Симбиоз

В коридоре какой-то малыш со взглядом лунатика сосредоточился на том, что тер стенку. Он стоял у стены, с усилием оттирая неведомые пятна.

Ольга не волновалась, чувства притупились. Подписала согласие  на консультацию. Она так долго собиралась в Бехтеревку, что теперь ее охватило равнодушие: будь что будет.

Психиатр был в белом халате, и было совершенно непонятно, зачем ему халат, ведь влезать в душу можно было бы и в обычных джинсах. Похоже было, что он измучен то ли работой, то ли жизнью в целом, то ли именно этот пациент казался ему особенно сложным. Он рассуждал, спрашивал, переспрашивал, задавал вопросы то Ольге, то ребенку.

Для Ольги было уже ясно, что точного диагноза не будет, а будут одни предположения. Она все же знала своего сына семь лет. И не было то одних, то других симптомов для полной картинки, но и нормы явно не было, а самый безукоризненный совет от психологов был «любить как есть». Этого добра было в избытке. Любить были готовы все.

Врач ругал, требовал от Ольги "отпустить сына". Жить своей жизнь.
- А что делать с армией?
- А к армии вы же его реабилитируете.

Этот неожиданный поворот мог бы закончиться истерикой. Но не у Ольги. Врожденное и приобретенное «держать лицо» зацепилось за такие ресурсы, которые были неведомы ни одному психиатору. Она выдохнула, всплыла, тепло поблагодарила.

На прощанье врач одарил фразой:
- У вас такой тяжелый парфюм.

И Ольге стало ясно, что  ей тоже полагался диагноз, но не случилось, т.к. не было ни парфюма, ни нетипичной реакции. Полгода был отходняк, молчаливый, недоумение не уходило. Задним числом Ольга поняла одно: ей хотелось, чтобы врач  заверил, что все хорошо. Годы потекли сами собой, с водоворотами, которые тянули вниз, воздуха не хватало, и опять приходилось беспрестанно бить лапками, чтобы удержаться.

***
Ребенок не взрослел, он окопался в детстве,  устроился, попривык и не собирался вылезать. Ему уже давно было там очень тесно, приходилось сгибаться в три погибели, зато – безопасно. В тылу были бабушка с дедушкой. Они исправно переживали по любому поводу, обеспечивали прикрытие в каникулы. Ольга бросалась в бой, папа был вторым фронтом, уже жил в другом городе, любил сына издалека.

Ольга иногда пыталась себе представить, каково это: месяцами не видеть ребенка. Но фантазии не хватало. Сын был ее частью. Казалось, все его сегодняшние 150 см она вмещала в себя, как те драгоценные 3, 5 кг до роддома… Она порывалась позвонить домой даже летом, когда он был сдан на попечение родителям в провинцию. Фото стояло на столе, фото было в кошельке, а иногда втихаря она просматривала фотографии с отдыха…

Больше этого неуклюжего подростка любить было невозможно. Он был неулыбчив, замкнут, одинок как террорист.  Общего при этом с сыном у Ольги было до обидного мало. Он внешне и внутренне явно пошел в отца. 

***
Ольга шла по Невскому, засматриваясь на витрины. Угол Суворовского и Невского был особенным местом. Машины и люди стояли одновременно. Штраф для пешеходов был символический, а для водителей настоящий. Поэтому всегда находился нетерпеливый нарушитель, который первым ступал на проезжую часть. За ним и другие, как будто получившие разрешение первого, устремлялись толпой.

Подмораживало. Куцые деревья жили вне сезонов, не балуя горожан зеленью летом и призрачной красотой зимой. Ольга не замечала города, но всегда замечала людей. Сын отличался тем, что не замечал ничего. На площади Восстания какие-то иностранцы смотрели на обелиск, переговариваясь. Иностранная речь, как всегда, казалось слишком громкой. У города здесь  не было своего лица, поэтому Ольге смотреть было не на что: та же гудящая пробка,  тот же вокзал. А люди менялись, образуя калейдоскоп, который еще какое-то время Ольга хранила в памяти, пока он не вытеснялся другими картинками.
 
Сегодня у метро играл на трубе мужчина, забравшись высоко, так, чтобы его заметили все. Его и слышно было издалека… Он обращался к прохожим с какой-то цирковой веселостью,  о которой ты всегда знаешь, что она есть только у клоуна, и радуешься ей, как хорошо сделанной работе.

Родительское собрание вряд ли начнется вовремя, но нужно было спешить.

На следующий день сын выступал на конференции. Говорил медленно и важно. Аудитория была небольшая, но посторонним присутствовать было можно, и родители, объединенные на эти два часа, вслушивались в выступления. Понять было ничего нереально, никто толком, кроме самих детей, ничего и не понимал. Ольгу душили слезы, она смотрела в окно и в стену. У сына вдруг на экране вместо презентации вылезли совершенно незнакомые знаки. Он на минуту остановился и стал шпарить на память.

"Мальчик явно дорос до армии", - вспомнила Ольга... Ему осталось только научиться разговаривать с незнакомыми людьми чуть с меньшим страхом, чем ныряешь с трех метров в бассейн.

Потом пили чай, разговаривали, и Ольга в который раз попросила телефон у мальчика, который сидел рядом. Все в той же надежде, что сын кому-нибудь когда-нибудь позвонит.