Анатомия социальной злости

Социальная злость, старорусский бунт, подполье Ф. Достоевского и ресентимент М. Шелера 

«Бывают странные сближенья», - сказал поэт. Именно таким «странным сближеньем» может показаться ряд из трех, казалось бы, далеко отстоящих друг от друга реалий – холерного бунта 1831 г. в Старой Руссе, имен Макса Шелера и Федора Достоевского. Не менее странным для кого-то, может быть, выглядит и рядоположенность таких конструктов, как «ресентимент» и «подполье». Разъяснению возможных, хотя и не обязательных, недоумений на этот счет и посвящена настоящая работа. Вместе с тем, решение данной задачи – не самоцель. Главная же цель состоит в том, чтобы взглянуть на давно известные исторические реалии, успевшие, казалось бы, превратиться в территории научной беспроблемности и методологической безработицы, под несколько обновленным, не слишком привычным углом зрения. 
Существуют ситуации, когда оказывается, что разнородные идеи историков, социологов, художников слова оказываются равно нужны друг другу. Опыт свидетельствует, что, при попытках вглядеться в эту разнородность, мы порой неожиданно для себя обнаруживаем, что она – кажущаяся, и что на самом деле в несходном гораздо больше общего, чем различного. Так возникает задача – не просто прописать эти сходства и сближения, но выявить в них дополнительный эвристический потенциал, помогающий теоретическому сознанию сделать хотя бы небольшой шаг вперед по ступенькам понимания и тем самым вырваться из плена иллюзий о кажущейся беспроблемности давно знакомых исторических ландшафтов. 
1830-е годы в России, о которых пойдет речь ниже, – время, когда социальные эксцессы, массовые выступления, бунты с кровавыми всплесками непомерной жестокости были сравнительно редким явлением. Это позднее, в ХХ в. кровопролитные социальные конфликты станут неотъемлемым атрибутом российской повседневности. Но для  николаевской России они были явлениями из ряда вон выходящими.
Таким экстраординарным социальным эксцессом явился бунт старорусских военных поселенцев и мещан в июне 1831 года. Давно заслоненный более масштабными потрясениями, он до сих пор не вызывал у историков ни особых вопросов, ни повышенного интереса. Однако существует одно «но», позволяющее взглянуть на этот эксцесс иными глазами. В данном случае это логика развития современных историко-социологического и историко-антропологического дискурсов, динамика несомненного расширения угла исторического зрения, направленного в прошлое. Процесс углубляющейся проработки методологических оснований исторической антропосоциологии, все более отчетливо проявляющийся интерес к ним отечественных историков и социологов подвигает теоретиков на рассмотрение известных исторических событий под новыми углами зрения, в свете ранее не использовавшихся методологических конструкций.
Элементарная дескрипция уже давно расценивается историческим сознанием как наивно-архаический метод, над которым оно пытается возвыситься, во что бы то ни стало. Ему, как правило, мало одного лишь описательного «объективизма» и всегда хочется добавить касательно избранного предмета хотя бы какую-нибудь не слишком тривиальную интерпретацию, привносящую элемент некоторой новизны, добавляющую некий освежающий оттенок в привычную концептуальную палитру. Это стремление вполне естественно и мало у кого вызывает возражения. Его можно рассматривать как интенцию, синтезирующую в себе оба метода познания, некогда обозначенные В. Дильтеем как методы объяснения и понимания.
Теория ресентимента, родившаяся в полемике Макса Шелера с Ф. Ницше, содержит оба вышеуказанных методологических вектора и являет собой как бы сдвоенную аналитическую стратегию объяснения-понимания. В 1912 году была опубликована работа Шелера «О ресентименте и моральной оценке. Исследование о патологии культуры», а некоторое время спустя автор издал ее под несколько измененным названием «Ресентимент в структуре моралей» . Для Шелера понятие ресентимент (фр. ressentiment - злопамятство), активно использовавшееся им в полемике с Ф. Ницше, стало базовым конструктом в сложившейся концепции. Вот основные содержательные элементы шелеровской теории ресентимента:
• Значимое переживание, как правило, реактивно, т. е. является психологическим ответом (реакцией) на социальные действия других людей, имевших (явный или пригрезившийся) отрицательный, обидный, агрессивный, оскорбительный характер.
• Внутреннее напряжение между импульсами зависти, ненависти и мести, с одной стороны, и сознанием собственного бессилия, с другой, способно приводить к той точке психологического «экстремума», где указанные аффекты принимают форму ресентимента.
• Ресентимент напоминает мину замедленного действия; его реактивность до поры до времени поддается контролю, может быть растянута во времени, отложена на будущее, до появления условий, более подходящих для выброса вовне накопившейся темной, деструктивной  энергии; но фактически эта психологическая «мина» может взорваться в любой момент.
• Почти обязательным является перемещение ресентиментного переживания в эпицентр индивидуального «я», которое в результате лишается внутреннего равновесия и спокойствия. Постоянные мысленные возвращения личности к ресентиментному переживанию; образование мощной, долговременной доминанты, некоего эмоционального «водоворота», из которого внутреннее «я» не может вырваться своими силами, ощущая при этом свою слабость, собственное бессилие перед лицом истинных или воображаемых враждебных сил.
• Негативность, деструктивность ресентиментного переживания, несущего в себе посыл явной враждебности (чувство уязвленности, жажду мести, возмущение, негодование, гнев, ярость) по отношению к виновникам его возникновения. Импульс мести - самый подходящий отправной пункт для формирования ресентимента.
• Способность ресентимента к относительно автономному существованию во внутреннем мире личности: «освободившиеся от своих первоначальных объектов аффекты словно сжимаются в одну сплошную ядовитую массу и образуют очаг воспаления, которое в момент, когда верхний уровень сознания становится проницаемым, начинает распространяться как бы само по себе» ;
• Высокая интенсивность и напряженность ресентиментного переживания, подчиняющегося логике возникновения, укоренения, кульминации и возможного, хотя и далеко не во всех случаях, разрешения;
На основе этого семантического комплекса, заключенного в рамках весьма емкого и красноречивого термина, Шелер выстраивает антропосоциологическую конструкцию, которая может быть кратко охарактеризована при помощи ряда нижеследующих положений.
• Ресентимент – системное, интегративное социальное чувство, точнее, комплекс социальных чувств, сошедшихся в одну точку сознательных и бессознательных интенций, сплетшихся в один узел эмоций и страстей.
• Ресентимент несовместим с гармонией внутреннего мира; он деформирует личностное «я», придает индивидуальному миросозерцанию, всей системе ценностных ориентаций личности аутодеструктивный характер.
• Ресентимент образуется в конкретном социальном пространстве, внутри определенной социальной среды и является результатом практического взаимодействия социальных субъектов, средоточием множества детерминационных связей исторического, социального, культурного характера, тянущихся как к нему, так и от него.
• Ресентимент аффективен, взрывоопасен, способен обретать самодовлеющий характер внутренней причины активных социальных действий как индивидов, так и масс, заряжать их деструктивной энергией, детерминировать открытые, ожесточенные социальные конфликты, взрывы чувств агрессивной враждебности, мстительной ненависти, завистливой злобы, яростного ожесточения.
• Формирование и распространение ресентимента внутри конкретных групп зависит как от реального антропологического материала, так и от тех социальных структур, внутри которых этот материал существует.
• Ресентимент – сугубо негативный атрибут социального взаимодействия двух сторон, принадлежащих к разным группам, общностям, слоям.
• Ресентимент интерсубъективен и способен влиять на всех участников социального взаимодействия, на их мировоззрение, мотивационные структуры, ценностные ориентации и, конечно же, практическое поведение. Он имеет свойство вовлекать в поле своего тяготения всё новых субъектов, заряжая их деструктивной энергией.
• Ресентимент формирует особую категорию социальных типов («ресентиментные типы»), в мировоззрении и поведении которых всё индивидуальное подчинено ресентиментной доминанте, что, в свою очередь, делает их лидерами или наиболее активными боевиками ресентиментных эксцессов.
• Существует отдельная категория ресентиментных типов, чье социальное поведение детерминируется не их индивидуальными характерами, а типовыми критическими социальными ситуациями.
• На ресентименте не могут основываться исторические системы ценностей, смыслов, норм, оценок позитивного, истинно нравственного характера. Из него вырастают лишь их антиподы – системы превратных, ложных семантических и аксиологических ориентиров,   заставляющих  индивидов и массы блуждать и забредать в экзистенциальные тупики.
М. Шелер, хотел он того или нет, фактически взял за основу своей концепции библейскую модель взаимодействия Каина и Авеля, стоявшую у истока мировой истории. В отношении старшего брата к младшему обнаруживаются зачатки всех основных компонентов ресентимента – зависть, озлобленность, ожесточение, враждебность, желание отомстить более удачливому брату, угодившему Богу, снискавшему Его благоволение. Очевидны  доминантый характер этого комплекса негативных чувств - попадание Каина в полную зависимость от них, состояние полной отравленности ими и неспособность с ними совладать. Попавший во власть темной силы, ужалившей его в самое сердце, неспособный вырвать жало ресентимента, вошедшее в него и быстро напитавшее его душу ядом, Каин оказался глух к увещеваниям Бога: «…Если не делаешь доброго, то у дверей грех лежит; он влечет тебя к себе, но ты господствуй над ним» (Быт. 4, 7). Однако не Каин господствует над грехом, а грех (ресентимент) господствует над ним. Обладая физической силой, он совершенно лишен силы духовной, и это духовное бессилие делает его пленником сумрачной, злой силы, превращает в безвольную игрушку стихии ресентимента, вздыбившейся внутри него.
Именно она стала одной из господствующих антропосоциальных парадигм межсубъектных взаимодействий для человеческого рода на всю последующую историю его существования. И то, что Шелер придал ресентименту вид психосоциальной универсалии, антропологической первопричины абсолютного большинства социальных взаимодействий негативного типа, лишь подтверждает данное предположение.
По сути, ресентимент является глубинным изъяном человеческой природы, детерминирующим изнутри массу человеческих пороков, проступков и преступлений. Шелер ясно сознавал, что совершенно избавиться от этого антропологического излома, а значит и от порождаемого им зла невозможно. Даже в самой благоприятной социальной обстановке, что есть редкость уже само по себе, всегда обнаружатся факторы, найдутся причины для проявления деструктивных сил и тенденций, которые будут прямо или исподволь вскармливать ресентимент, либо же сами явятся следствиями его подспудных шевелений. 
По отношению к старорусскому бунту 1831 г., да и не только к нему, концепция ресентимента может служить чем-то вроде теоретического ключа, открывающего доступ к его соответствующей интерпретации. Она позволяет переместить это локальное социально-историческое событие из сферы исторической эмпирики в методологические контексты исторической социологии и исторической антропологии.
Старорусский социально-исторический эксцесс удобен в качестве предмета теоретической апробации шелеровского конструкта в силу целого ряда обстоятельств. Четкость фактографических контуров этого эксцесса, обозримые  микросоциальные масштабы, отчетливая пространственная и временная локализованность, сравнительно небольшое, исчислимое, документально зафиксированное число непосредственных участников, малое время протекания (несколько дней), ясно проступающие начало, кульминация и финал и, наконец, отсутствие у историков каких-либо явных затруднений по поводу должной интерпретации всего этого материала, его герменевтическая прозрачность позволяют ему выступать в качестве подходящей фактографической площадки для апробации того аналитического ресурса, которым располагает теория ресентимента.
Напомним основные факты, составляющие историческую канву старорусского бунта. В 1824 г. Старая Русса была передана в ведомство военных поселений и стала одним из административных центров поселенных войск на новгородской земле. Поселяне носили военную форму, имели ружья, амуницию, занимались маршировкой, несли караульную службу и одновременно выполняли различные строительные и сельскохозяйственные работами – строили дороги и мосты, пахали, сеяли, жали, разводили домашний скот и т. д.
В июле 1831 г. в период эпидемии холеры в Старой Руссе вспыхнули беспорядки, обернувшиеся проявлениями непомерной жестокости и братоубийственным кровопролитием. Военные поселенцы 10-го военно-строительного батальона и присоединившиеся к ним мещане учинили расправу над военными и полицейскими чинами, а также над рядом ни в чем не повинных старорусских граждан.
Началось всё с того, что 10 июля мещанин Воробьев заметил в поле офицера, который, как ему показалось, рассыпал во ржи отраву. Почти одновременно у одного из поселенцев вызвал подозрение другой офицер, шедший через поле, нечаянно уронивший кисет, просыпавший табак и подбиравший его. По Старой Руссе быстро распространился слух, что начальство умышленно отравляет простой народ, намеренно распространяет холеру. Возмущение солдат военно-строительного батальона было столь сильным, что к ним в лагерь для усмирения прибыл военный полицмейстер, майор Манджос. Реакцией на его обращение был общий взрыв ярости: майора стащили с дрожек и зверски убили. Затем толпа, руководимая выслужившим из солдат поручиком  Соколовым, двинулась в центр, на городскую площадь. По дороге она учинила разгром домов, в которых квартировали Манджос, штаб-лекарь Вейгнер и пристав Дирин.
На площади уже успели собраться мещане, которые заявили поселенцам, что те не имеют права распоряжаться в городе и должны вернуться к себе.  Но поселенцы переубедили мещан, и в результате те присоединились к бунтовавшим. Далее начался поиск попрятавшихся начальников, и бунт принял вид сплошного погрома всех присутственных мест. Толпа убила обнаруженного штаб-лекаря Вейгнера. От удара поленом по голове погиб генерал-майор Мовес. Камнями были забиты майор Розенмейер, капитаны Балашевич и Хамов. Жертвами разгрома аптеки стали провизор и аптекарь, чьи тела были буквально растерзаны толпой. Подверглись жестоким истязаниям приведенные на площадь квартальные надзиратели Севастьянов и Деньщиков, отставной майор Болотников, фортмейстер Добровольский, штабс-капитан Браунс, купец Силин, чертежник Захаров. Всех их бунтовщики намеревались публично казнить. Одновременно шел грабеж жилищ жертв насилия.
Прибывшим в Старую Руссу войскам удалось восстановить порядок. О силе впечатления, произведенного бунтом на верховную власть говорит факт прибытия 25 июля в Новгород императора Николая I. Были арестованы и привлечены к суду все нижние чины военно-строительного батальона, девяносто мещан, тридцать два торговца. Лишь 18 человек были оправданы, остальные были приговорены к разным видам наказаний – зачинщики к каторжным работам, активные участники к телесным наказаниям шпицрутенами и розгами, которые были проведены с таким рвением, что 7% наказанных умерли во время экзекуции .
Даже при самых строгих моральных и юридических оценках кровавых бесчинств нельзя сбрасывать со счета то, что социальный статус военных поселенцев и та среда, внутри которой они пребывали многие годы, была крайне неблагоприятной. В ней было чрезвычайно много того, что порождало  чувства обиды, злобы и ожесточения. Эпидемия холеры, панический страх перед ней завершили фазу формирования предпосылок для возникновения ресентиментного эксцесса. Неблагоприятные внешние факторы соединились с комплексом негативных внутренних переживаний и в результате произошло резкое углубление и расширение зон ресентиментных переживаний.
На этом фоне не замедлили обнаружить себя те из военных поселенцев, кто оказались к этому моменту максимально заряжены ресентиментом. Отличающиеся наибольшей подозрительностью, злопамятством и агрессивностью, они-то и стали зачинщиками бунта, увидев в нем возможность реализовать жившую в них жажду мести. Так, один из поселенцев, поручик Соколов, выслужившийся из солдат, но пониженный майором Розенмейером за провинности, обуреваемый желанием отомстить начальнику, начал внушать солдатам, что их намеренно отравляют. Сам отравленный ядом ресентимента, пребывающий в состоянии сумрачного беспокойства, Соколов приложил недюжинные усилия к тому, чтобы его личный импульс мести захватил и его сослуживцев. Таким образом, то, что социологи называют «омассовлением» субъекта, произошло в точном соответствии с логикой теории Шелера, утверждавшего, что ресентименту подвержены в первую очередь те, кто находится в зависимом, подчиненном положении, служит вышестоящим, попадает в немилость, терпит унижения и, в итоге, впадает в состояние беспредельного ожесточения, готового при малейшей возможности прорваться наружу и пойти вширь, захватывая всё новых адептов мстительной вседозволенности. Из индивидуально-личностной области ресентимент, который, по словам Шелера, «всегда наготове и рычит», перетекает в общественную сферу, психологическое становится социальным, коллективным, массовым. В результате произошедшей иррадиации негативных эмоций и умонастроений, взаимного психологического «заражения» возникло ранее не существовавшее, неустойчивое, но чрезвычайно деятельное ресентиментное сообщество – взбунтовавшаяся толпа, обуреваемая жаждой деструктивного активизма.
Напряженные отношения господства-подчинения между авторитарной властью и теми, кто ей служит, являются  питательной почвой для возникновения и последующего распространения ресентиментных настроений. Присущее военным поселенцам состояние социальной придавленности сказывалось на их психическом состоянии. Постоянный надзор начальства, жесткая уставная регламентация основных форм жизнедеятельности, строгая дисциплина, жестокость командиров, телесные наказания розгами и шпицрутенами тех, кто проявлял нерадивость, недовольство или неповиновение, нелегкий физический труд делали их повседневную жизнь весьма тяжелой.  Поэтому внутри них укоренялись и жили своей тайной жизнью многие негативные чувства. Лишенный возможности открыто проявлять их, военный поселенец вынужден был постоянно откладывать на неопределенное будущее грезящийся ему в его тайных желаниях акт отмщения за все свои унижения. При этом он, хотя и считался принадлежавшим к православному вероисповеданию, но возлагал надежды отнюдь не на Бога. Библейская логика, соответствующая принципу «Мне отмщение, и Аз воздам» в его представлении была нереалистична, в противном случае он бы воспринимал все испытания и невзгоды с христианским смирением, веруя, что Бог воздаст его обидчикам. Его мотивация имела совсем иной вид: «Мне причиняют зло, и я надеюсь, что у меня появится, в конце концов, возможность самому отомстить моим обидчикам». Месть откладывалась до поры до времени, ее жажда поселялась внутри человека, и «необыкновенно прилипчивая отрава ресентимента» (Шелер) пропитывала его душу и сознание.
Шелер говорит еще об одной важной психологической составляющей ресентимента: это экзистенциальная зависть как чувство контраста между собственной малостью, слабостью, зависимостью и чужой значительностью, силой, властью, принадлежностью к более высоким социальным слоям. Ненавистный контраст проистекает их практики постоянных, вольных и невольных, сопоставлений и сравнений себя с другими людьми. Подобный метод интерсубъектного компаративизма амбивалентен: он способен как подвигать личность на легитимные усилия и действия по социальному самовозвышению, так и толкать ее на путь аморальных и криминальных акций по принижению, а то и социальному уничтожению тех, кто стоит выше. Несомненно, что старорусские бунтари избрали второй путь не в результате какого-то сознательного предпочтения, не потому, что им была свойственна рефлексия выбора. Нет, они сделали это почти непроизвольно из-за того, что были внутренне подготовлены к данной акции тем полномасштабным конфликтогенным  ресентиментом, который к тому времени уже доминировал в их чувствах, мыслях, миросозерцании и уже готов был переместиться в сферу практической активности, в область социальных взаимодействий. И достаточно было появиться двум совершенно неосновательным, явно провокативным «свидетельствам» об увиденных кем-то, якобы, «отравителях», как ресентимент, дотоле придавленный в каждом из них мощной системой внешних социальных нормативов, прорвался через порог, сквозь все дисциплинарные запоры и начал бесчинствовать, словно взбесившийся дикий зверь. Его носителями оказались не только военные поселенцы, но и доселе вполне законопослушные старорусские обыватели.
Та легкость, с которой многие из мещан перешли на сторону бунтовщиков, говорит о том, что они сами к этому моменту тоже уже были отравлены ресентиментом. Иное объяснение здесь подыскать трудно. Столь невероятная метаморфоза, почти мгновенное превращение мирного обывателя в устрашающее подобие кровожадного зверя, готового безжалостно терзать, истязать до смерти своих же сограждан, с которыми еще накануне он мирно взаимодействовал, не может произойти без внутренней предрасположенности к преступлениям, уже гнездящейся в нем. Она, уже успевшая сформироваться, предстает в качестве той злой силы, того подобия порохового заряда, который взрывает личность изнутри и уничтожает ее человеческий облик. Те из людей, кто на протяжении жизни успевает взрастить в себе темную силу ресентимента, обретают черты и свойства ресентиментных типов. Они легко становятся, как уже отмечалось выше, либо лидерами, либо наиболее активными боевиками ресентиментных эксцессов.
И все же, следует признать, что далеко не все люди несут в себе разрушительный заряд ресентимента, не все подпадают под его безраздельную власть даже в самых тяжелых условиях социального существования. Даже среди военных поселенцев были те, кто выказал свою духовную независимость от его гибельных воздействий. Так, 23 июля, когда по Старой Руссе прокатилась еще одна волна бунта, два десятка солдат, вооруженных заостренными кольями, явились во двор дома генерал-майора Гербеля, находившегося в это время в отъезде. Его жена, полагая, что сейчас начнется расправа, была вдвойне потрясена, узнав, что эти люди пришли защищать от бунтарей семью и дом их командира. Таким образом, даже в сравнительно однородной социальной среде военных поселенцев обнаруживаются полярности нравственного характера, свидетельствующие о том, что ресентимент, при всей его разрушительной мощи, не всепроникающ  и не всеобъемлющ, что всегда находятся личности, в чьи мотивационные структуры он не может вторгнуться и подчинить их своей власти. Эта полярность нравственных реакций и позиций -  объективная социальная реалия. Нижеследующее высказывание Шелера можно рассматривать как этико-социологический комментарий к ней: «Человек, подверженный ресентименту, постоянно сталкивается в жизни с позитивными явлениями – счастьем, властью, красотой, силой духа, добром и т. д. Как бы он ни грозил им втайне кулаком, как бы ни хотел «вычеркнуть их из этого мира», чтобы избежать мучений от конфликта между собственным желанием и бессилием его осуществить – от них никуда не уйти, они как бы навязываются! Игнорировать их удается не всегда, а в долгосрочной перспективе это вообще невозможно» .
Исходя от зачинщиков и лидеров социального эксцесса,  ресентимент разрастается, вовлекая в сферу своего воздействия всё новых индивидов, находя всё новые средства и способы распространения, расширяя пространство творимых бесчинств, осуществляемых деструкций. В Старой Руссе в число его жертв попали уже не только непосредственные начальники мятежников, но и те, кто должен следить в городе за порядком – полицейские. Ярость толпы обрушивается также на лекарей и аптекарей, беспочвенно заподозренных в распространении холеры. Спастись от этой волны безумных жестокостей можно было, как оказалось, только каким-то из ряда вон выходящим поступком, способным вызвать изумление бунтовщиков, но при этом не направленным против них. Так, у захваченного полковника Менделеева обнаружился флакончик с лимонной кислотой, которую он, будучи очень полным, употреблял во время июльской жары для утоления жажды. Он, казалось, был обречен, поскольку толпа мгновенно поверила, что это та самая отрава, которую злоумышленники распространяют по уезду. Однако полковник на глазах у всех бестрепетно проглотил содержимое флакона, чем произвел  на безумцев сильное впечатление, на какой-то момент отрезвившее их, и в результате остался жив.
Преодолению аксиологической дистанции между авторитетом вышестоящих социальных субъектов и собственным низким статусом должна предшествовать переоценка ценностей, а, точнее, ценностная девальвация всего того, что отмечено печатью авторитетности. «Сознание собственной большей ценности или равноценности, к которому стремится «подлый человек» и которое снимает напряжение, достигается иллюзорным путем за счет принижения ценных качеств объекта сравнения или с помощью выработки особой «слепоты» по отношению к ним» . На основе процедур фальсификации и девальвации  возникает роковое заблуждение - «ресентиментная иллюзия», граничащая с состоянием той особой социальной слепоты, о которой пишет Шелер, и которая не позволяет отличать позитивное от негативного, высокое от низкого, истинные ценности от ложных, но зато дает «подлому человеку» возможность дискредитировать чуждые ценности, гнетущие его ум и раздражающие его чувства.
В ситуации старорусского бунта прямым поводом для подобных операций фальсификации, девальвации и дискредитации стала холера. Безликая сила эпидемии, гибельной волной катящейся по России, была персонифицирована на местечковом уровне. Абсурдные измышления связали ее вспышки в Новгородской губернии со всеми теми лицами, по отношению к которым в социальном сознании военных поселенцев и старорусских обывателей давно уже складировался «душевный динамит», зрели ресентиментные настроения. Явная нелепость обвинений начальства в сознательном отравлении местного населения, хотя и была очевидна, но удержать стихию ресентимента, который сам стал походить на эпидемию, готовую распространиться с быстротой урагана, удержать не удалось. Когда 10 июля старорусский мещанин Ульян Воробьев привел в полицию задержанного им в поле подпоручика Ашенбфенера, заподозренного в рассыпании отравы, то сам был немедленно арестован. Однако тут же разнесшиеся по городу слухи взбудоражили как горожан, так и военных поселенцев, и на другой день вспыхнул бунт. Под покровом громогласно декларируемой идеи борьбы с холерой началось избиение всех, кто принадлежал к высшим слоям военной и гражданской администрации. Эта подмена мотивации удвоила мстительную энергию бушевавшей толпы и даже позволила ей привлечь, хотя бы только внешне, на свою сторону некоторых священнослужителей. Так, под угрозой расправы настоятель местного монастыря, архимандрит Серафим был принужден организовать крестный ход и на городской площади привести мятежников к присяге – не изменять друг другу.
Разрушение аксиологических оснований социальной иерархии, девальвация авторитета местных властей, подмененная мотивация, ритуал ложного освящения должны были, по представлениям бунтовщиков, легализовать их бесчинства, придать им законный, морально оправданный характер. Совершённая ценностная рокировка, проделанный мятежным сознанием аксиологический перевертыш, объявляющий братоубийственное насилие богоугодным делом, должны были заставить не только бунтовщиков, но и всех горожан увидеть в кровопролитиях и погромах социальное благо, оправданное средство борьбы с холерой, и тем самым освободить их от чувства вины за творимый разгул насилия.
Переоценки ценностей, попытки объявить черное белым, а белое черным составляют обязательную рациональную, идейную подоплеку ресентимента. Без них он не способен ни достичь высокого накала, ни масштабно реализоваться в массовых практических действиях. Даже толпа из безграмотных простолюдинов и полуграмотных мещан, движимая ресентиментом, способна довольно быстро осуществить такую рациональную деятельность и логически увязать свои деструктивные намерения и учиняемые акции мщения с некими реальными или вымышленными, фактическими или мифическими основаниями придав тем самым своему опасному воодушевлению еще более высокий градус .
Размышляя над старорусскими событиями 1831 года, невозможно не обратить внимания на ту связь, которая образовалась между ними и  Ф. М. Достоевским, который в период с 1872 по 1880 гг. каждое лето проживал в Старой Руссе, написал там многие главы «Дневника писателя» и романов «Бесы», «Подросток», «Братья Карамазовы».
Из-за дороговизны столичной жизни, потребности в отдыхе и лечении  Достоевский стал искать место, где бы его семья могла проводить лето. Он прислушался к совету мужа своей племянницы, профессора Петербургского университета М. И. Владиславлева, уроженца Старой Руссы, обратить внимание на этот город-курорт, известный своими лечебными минеральными водами. Весной 1872 г. Достоевский писал своей сестре Вере (в замужестве  Ивановой): «…А так как вопрос о даче для нас слишком важен, то мы, по совету Владиславлевых, и поручили им (у Владиславлева там отец) нанять дачу в Старой Руссе. Владиславлевы хвалят место, хвалят воды, дешевизну и комфорт. Правда, место озёрное и сыренькое, это известно, но что делать. Воды действуют против золотухи и полезны будут Любе… Скажу только, что, кажется, наверно наймем в Старой Руссе, тем более что уж очень много удобств — дешевизна, скорость и простота переезда и, наконец, дом с мебелью, с кухонной даже посудой, воксал с газетами и журналами и проч. и проч» .
Дом, который устроил бы Достоевских, удалось снять не сразу. Поначалу пришлось поселиться у священника о. Иоанна Румянцева, где ощущалась некоторая стесненность. Лишь в следующем, 1873 году появилась возможность провести лето в сравнительно просторном и удобном доме отставного подполковника Александра Карловича Гриббе. В 1876 г. семидесятилетний Гриббе умер. Анна Григорьевна, огорченная и встревоженная этим печальным событием, писала: «Кроме искреннего сожаления о кончине доброго старичка, всегда так сердечно относившегося к нашей семье, нас с мужем обеспокоила мысль, к кому перейдет его дача и захочет ли будущий владелец ее иметь нас своими летними жильцами. Этот вопрос был для нас важен: за пять лет житья мы очень полюбили Старую Руссу и оценили ту пользу, которую минеральные воды и грязи принесли нашим деткам. Хотелось и впредь пользоваться ими. Но, кроме самого города, мы полюбили и дачу Гриббе, и нам казалось, что трудно будет найти что-нибудь подходящее к ее достоинствам. Дача г-на Гриббе была не городской дом, а скорее представляла собою помещичью усадьбу, с большим тенистым садом, огородом, сараями, погребом и проч. Особенно ценил в ней Федор Михайлович отличную русскую баню, находившуюся в саду, которою он, не беря ванн, часто пользовался.
Дача Гриббе стояла (и стоит) на окраине города близ Коломца, на берегу реки Перерытицы, обсаженной громадными вязами, посадки еще аракчеевских времен. По другие две стороны дома (вдоль сада) идут широкие улицы, и только одна сторона участка соприкасается с садом соседей. Федор Михайлович, боявшийся пожаров, сжигающих иногда целиком наши деревянные города (Оренбург), очень ценил такую уединенность нашей дачи. Мужу нравился наш тенистый сад, и большой мощеный двор, по которому он совершал необходимые для здоровья прогулки в дождливые дни, когда весь город утопал в грязи и ходить по немощеным улицам было невозможно. Но особенно нравились нам обоим небольшие, но удобно расположенные комнаты дачи, с их старинною, тяжелою, красного дерева мебелью и обстановкой, в которых нам так тепло и уютно жилось» .
Наследница умершего А. К. Гриббе выставила дом на продажу. Друг семьи Достоевских, священник о. Иоанн Румянцев посоветовал им приобрести дом. Однако долги, с которыми писатель до сих пор не рассчитался, воспрепятствовали покупке. И тогда А. Г. Достоевская нашла выход: она попросила своего брата И. Г. Сниткина купить дом на себя с условием, что, как только у Достоевских появятся деньги, они сразу же выкупят его. Так семья писателя приобрела полюбившийся им дом. «Благодаря этой покупке, — писала А. Г. Достоевская,— у нас, по словам мужа, “образовалось свое гнездо”,— куда мы с радостью ехали раннею весною и откуда так не хотелось нам уезжать позднею осенью. Федор Михайлович считал нашу старорусскую дачу местом своего физического и нравственного отдохновения; помню, чтение любимых и интересных книг всегда откладывал до приезда в Руссу, где желаемое им уединение сравнительно редко нарушалось праздными посетителями...»
Владельцем дома в Старой Руссе, который семья Достоевских поначалу снимала как дачу, а затем, после смерти хозяина, приобрела в собственность, был отставной подполковник Александр Карлович Гриббе (1806-1876). Служивший в молодости в военных поселениях, он, обладавший склонностью к литературным занятиям, после выхода в отставку опубликовал в «Русской старине» несколько очерков своих воспоминаний, в том числе статьи об Аракчееве и старорусском бунте .
Номер журнала со статьей о старорусском бунте хранился в личной библиотеке Достоевского. Писатель, имевший с «добрым старичком» самые дружеские отношения, передававший ему в своих письмах к жене в Старую Руссу приветы, несомненно, читал воспоминания Гриббе и, вполне вероятно, обсуждал такое неординарное событие, как местный холерный бунт, с его непосредственным свидетелем. Сведения, полученные из первых рук, обладали в глазах Достоевского высокой ценностью и, учитывая его повышенный интерес профессионального аналитика  к разрушительным социальным эксцессам, были, вероятно, отложены им в один из уголков его творческой памяти.
 Примечательно, что, работая в Старой Руссе, Достоевский не обошел своим вниманием тему бунта. Она присутствует в заключительных главах романа «Бесы», сочинявшихся там. Она всплывает в несколько измененном качестве в одном из ключевых мест романа «Братья Карамазовы» – в пространном диалоге Ивана и Алеши в трактире «Столичный город». Она же окрашивает в мрачные тона историю лакея Смердякова, завершившуюся его бунтом и убийством своего господина Федора Павловича Карамазова.
Эти факты и предположения приобретают дополнительный смысловой оттенок в свете еще одного обстоятельства. Дело в том, что Достоевскому принадлежит оригинальная концепция, объясняющая бунтарское поведение личности и вскрывающая движущую бунтарем  глубинную предкриминальную мотивацию, - концепция «подполья» .
Первые шаги по пути разработки этой концепции Достоевский совершил во время работы над новеллой «Записки из подполья» (1864). Ее герой, мелкий петербургский чиновник, сорокалетний холостяк, желчный, саркастичный, чрезвычайно умный, признается в том, что его одолевает злость на всех людей и на весь мир. Ему никто не мил и никто не нужен, и он задается удивительным вопросом: вот, например, если надо будет выбирать – миру провалиться или ему, скажем, чаю не пить, что он выберет? Ответ  оказывается таким: пусть весь мир провалится, но ему чтобы чай всегда пить! То есть весь мир не стоит стакана чая, предназначенного лично ему.
Этот маленький «гнусный петербуржец» (так он себя называет) сравнивает себя с такой же маленькой, злой мышью, которая сидит в своем темном подполье и оттуда злобно поносит весь мир.  Так обнаруживается один из смыслов понятия подполья, хотя и достаточно внешний. Однако у него есть и другой смысл, более глубокий. Подполье – это все темное, что пребывает на дне человеческой души. Это подвал души, куда не проникает свет веры, добра, любви. Это маленькая преисподняя, которую человек носит в себе, и там, в этом персональном аду заперто все самое низменное, что есть в нем. Оттуда исходит энергия зла, которая заставляет нарушать все божеские и человеческие законы - лгать, ненавидеть, красть, убивать. И вот на протяжении всей новеллы герой занят тем, что, как бы,  ведет репортаж из темной утробы своего личного «подполья», бесстрашно описывая открывшуюся темную, уродливую, безобразную реальность, высказывая свои «подпольные» мысли, нимало не стесняясь их отталкивающей сути.
Не боясь преувеличения, можно сказать, что Достоевский совершил открытие, которое по достоинству еще не оценено современной исторической антропологией. Он как бы маркировал то место, где прячется пусковой механизм совершаемых индивидами и массами преступлений против власти, общества и личности. Писатель дал, хотя и не совсем обычное, но достаточно точное название мрачному прибежищу тех разрушительных позывов, которые толкают людей на политические и уголовные преступления. Он, говоря современным языком, «запеленговал» ту демоническую реальность, которая служит внутри человека концентратором темной, безблагодатной  энергии, не пригодной для созидательных работ, но зато легко устремляющейся на всевозможные разрушения, бесчинства, мятежи и бунты. Тем самым Достоевский радикально изменил распространенную в его время концептуальную модель человека, строившуюся на началах рационализма, просветительства и прогресса.
Достоевский был абсолютно прав, считая осуществленную им художественную разработку темы «подполья» одной из своих главных творческих заслуг. «Я горжусь, - писал он, - что впервые вывел настоящего человека  русского большинства и впервые разоблачил его уродливую и трагическую сторону. Трагизм состоит в сознании уродливости… Только я один вывел трагизм подполья, состоящий в страдании, в самоказни, в сознании лучшего и в невозможности достичь его и, главное, не стоит и исправляться! Что может поддержать исправляющихся? Награда, вера? Награды – не от кого, веры не в кого! Еще шаг отсюда, и вот крайний разврат, преступление (убийство), Тайна… Подполье, поэт подполья - фельетонисты повторяют это как нечто унизительное для меня. Дурачки. Это моя слава, ибо тут правда… Причина подполья - уничтожение веры в общие правила. “Нет ничего святого” .
 Не заметить сходства между подпольем и ресентиментом невозможно. Однако в историко-методологической работе не место углубляться в анализ общего и особенного, что связывает и одновременно разделяет эти два конструкта. Ограничимся лишь констатацией того несомненного обстоятельства, что оба мыслителя, Достоевский и Шелер, говорят об одном и том же антропологическом изъяне, об одной и той же коренной особенности человеческой природы – склонности людей к психологическим, мотивационным и поведенческим девиациям. Они говорят об этом разными языками, описывают свои предметы при помощи разных средств, но их сближает точность диагноза и сознание огромной опасности, которая заключается в этом изъяне. Всё, что говорит Шелер о своем ресентиментном типе, полностью относится к подпольному типу Достоевского. В свою очередь характерологическая дескрипция Достоевского ни в малейшей степени не противоречит аналогичной дескрипции Шелера. То есть фактически перед нами не две антропологические модели, а одна, зафиксированная лишь в разных аналитических ракурсах. Это похоже на то, как если бы два художника, находящиеся в разных углах мастерской, написали бы одновременно портрет одного и того же человека.
Нижеследующее высказывание Шелера выглядит одновременно и как комментарий к текстам Достоевского и как перевод рассуждений русского писателя о «подпольных» типах на язык психосоциологии. Ценностный негативизм, - утверждает Шелер, -  способен проявляться «во взрывах  внезапной ненависти, лишенных, на первый взгляд, каких бы то ни было оснований. За этим кроется неприятие даже самых элементарных вещей, ситуаций, естественных явлений, связь которых с первоначальным объектом ненависти давно разорвана и может быть найдена только в результате сложнейшего анализа.  Правда, такие случаи… все же ограничиваются областью патологии. На этой стадии вытесняемый аффект переходит вдруг границу внутреннего восприятия сразу во всех беззащитных местах сознания. Иногда при внешне спокойном состоянии духа во время отдыха, работы он неожиданно вырывается наружу в форме беспредметной брани. Как часто выдает себя человек, внутренне одержимый ресентиментом, внезапным смехом, незначительным с виду жестом, оборотом речи, проскальзывающим вдруг в выражении приятельского расположения или участия!»
По мысли Шелера, особо благоприятная почва для образования рементиментных настроений существует в тех социальных системах, где у каждого есть право сравнивать себя с каждым, но где крайне затруднительно реально сравняться с вышестоящими из-за бесчисленного множества почти непреодолимых социальных преград. В таких условиях сама структура социальности  оказывается заряжена ресентиментом, и если власти не будут с этим считаться, то им придется регулярно сталкиваться с его крайне неприятными следствиями.
Иерархическая структура социальности, всегда предполагавшая существование социальных верхов и низов, наличие восходящих и нисходящих траекторий социальных передвижений, делает ресентимент неустранимой принадлежностью общественной жизни, психосоциальной универсалией, фундаментальной парадигмой социальных взаимодействий между индивидами и сообществами
У Достоевского с характерной для него направленностью его аналитического мышления на взрывоопасные коллизии и болевые точки российского социально-исторического организма наиболее концентрированными персонификациями ресентимента (после героя «Записок из подполья») предстают образы двух убийц – Раскольникова и Смердякова. Раскольников демонстрирует психосоциальные особенности высших представителей ресентиментного сообщества, его интеллектуальной элиты, Смердяков же – его низов. Если Раскольников, в силу отнюдь не низкого происхождения, врожденного благородства натуры,  широты миросозерцания и имевшихся возможностей выбора достойных ценностных ориентиров, мог и не поддаться ресентиментным умонастроениям, то Смердяков уже в силу особенностей своего рождения (низкое, беззаконное происхождение от сумасшедшей матери, жившей асоциальной жизнью и подвергшейся циничному насилию), социального положения (лакей, смерд),  характерологических черт (ревнивая зависть к трем братьям Карамазовым, которые пользовались преимуществами и привилегиями, которых он не имел, хотя и был их братом по отцу), пережитых унижений (даже воспитавший его слуга Григорий не раз оскорблял его:  «Ты  разве  человек… ты  не  человек,  ты  из  банной мокроты завелся, вот  ты  кто"...  Смердяков,  как  оказалось  впоследствии, никогда не мог простить ему этих слов»), был, как будто, изначально заряжен ресентиментом («мальчик рос "безо всякой благодарности"). Его «бытие-такое-как-оно-есть» как бы взывало к отмщению; в нем с детства жили не только сознание несправедливости, с которой обошлась с ним судьба, не только чувство своей незаслуженной оскорбленности, но и сумрачное желание отмстить за свою униженность.
Шелер охотно приводил слова Гете о том, что против превосходства другого нет иного спасительного средства, кроме любви. Для Смердякова, не ведающего о существовании этого средства и даже не помышлявшего о возможности воспользоваться им, и потому оказавшегося внутренне безоружным перед разрушительной силой вошедшего в него ресентимента, оставался только один путь – вынашивать, взращивать в себе либо неприязненную брезгливость, либо злую ожесточенность по отношению ко всем, без исключения, людям.
До поры до времени взрыв «ресентиментного динамита» сдерживался в Смердякове жаждой социального самоутверждения, принявшей вид мечты о «сверхкомпенсации» - открытии своего ресторана в Москве, а еще лучше – в Париже. И лишь сплетение роковых обстоятельств, связанных со ссорой Дмитрия Карамазова с отцом, ускорили ресентиментный взрыв и неожиданно направили волны рожденных им следствий к суицидной развязке, когда острие отмщения обратилось уже против самого ресентиментного типа и насмерть поразило Смердякова.
Образ лакея-убийцы из Скотопритгоньевска (Старой Руссы), прописанный Достоевским с достаточной смысловой отчетливостью, позволил писателю точно обозначить границы того сдвоенного, психологического и одновременно социального пространства, где ресентимент предстает в качестве экзистенциала, предопределяющего индивидуальную судьбу. Писатель продемонстрировал не только его предельный радикализм, но и негативизм его аксиологии, его несовместимость ни с какими формами духовности, творчества, нравственности, права, культуры.
Таким образом, указанного героя, многие страницы биографии которого создавались писателем в Старой Руссе, можно типологизиризовать в свете как антропологии  Достоевского (подпольный тип), так и антропосоциологии Шелера (ресентиментный тип). И вряд ли здесь стоит специально доказывать, что этот образ, несмотря на свою художественную генеалогию, отличался высокой степенью реалистичности. Художественная правда русского гения не противоречила жизненной правде, а напротив, явилась ее концентрированным выражением, отличавшимся высокой степенью художественной обобщенности.
В 1917 г., когда русский царь и его семья были еще живы, В. Розанов записал характерную реплику одного из представителей русского народа, выходца из новгородской губернии (это вполне мог быть один из жителей Старой Руссы): «…Старик лет 60 «и такой серьезный», Новгородской губернии, выразился: «Из бывшего царя надо бы кожу по одному ремню тянуть». Т. е. не сразу сорвать кожу, как индейцы скальп, но надо по-русски вырезывать из его кожи ленточка за ленточкой. И что ему царь сделал, этому «серьезному мужичку». Вот и Достоевский…» 
Таким образом, в этом «серьезном мужичке» из Новгородской губернии сошлись все нити, тянувшиеся от старорусского бунта 1831 г., от подполковника А. Г. Гриббе, служившего в военных поселениях николаевской эпохи, от снимавшего у него дачу Ф. М. Достоевского с его «смыслообразом» подполья и генерацией образов его «подпольных» бунтарей и, наконец, от шелеровской теории ресентимента. Они сошлись в одну зловещую точку, маркирующую одновременно и предельную социальную злость, и максимальную ожесточенность, чтобы затем породить взрыв ресентиментных настроений невиданной дотоле силы и массовости. С этого розановского «серьезного мужичка» началась, по сути, новая глава в исторической судьбе российской модификации ресентиментного антропосоциального типа. А это уже тема для отдельного разговора…