Память

Growing darkness taking dawn
I was me, but now He's gone

Metallica — Fade To Black

— Доброе утро, доброе утро! С вами здесь я, и радио «Калькутта»! и хоть до Калькутты нам далеко, небо светлеет здесь высоко!
Тембр искина на радиоволне был подобран как раз таким образом, чтобы не вызывать отвращения с первых слов, но через пару минут осознавать настоящую скребущую ярость от звуков этого голоса. Уже по истечение пяти минут адски хотелось выпрыгнуть из постели и сделать все, чтобы никогда больше не слышать противный голос искусственного интеллекта.
И он встал…
Одним махом прекратив радиовещание, которое уже несколько лет служило будильником в личной спальне, включил канал новостей и тут же скривился от запаха кофе, сопровождавшегося ежеутренней напоминалкой:
— А вы сегодня уже принимали «Мнемонис»? не забывайте — память не терпит лени.
Этот лозунг, появляющийся каждый день, в любом месте, где существовали кристаллические носители, радиоволны или сеть энергетических инфокабелей, настолько плотно и цепко слился с запахом кофе по утрам, что Майкла уже тошнило и от кофе, и от напоминаний.
Миллиарды людей на всей планете принимали утром крошечную капсулу «Мнемониса», вводили его подкожно, ставили дозаторы для впрыскивания препарата, вшивали под кожу личные контейнеры с нанороботами-синтезаторами стимуляции памяти — и все ради того, чтобы не пропустить прием чудо-лекарства от всех болезней.
Диктор новостей с голоэкрана усиленно жестикулировал, размахивая руками и заискивающе поглядывая на зрителей через экран. Внизу бегущей строкой шел дубляж его репортажа.
«Специально для таких нервных личностей, как я, — подумал Майкл, прихлебывая из чашки ароматный напиток, который уже успел возненавидеть с тех пор, как перебрался на самую откормленную планету системы. — Чтобы я еще и на голопроекции не кидался по утрам».
Впереди ждала очень нужная и очень ответственная работа по «лечению» искинов, которые по тем или иным причинам перестали самообновляться или отказывались от слияния с белковыми формами или кристаллорешетками управляющих систем.
Майкл принял душ, успев смыть мыло до окончания лимитированной нормы горячей воды, оделся и вышел прочь.
За хлопнувшей дверью послышались звуки автоматически включившегося радио:
— И снова здесь на радиоволнах любимый ваш ведущий, а это мы, радио «Калькутта». Погода ясная и никаких дождей, ни ласковых, ни долгих, ни даже бесконечных…
Майкл вступил на транспортную платформу общего доступа, следующую до станции городского вокзала. Раздражающий смех искина-ведущего над своей плоской шуткой отсекло силовым экраном защиты, развернувшимся над Майклом и десятком его соседей рядом…

Свою оплошность он осознал только к обеду. Когда личная карточка высветила на экране недостаток средств для оплаты еды на сегодняшний день, сотрудник Корпуса Миролюбия, старший руководитель технического отдела контроля и улучшения потоковых искинов вспомнил о том, что оставил новую карту, на этот месяц, дома, на столике в коридоре.
Вместе с этим Майкл вспомнил и о новой упаковке «Мнемониса», которую купил вчера, истратив, собственно, последние средства именно на препарат.
На крошечном экранчике буфета его отдела мигала светящаяся красным надпись:
«Майкл Стеклов, недостаточно средств для оплаты заказа. Пожалуйста, повторите попытку, или поднесите иной кредитный носитель к сенсору».
Стеклов плюнул с досады, но сделал это тихо, не привлекая внимания. Штрафы за нецензурную лексику и загрязнение окружающей среды в этом квартале побивали все рекорды наглости.
Он отошел в сторонку, задумчиво поглядывая в огромное окно вестибюля комнаты отдыха, в которой располагался буфет.
За окнами носились по новым подвесным мостам и скоростным магнитным дорогам блестящие аэромобили, в воздухе виднелись, по меньшей мере, с два десятка аэрофланов, а сами улицы столицы Питерграда казались с такой высоты едва различимыми штрихами на контурной карте.
Стеклов не помнил, чтобы он когда-то пропускал прием «Мнемониса». Нет, он, конечно, знал, что пропускал, он точно помнил сам факт, но никак не мог вспомнить, когда именно это было в последний раз.
Где-то на периферии, далеко от Питерграда, далеко от Земли, как он слышал и даже смотрел в репортажах, несчастные бывшие колонисты или люди с плохим достатком не принимали «Мнемонис» регулярно, или вообще не имели возможности принимать этот препарат, полностью исключающий любые инфекционные, биологические, химические и даже генетические заболевания, отравления или проявления болезней предков.
Вечной жизни не гарантировалось, но отсутствие подтачивающих здоровье проблем серьезно продлевало активные годы жизни человека.
И вот это случилось. Он забыл принять препарат. Ничего страшного, как было написано в инструкции, произойти не должно было. «Мнемонис» можно было принять в течение суток после пропущенной дозы — кумулятивный эффект позволял продержаться без последствий. Но сам факт…
Сам факт оплошности вводил Майкла Стеклова в самое настоящее унынье, все больше и больше взращивая в нем недовольство собой, нервозность и раздражительность.

— Мне очень жаль, господин Стеклов, но у вас очень запущенный случай. Нет-нет, вы не умрете, — поспешил успокоить врач пациента, — но лечиться надо долго, трудно и постоянно.
Майкл чувствовал, как его сознание яростно протестует против полученной информации, пытаясь спрятаться подальше, медленно и упорно обволакиваясь пленкой. Старенький, но весьма жизнерадостный доктор продолжал заполнять медицинскую карту пациента, касаясь сенсоров виртуальной клавиатуры кабинетного компьютера длинными тонкими пальцами.
Майкл понуро сидел в уголке, от нечего делать рассматривая обстановку кабинета. Ничего лишнего, только стол из хирургического пластика с антибактериальным покрытием, пара стульев из того же материала, ворсистое покрытие на полу, призванное обрабатывать подошвы обуви посетителей дезинфицирующим порошком, да небольшое зеркало напротив входа, слева от Майкла.  высококачественная имитация окна была прикрыта нежно-фиолетовыми занавесками, колыхавшимися в магнитном поле ткани, имитирующем ветер.
Стеклов бросил взгляд в зеркало в простой металлической раме. Оттуда на него хмуро смотрел молодой мужчина с растрепанными темными волосами. На лице застыло упрямое выражение не смирившегося с обстоятельствами подростка, который никак не может избавиться от нового прыща перед свиданием. Высокий чистый лоб, тонкие черты лица, довольно широкие скулы, узкая полоска бледных губ и аристократически тонкий нос могли принадлежать как самому обычному художнику, так и богатому прощелыге из уважаемой семьи.
Единственное, что отличало его от прочих, что цепляло окружающих с первого взгляда, были глаза. Умные, темно-синие, будто северное море под хмарью небес, отраженных в воде.
И в глазах этих сейчас медленно, но верно угасало все безрассудство, порывистость, весь максимализм молодости и ярость юной бурлящей в венах крови.
Стеклов смирялся с тем, что отныне станет частым гостем доброго доктора при медицинском корпусе технического отдела.
— Ну чего вы так скисли, батенька? — радостно ткнул его стилом в палец доктор. — Просто не надо забывать про особый образ жизни, соблюдать диету, принимать лекарства по мере необходимости и два раза в год проходить обследование. Да, и терапию я вам назначу. Если не хватит кредитов на оплату, тоже не беда — можете сдавать генетический материал в нашу лабораторию. Поврежденные гены мы, конечно, уберем, а в остальном вы очень даже перспективный образец. Да и внутренние органы ваши пока что в порядке. Может, пока еще все хорошо, подпишем контракт на изъятие почки, части печени, яичка или биоматериала?
Майкл так выпучил глаза при этих словах, что добрый доктор тут же замахал руками, отодвигаясь подальше.
— Будьте любезны, — брезгливо поморщился он, — научитесь воспринимать юмор! Как с вашими проблемами обмена веществ, пищеварением и сердечной недостаточностью вы себе представляете воплощение моих слов в жизни? Молодежь… необразованные все, как пни на полянке… Подлечим мы вас, подлечим, и снова будете работать инкубатором для взращивания донорских органов…
Доктор указал пациенту на дверь, продолжая сокрушаться о потерянном поколении, упадке былого строя и прочих вещах, которые «в его время уж точно были другими».
Майкл вышел прочь, сжимая в ладони краткий анамнез и рекомендации, распечатанные из карты больного.

— Майк, заснул что ли? — сильный тычок в ребра заставил Стеклова очнуться от странных грез наяву. — Деньги кончились и ты решил в анабиоз впасть до зарплаты? — гыгыкнул рядом бас Эдварда Газинского. — Давай, покормлю науку, пока ты прямо стоя не уснул.
Не успел Майкл сказать ни слова, как его лучший друг уже чиркнул своей картой по считывающему устройству и сделал заказ. Невысокий, толстенький до розовоты, похожий на юркий колобок, вечно улыбающийся и жизнерадостный, Эдвард всегда напоминал Майклу  обкуренного тинэйджера, разом постаревшего лет на тридцать.
Лысенький толстячок уже выхватил с гравиподноса свой обед и порцию друга, кивнул на свободный столик и стал расставлять блюда и стаканы.
— Эдвард… — начал было Майкл.
— Ничего, не благодари, как-нибудь тоже меня покормишь, — замахал пухленькими ручками его напарник и друг. — Если когда-нибудь сможешь себе позволить отвалить за мой обед половину своей зарплаты, — засмеялся Эдвард. Смех у него был легкий, веселый и жутко заразительный. Майкл не заметил, как начал улыбаться и посмеиваться шутке друга над самим собой. Скромно пододвинув к себе салат и чашку с чаем, он принялся за обед, выбросив из головы  странные мысли и видения.
— Слышал новости? — забубнил Эдвард с набитым ртом. — Нейровирус уже совсем рядом с Питерградом! Вчера карантинная команда оцепила и накрыла куполом два квартала у Большой Реки, к югу от выезда из города. Ты представляешь? И никто до сих пор не знает, что происходит! Никто! Ни власти, ни медицинские центры, ни даже эта опереточная группка террористов, взрывающая ветхие домишки каждый праздник по своему радикальному календарю. Майкл, друг мой, мне страшно жить!
Эдвард картинно приложил ладонь к сердцу, продолжая жевать листья салата.
— Не слышал ничего такого утром, — вежливо отозвался Майкл, доедая свою порцию салата и запивая его чаем. — А что за вирус? И как они поняли, что это именно вирус, если ничего про него не знают? Мы же не болеем вирусными заболеваниями, вроде бы, — неуверенно добавил он.
— В том-то и дело, в том-то и дело! — горячо заговорил Эдвард, чьи глаза запылали настоящим огнем исследователя. — Они могут предположить вирусную природу возбудителя, так как нихрена не могут доказать обратное. Эти креветочные мозги в Парламенте вообще ничего не могут сделать, вот и строят свои бредовые теории на пустом месте.
— Ну хоть симптомы-то болезни ты знаешь? — без особого интереса спросил его друг, осознавая, что попал в поток бурлящего ума биологического гения.
Эдвард Газинский занимал должность биолога при технике Стеклове, проверяя и подлечивая биологические кристаллы искинов, кремнийорганику цепей инфоносителей и постоянно бредя новыми разработками в этой сфере.
— Да я особо не помню, данных мало, — тут же скис биологический гений. — Вроде бы, глюки какие-то начинаются, человек видит себя то моложе, чем есть, то старше. Попадает будто бы в параллельные вероятности событий, появляется ложная память о том, чего никогда с ним не случалось. В итоге сходит с ума и начинает бредить, что мы, дескать, просто спим и видим сны о жизни.
— А как же «Мнемонис»? — спросил Майкл, чувствуя, как к горлу подкатил комок, а аппетит пропал напрочь.
— В этом вся загадка, друг мой, все заразившиеся принимали «Мнемонис». Ходят слухи, — он понизил голос и, оглянувшись, подался вперед к собеседнику, — что это какие-то побочные действия препарата, о которых корпорация «Медикал+» молчала много десятков лет. Будто бы, препарат встраивается в РНК, влияя на структуру, от чего происходят смешения генов, а как следствие, твоя память походит на томатное пюре в блендере.
Эдвард захихикал, откидываясь на спинку стула. Майкл же сидел напряженный и сосредоточенный, раздумывая над словами друга.
«Сказать ему, что я сегодня видел себя там, где никогда не был? Или не стоит? — судорожно соображал он. — У меня хорошая кредитная история, да и моя должность позволит мне не остаться без медицинской помощи. Все-таки, моя контора это не харчевня какая».
— Слушай, Эдвард, — стараясь придать своему голосу самый небрежный тон, спросил Майкл. — А у тебя нет с собой лишней капсулы «Мнемониса»? а то после таких историй…
— Ты не принимал сегодня? — как-то резко и очень твердо спросил его Эдвард. — Дома есть запасы? — продолжил он бросать в друга хлесткие фразы.
— Я принимал, о чем ты? — очень правдоподобно удивился Майкл. — Я же просто пошутил… ты рассказал про побочные действия, вот я и решил провести эксперимент, так сказать. Шутливый эксперимент.
Пухлое лицо Эдварда тут же расслабилось, приобретая привычный шутливый вид.
— Ну ты скажи, если что, мы что-нибудь придумаем, — заговорщицки ткнул его безопасной вилкой с круглыми зубьями в запястье Эдвард.

Капсул на столике не было. И карты не было. Вообще ничего не было. Была только пыльная комната со старой, почти сгнившей мебелью, скособоченный шкаф для одежды со сломанными ящиками внутри, да еще одна комната, закрытая на ключ.
Майкл стоял перед дверью, покручивая в руках ключ-карту от входной перегородки своей квартиры, и не мог понять, спит ли он, или просто подхватил тот самый неизвестный вирус.
— Марта! — нерешительно позвал он свою жену. — Марта, что произошло?
Жена должна была сегодня заехать, забрать свои вещи, которые остались после недавнего развода.
«Неужели, она так разгромила квартиру? Но что же надо было сделать, отправить весь дом в прошлое?»
Майкл чувствовал, что действительно сходит с ума. Он прошелся по квартире, заглянул в свою — или уже не свою? — спальню, недосчитался пары комнат, зато отыскал запертую дверь. Пнул носком ботинка груду одноразовой посуды на полу в кухне, несколько минут послушал капающий в ванной комнате кран…
И сел прямо на грязный пол, обхватив голову руками.
— Этого не может быть, не может быть, не может быть… — повторял он, как мантру или молитву. — Или я ошибся адресом? — в голове вспыхнул огонек надежды. Майкл вскочил на ноги, опрометью бросился вон из дома, пешком спустился на несколько этажей вниз, потом все же сел на транспортную платформу и соскочил с нее уже на улице.
Дом был прежним, адрес был прежним, все вокруг было прежним. Другим стал сам Майкл Стеклов.
— Мне нужны капсулы, капсулы, — лихорадочно бормотал он, мечась по улицам в поисках хоть одного пункта продажи или перекупщиков препарата. Пока он не знал, чем собирается расплачиваться за капсулы, его план найти и съесть чертов препарат вместе с упаковкой казался ему очень удачным.
— Гражданин, что произошло? — послышался рядом спокойный голос андроида-полицейского. — Вам требуется помощь? У вас есть документы, регистрация, ДНК-паспорт? Вы достигли возраста половозрелости?
Стеклов шарахнулся в сторону, но споткнулся о парапет тротуара и упал на землю. В голове разлилось теплое море и темнота начала заволакивать сознание…

— Доброе утро, доброе утро! С вами здесь я, и радио «Калькутта»! и хоть до Калькутты нам далеко, небо светлеет здесь высоко!
«Все хорошо, все привычно, просто дурной сон, — устало подумал Майкл, стирая со лба испарину. — Сейчас я открою глаза…»
Яркий свет голоэкрана ослепил его даже сквозь сомкнутые веки, вместе со светом в голову ворвался ужасающей громкости звук голоса диктора новостей:
— Первые жертвы неизвестного вируса! Нейровирус уже в Питерграде. Правительство отмалчивается, радикальные партии не взяли на себя ответственность за вспышку нейровируса, вызывающего стойкое замещение памяти ложными воспоминаниями. Корпорация «Медикал+» отрицает свою причастность…
Майкл резко сел в кровати, открывая глаза…
Кофе, новости, поездка до работы, Эдвард и пустая кредитная карта… все повторилось с незначительными изменениями — в этот раз Майк запомнил, что специально не принял капсулу «Мнемониса».
День пролетел неожиданно быстро, смешав в себе обрывки новостей о нарастающей угрозе заражения нейровирусом, попытки Эдварда строить теории биологической природы происхождения возможной эпидемии и постоянных мыслей о том, что происходит внутри Майкла.
Стеклов не запомнил, как добрался до дома и рухнул в кровать…

— Доброе утро, доброе утро, с вами я и радио «Калькутта»!
Стеклов метко запустил в приемник чашкой с остатками кофе.
«Я ненавижу кофе, и работу свою терпеть не могу, и это ****утое радио тоже», — подумал он, с ненавистью поглядывая на голоэкран, будто поджидая осточертевшего диктора, чтобы запустить и в него чем-то тяжелым.
Дальше был чай, поездка на работу другим маршрутом, уединение в кабинете и новый кусочек памяти, которой не могло быть…

— Сэр, операция завершена, группа информационных террористов ликвидирована, — сухо отрапортовал бравый лейтенант, кивнув старшему по званию. — Через пятнадцать минут площадь полностью будет зачищена.
— Потери? — хриплым басом осведомился капитан штурмовой группы.
— Кот, Рио и Дон восстановлению не подлежат, — быстро перечислил младший лейтенант капитану, — звеньевой Витраж на грани, остальные в порядке. Какие будут распоряжения?
Капитан почесал тронутые сединой виски, прошелся из стороны в сторону, сняв с головы гарнитуру с микрофоном.
— Группу зачистки ликвидировать, Витражу выбрать легенду и определить в программу пересадки тканей и органов, — будто через силу выдал капитан, не глядя на лейтенанта.
— Статус программы? — будничным тоном осведомился лейтенант, делая пометки в своем планшете.
— Обычная, — глухо обронил капитан. Его помощник не удержался и изумленно приподнял бровь.
— Обычная? Для звеньевого Витража? Но, сэр, это значит, что ему пересадят органы и ткани не самого лучшего качества, а после определят в программу «Мнемонис», и он до конца дней будет служить инкубатором для роста чужих органов, чтобы раз в некоторое время оказываться на хирургическом столе…
— Я сам знаю, что это значит, лейтенант! — гаркнул капитан, с силой стукнув ладонью по столешнице. — Не надо мне напоминать о том, к чему я имею непосредственное отношение, — взяв себя в руки, уже спокойнее сказал капитан. — Но этой операции не было и не могло быть. Если кто-то узнает, кого накрыла оперативная группа и что за данные они пытались выбросить в общую сеть, органы будут уже пересаживать нам, — добавил он тихо. — Или от нас…
Лейтенант коротко кивнул, отдавая честь старшему по званию, и молча вышел прочь, лихо развернувшись на каблуках.

— Доброе утро, доброе утро, с вами я и радио «Калькутта»!
— Бля-я-я-ядь! — утробно зарычал Майкл, от души засадив кулаком по стене. Динамик не пострадал, а вот солидный кусок стены вмялся внутрь соседней квартиры. Стеклов оглядел свое жилище налитыми кровью глазами.
Теперь его уже не удивляла картина, развернувшаяся перед взглядом. Крошечная комнатка с продавленной деревянной кроватью, стул, рассохшийся и поцарапанный шкаф для одежды из поблекшего оранжевого пластекартона, стол и тумбочка у койки из такого же материала.
Стеклов знал, где находится, почему все выглядит именно так, куда делась его жена и что скрывается за дверью во вторую комнату рядом с его спальней. Отдельной спальней, которой он так гордился еще несколько дней назад. Таймер на часах тихо пискнул, оповещая о начале выпуска утренних новостей, но вместо привычного диктора из тускло засветившегося голоэкрана донеслась гипнотическая музыка на грани слышимости, сопровождаемая шуршащими и хрипящими звуками пустого канала. Среди шумов и помех Майкл отчетливо различал тусклый, лишенный эмоций голос искина, который будто ввинчивался в мозг Стеклова, диктуя одно и то же:
— Гражданин Стеклов, примите ежедневную дозу «Мнемониса», вас уже ожидают в медицинском центре. Гражданин Стеклов, примите ежедневную дозу…
Майкл стиснул виски ладонями, закрывая руками уши, но голос не исчез, пропали только внешние шумы и помехи. Тогда он подскочил к панели экрана и швырнул ее в стену. Голос на секунду пропал, но тут же появился снова. Теперь искин диктовал свои приказы из крошечного динамика радиотранслятора под самым потолком комнаты. Стеклов зарычал и бросился выковыривать пуговицу динамика голыми руками. Обломав все ногти до крови, на грани безумия от навязчиво зудящего приказа в голове, он оторвал от дверцы шкафа толстую круглую ручку из высокопрочного стеклометалла и принялся с силой колотить в динамик до тех пор, пока тот полностью не был разрушен.
Наступила пауза тишины и безмолвия, и она казалась Стеклову новым миром, куда он только что попал.
Только сейчас Майкл осознал, что слышал этот голос постоянно. В подсознании, на неуловимых для обычного слуха частотах, в транспорте и на работе, дома и во сне, из каждого угла, магазинной вывески, кафе и автомастерской.
Каждый день, не умолкая ни на секунду, невидимый, невоспринимаемый, проникающий в каждую клеточку приказ звучал отовсюду. Ему говорили, что делать, куда прибыть и когда принять лекарство от всех болезней.
Стеклов сел на грязный пол, вымазанный чем-то липким и противным, и огляделся по сторонам. Теперь он видел мир, в котором жил последние годы. Мир, в который его отправили жить. Мир, в котором он должен был оставаться до самого конца.
За мутными стеклами комнаты пролетали по магнитным дорогам аэромобили и флаеры, изредка появлялись правительственные аэрофланы и военные транспортные средства. По улицам шли на свои места работы точно такие же люди, как и он сам. Стеклов смотрел сверху на то, как целые группы людей шагали по своим делам, топча дорожное покрытие Зоны Отчуждения, которую сам Майкл еще недавно считал центром города. Люди в модной и нарядной, как им казалось, одежде наступали в невидимый им мусор, грязные лужицы, оставшиеся после машин санобработки тротуаров и газонов с искусственной травой, машинально здоровались и хмурили лица, подсчитывая вымышленные доходы и расходы, прикидывая в уме, что купить на ужин и куда отправить учиться несуществующих детей.
Люди шли сдавать генетический материал, расставаться со внутренними органами или тканями, выполнять работы на токсичном производстве, лечить появившиеся болезни и травмы. Люди перемещались из одной точки до другой точки, чтобы вечером вернуться домой и принять капсулу «Мнемониса», после которой утром они бы помнили только одно: они должны куда-то идти и что-то делать. И напрочь бы забывали о том, что они делают в действительности.
«Медикал+» действительно избавило людей от болезней и вирусов, заставив их каждый день забывать о том, чем они больны, куда и как отправляются служить государству, какие специалисты уже кромсали их тела, лечили  повреждения, сшивали ткани, утилизировали умерших друзей или близких, если таковые были.
Майкл Стеклов стоял и смотрел на толпу радостных, счастливых, совершенно счастливых людей, непомнящих ничего из прожитых дней, забывающих каждый новый день и обреченных кормить себя ложной гордостью за прекрасную должность на высокооплачиваемой работе.
Они болели, умирали, старели, рожали детей, жили, занимались сексом, теряли и находили, падали и поднимались, двигались и засыпали — и никогда не помнили этого потом.

— Доброе утро, доброе утро, с вами я и радио «Калькутта»!
Радио захрипело и закашлялось помехами, после чего повисла долгая пауза, и синтезированный голос продолжил:
— Новости дня. Никаких дождей, ни долгих, ни ласковых… — треск и хрипы снова прервали вещание на некоторое время. — Массовые восстания в Питерграде, в городе, куда ссылали всех, кто участвовал в программе «Мнемонис», привели к полной анархии, — заговорило радио совершенно другим голосом, очеловеченным и богатым на интонации. — Существующие порядки, как и правительственные ячейки, были спешно отозваны из Петрограда срочным приказом… На данный час подтверждается информация о подготовке ликвидации загородных выселок и самого Питерграда…

— Ну и чего ты добился, чего? Что тебе дала твоя правда, Витраж?
Пухленький и розовощекий Эдвард стоял на крыше высотного здания, направив нейродеструктор на пытавшегося встать после удара Майкла. его недавний друг и коллега, а теперь лишь напуганный, всклокоченный исполнитель приговора о ликвидации источника утечки информации государственной важности, пытался перекричать дикие порывы ветра, рвущие одежду и уносящие прочь слова Газинского.
— Ты рассказал им правду, мудак? Зачем? Чтобы все эти сраные выселки разом очнулись, перестали глотать эти гребаные пилюли и… и что, ****ь, дальше? Ты подумал?
Газинский медленно подошел к стоящему на коленях Стеклову, пытавшемуся прийти в себя после оглушающего заряда станнера. Стеклов то и дело тряс головой, стараясь сфокусировать взгляд на противнике, но вестибулярный аппарат и периферическая нервная система отказывались подчиняться Майклу.
— Ну скажи мне, — Эдвард вплотную подошел к Стеклову, включая на поясе локальный силовой щит, который моментально отсек яростные порывы ветра на огромной высоте, — скажи мне, зачем? Зачем ты рассказал жителям города, кем был, рассказал о том, что лично уничтожал террор-группы, пытавшиеся донести до них ту же информацию о «Мнемонисе», что ты выплеснул в общую голосеть сегодня?
— Я… сделал… свой… выбор… — старательно выговаривая каждое слово, напрягая непослушные одеревеневшие губы, произнес Стеклов, глядя Эдварду прямо в глаза. — Думаешь, они бы… не узнали… никогда? — он медленно растянул губы в ухмылке, от чего выражение лица Майкла стало похоже на страшную маску.
— Что ты получил? — с ноткой боли в голосе спросил Эдвард. — Теперь ты знаешь, что никогда не был женат, что за закрытой дверью в твоей квартире жил и умер такой же человек, как и ты, который делил с тобой твои жалкие квадраты жилья. Ты узнал меня, твоего начальника и капитана, который отдал приказ определить тебя в программу «Мнемонис». И что дальше, Витраж? Если бы я не отправил тебя в Питерград, ты гнил бы вместе со всей своей командой уже ни один год. Или твоя сраная хроника доконала бы тебя в итоге. Все равно списали бы, как ни крути.
— А так лучше? — Стеклов махнул рукой, указывая на лежащий внизу город. — Лучше вынашивать… чужие органы? Работать инкубатором для богатеев? Каждый день… каждый день… забывать?
— Да что тебе помнить?! — взорвался Эдвард, махнув рукой с зажатым в ней нейродеструктором в ту же сторону, что и Майкл. — Помнить свои ошибки, разочарования, безответную любовь, жалкие дни существования, грязь и похоть, свинец настоящего, разъедающий будущее?
— Надежду… — хрипло ответил Майкл. — Человек должен помнить… все, чтобы… чтобы надеяться… это в нашей природе, капитан. Не знать, что… будет завтра, что должно быть… не планировать и не рассчитывать, а надеяться. Теперь у этого города есть надежда на то, что что-нибудь изменится…
— Теперь у этого города нет ничего, — сухо сказал Эдвард, взяв себя в руки и холодно глядя в глаза бывшему подчиненному. — И это сделал ты.
— Я хоть что-то сделал, — улыбнулся Майкл. — А ты?
Газинский сощурился, сдвинул указатель мощности на нейродеструкторе до максимума и пристально всмотрелся в лицо Стеклова.
— Думаешь, ты что-то сделал? — тихо спросил он. — Тогда держи, — Эдвард бросил оружие к ногам Майкла, — иди и посмотри, что ты сделал. Теперь это твой город, твоя правда и твоя надежда…
Газинский повернулся и быстро пошел прочь с крыши здания. Купол силового поля от пояса Газинского разомкнулся, выпуская из-под своей защиты Майкла, и налетевший порыв ветра едва не сбросил Стеклова вниз, на охваченные паникой улицы Питерграда. Нейродеструктор заскользил к краю крыши, но Стеклов не стал ловить оружие. Система безопасности еще работала, и  падение не грозило ни ему, ни оставленному капитаном подарку.
Во всяком случае, не сейчас… край темного неба на востоке медленно светлел, и откуда-то доносился радостный голос:
— Доброе утро, доброе утро, с вами здесь я, и радио «Калькутта»…