свет, прошёл в ванную и ощутил непреодолимое желание садануть по скуле субъекта, сострадательно поглядывающего на него из гостиничного зеркала.


               
 http://www.proza.ru/2014/10/14/934