Крылья, ноги и хвосты

                Юле Латыниной, с любовью
   Буревестник революции в какой-то нелепой солдатской блузе, засаленной и явно - с чужого плеча, яростно подпрыгивал, шевелил усами и неистово размахивал руками. Он вспоминал свои собственные бессмертные строки и никак не мог вспомнить ! Корежило его немилосердно после вчерашнего, еще бы, эти милые шалуны, Саврасов с вещим Григорием Ефимовичем упоили его мадерой вусмерть, в " Яре ", кое-как выкроили отдельный нумер, купцы ж гуляли, Дягилева и Тости выписали, ха, они ж его свинью ученую сожрали !
   Вспомнив этот в общем-то незначительный эпизод ( хотя, именно из подобных эпизодов и состояла дикая оргия, если задуматься, не, лучше не надо, думать - вредно ), Алексей закашлялся, заперхал скрипучим смехом и повалился на пол, на персидский ковер, настоящий, не эти аглицкие подделки из " Пассажа", из самых натуральных персидских котов коврик, из кастрированных, что немаловажно, если кто понимает, вот ведь, сам Пржевальский скакал по отрогам и склонам Памира, отлавливая непоседливых зверьков и складывая их в ниневийский бурдюк, дабы пешком пройти по БАМу, но дойти, все-таки дойти до Замоскворечья и преподнести столь богатые дары Меценату.
   Меценат же был занят в тот момент, шепчась с Азефом в неосвещенном чулане, где хранились трудовые накопления славной династии ткацких королей, рублики и тугрики, ефимки и фунты, не бумажное фуфло, а полновесные четырехсотграммовые слитки, к коим давно уже протянули жадные ручонки доморощенные террористы и апологеты равноправия, отчего-то родом из черты оседлости, и отчего так получилось, от скученности многих неглупых и бойких, юрких таких, людишек, наверное. И вот по причине занятости хозяина Пржевальского встретил Ляпин-старший, жуткий тип, из скопцов, вроде, ну там еще хлыстовские богородицы и свистуны с прыгунами поучаствовали, секты-секты, а сообразили, что капитальцу оборот нужен, движение. Встретил он его, покалякал на заволжско-уральском диалекте, отвел душеньку в замысловатой беседе, да и присоветовал, по умыслу какому или нет, это уж архивариусам неизвестно, котеек приносить в другой раз непременно кастрированных, а то от натуральных запашок такой специфический, а ну как Саввушке не понравится, осерчает родимый, во гнев войдет, в исступление, и прости-прощай все финансирование мировой революции, а Вам же этого не надо, верно, милейший, Вы ж самому Отцу Народов папой приходитесь, это и Волкогонов знает, а уж он не обманет, он-то всю правду-матку выложит, не время пока только, но лет эдак через восемьдесят время придет, обязательно придет, заглянет ненадолго, скривится - мать моя, да тут же без перемен ! пойду-ка я отсель -и ушмыгнет, опять лет на сто ушмыгнет.
   Ошарашенный путешественник долго еще будет стоять у парадного подъезда нувориша, глубокомысленно покачивая головой и вслух споря сам с собой : " Не, он чё хотел сказать, а ? Да пошел он, этот Ляпин, буржуй недорезанный, и фамилия-то какая, хотя, какой он нахрен, Ляпин, на нос глянь - Ляпинзон, бля, ведь голимый, а не подкопаешься, и все гумаги в порядке, а я, Гедеминович, шоркаюсь по отрогам и склонам Памира, кошек ловлю, охренеть, несправедливость ! Ну ничо, ничо, дай срок, Володька уже попер другим путем, хоть и Бланк он, сука картавая, но, авось, не обосрется, наведет кердык за ваше же бабло, ха-ха-ха-ха-ха ! За ваше же бабло ! "
   Валяясь на ковре, Алексей хохотал, заплевывая вязкой тягучей похмельной слюной дар Алтая, Саввушка же брезгливо поджимал ноги, морщился и клял себя за неуместную жадность - нет бы поднести больному человеку стаканчик " Ерофеича", зажлобился, мудак, на террор вина и денег не жалко, а тут такому великому и непревзойденному певцу свободы стопочки пожалел с анисовым тортом на закусь, хотя, нет, торт - он позже появится, в одном вагоне с Лаврентием въедет в Первопрестольную через спецвокзал ОГПУ, но стой, Савва, стой, не время еще об этом, рано, брат-друг, это уж пущай Волкогонов, лет эдак через восемьдесят, а уж он не обманет, он-то всю правду-матку выложит, не время пока только...Стой, Савва, опасная зона, это ж уже было, или только будет, лет эдак через восемьдесят, стой, стой, стой, опять уносит, а не время еще, не время...
   - Ты, Алексей, вот что, - поднялся на ноги Морозов.- Ты на кухню пройди, там тебя уважат. А эти самые " Летать, ползать", ты оставь, как брат тебе говорю, двоюродный. Летать. Ползать. Крылья, ноги и хвосты. Ты давай по-простому, по-нашенски, тыр-пыр, восемь дыр, духовность, оно конечно, это так, наше, да, но и бабки, бабки нефтяные, газовые, милые мои, они ж тож наши, да все наше, понимаешь, все наше,хыыыыыыыы!