8. Для чего в гримёрках зеркала понатыканы?

               

… В Москву, на актёрскую «биржу» он собирался давно.
Но только через полгода после смерти Главного подал заявление по собственному желанию и через два дня, как когда-то, сошёл с поезда на Казанском вокзале. «Биржа» в этом году работала в клубе «Буревестник». Это было недалеко от станции метро «Сокольники». Он купил в киоске какой-то журнал с весёленькой обложкой и спустился в подземный переход.
Поймав в вагонном стекле взгляд сидящего рядом мужчины с рулонами в руках, Вадим улыбнулся давнему воспоминанию. Действительно, со стороны eго привычка время от времени посматривать на своё отражение могла показаться странной кому угодно.
 Эта история случилась буквально на третий день после его зачисления в театральную студию при городском драмтеатре. Им внезапно объявили, что вместо запланированного занятия по мастерству актёра сегодня предстоит первый в их жизни ввод в массовые сцены спектакля «Полк идёт»! Что тут началось! Когда в костюмерной театра им выдали гимнастёрки, пилотки, сапоги, а в реквизиторском цехе – бутафорские автоматы, они, вчерашние школяры, начали играть в войну. С лихими перестрелками, перебежками и криками «ура!». Но это веселье быстро и жёстко пресёк помощник режиссёра. Песенным строем они протопали в огромную общую гримёрку, где каждого ждал персональный столик с возвышавшимся на нём тяжёлым трельяжем, в верхнем углу которого белела аккуратно приклеенная продолговатая полоска бумаги с фамилией будущего участника спектакля. Такую же полоску он увидел на своём зеркале и, млея от восторга, прочёл с придыханием: «Морозов Вадим Дмитриевич». Это означало, что отныне он имеет своё законное рабочее место в театре. Перед трельяжем лежала картонная коробочка, разделённая внутри на маленькие аккуратные прямоугольники с волнующе пахнущим гримом. И так эти прямоугольники были похожи на разноцветные глазированные помадки, что хотелось немедленно положить их на язык. Влажным зелёным оком поблёскивала кругляшка вазелина - незаменимая вещь для снятия грима. Рядом возвышалась стопочка лигнина, сверкающая такой девственной белизной, что страшно было взять его в руки, не говоря о том, чтобы стирать им размазанный по лицу вазелином грим.
Потом появился старик-гримёр, подошёл к его столику, жестковатыми пальцами вздёрнул подбородок Вадима и бросил в пространство короткую фразу:
— Зелень салатная, повторяй за мной!
Гримёр потянулся сухой рукой к непочатой коробочке, и на правую щеку Вадима лёг первый мазок почти ковбойского загара!
И он действительно ощутил себя крутым героем невероятной сказки,  стремительно ворвавшейся в его жизнь, вскружившей голову и сослужившей на первом же спектакле, увы, недобрую службу.
… Отступающий полк. На носилках по пыльной дороге бойцы несут смертельно раненого капитана, последнего офицера полка. Потихоньку, на каком-то подсознательном  уровне  Вадим начал воспринимать происходящее вокруг совершенно всерьёз. Он, как бы, ощутил каменистую почву этой разбитой дороги под ногами. И окружающие актёры на это сценическое время, ограниченное спектаклем, стали для него настоящими бойцами истребительного полка, теряющего этого капитана. Скорбь от невосполнимой утраты завладела им. Проникаясь этой скорбью всё больше и больше, держа в руках передний край носилок, он шёл по кольцу круга, чтобы вынести их на самую высокую точку станка. Но, когда они поднялись и застыли на мгновение, облитые слепящим светом прожекторов, напряжённая тишина в зале колыхнулась лёгким смешком.  Вадим не заметил, как переглянулись между собой актёры, как заметался за кулисами помреж. И только когда носилки вновь попали под перекрёстные лучи следящих «пистолетов», из зала, сопровождаемый смехом, тенью выскользнул дежурный по спектаклю и неслышно понёсся к кулисам:
— Морозова убрать со сцены! Немедленно… — задыхаясь, прошипел он на ухо помрежу.
— Поздно, — тем же шёпотом, борясь с приступами подступающего смеха, ответил помреж.
А у могилы капитана, под неверным, приглушённым светом ламп, развернувшись на постанывающий от хохота зал, стоял Вадим. По его напудренному лицу, оставляя грязные бороздки от размазанных под глазами теней, текли слёзы. Актёры, отвернувшись от зала, как по команде трясли плечами. У старшины вместо прощального монолога из горла вырвался булькающий хрип. Помреж приготовился дать занавес, но положение спас радист. Он включил плёнку, и загрохотали выстрелы. Все в спешке задрали автоматы...
Когда Морозов появился в курилке, с глазами полными слёз, труппа во главе с помощником режиссёра встретила его таким ржанием, что он невольно оглянулся, полагая, что предмет веселья находится за спиной. Но тот развернул Вадима. И, проследив за обессиленным взглядом помрежа, он к своему ужасу обнаружил, что на галифе все до одной пуговицы расстёгнуты, а в огромной прорехе виднелись купленные накануне красные нейлоновые плавки, усыпанные белыми горошинами.
Три дня он скрывался от всех, решив, что после подобного позора в театр ему хода нет. Однако на четвёртый день его разыскал помреж и, отчаянно трясущегося, привёл на репетицию. К его удивлению, никто даже словом не обмолвился о происшедшем.
Вечером, во время перерыва между занятиями по сценическому движению, его отвёл в сторону гримёр и, дыша в лицо перегаром, ласково проговорил:
— Как ты думаешь, зелень салатная, для чего в гримёрках и коридорах зеркала понатыканы? Запомни на всю оставшуюся жизнь: прежде чем на сцену шагнуть,  ты самого себя сто раз обсмотреть должен, чтоб никакого конфуза после не вышло. Потому как ты артист, и люди специально свои трудовые гроши платили, чтобы на тебя поглядеть, зелень салатная, а не на твоё заграничное исподнее. И только потом входи в образ, данный тебе ролью, сколько твоей душе угодно. А не витай в облаках. Понятно?
— П - понятно.
— Молодец. –– гримёр растянул в улыбке губы и неожиданно спросил: — Водку пьёшь?
— Не пью…
— Правильно! Водка в театре – погибель. Так что и думать о ней забудь. Если, конечно, артистом хочешь стать, а не шантрапой на двух ногах. А на меня не гляди. Мне до конца дней не протрезветь. Старуха у меня померла. Сегодня три месяца будет, как я один. Сорок лет мы с ней в этом театре. За портретный грим Иосифа Виссарионовича Сталина от правительства премию имели. Сорок лет ни на денёчек со старухой моей не расставались, а теперь я один остался. Только знаю, скоро мы с ней там встретимся. Ну, иди... А то дамочка, педагог ваш, на меня ух как зыркает! Думает, я тебя выпить подбиваю, зелень салатная. А невдомёк глупой бабе, что я совсем наоборот, воспитываю тебя, значит. Ну, иди, –– ещё раз повторил он, легонько подталкивая Вадима жестковатыми пальцами в плечо.
Через неделю старика-гримёра похоронили. А у Вадима на всю жизнь осталась привычка время от времени поглядывать на своё отражение в любой зеркальной поверхности, не завелась ли где какая негаданная прореха.
— Станция «Сокольники»,— металлическим голосом прогрохотало у него над ухом,— следующая  станция метро «Преображенская площадь». Осторожно, двери закрываются...
Вадим едва успел проскочить в уменьшающееся пространство между створками дверей. Увидев подъезд, с круто сходящей к тротуару лестницей, на которой, отчаянно жестикулируя, преувеличенно громко смеясь, встречались, обнимались, целовались совершенно незнакомые люди, он оробел, остановился и тут же мысленно обругал себя. В свой первый приезд, когда разом устроился на Камчатку, он был куда смелее. Впрочем, тогда его воображение было потрясено тем, что со всех сторон его окружало столько самых настоящих актёров, то есть людей, к которым испытывал огромное уважение, граничащее порой с обожанием. Он, как в тумане, проплутал на «бирже» целый день просто счастливый выпавшей возможностью быть среди этих людей, дышать с ними одним воздухом и от этого казаться самому причастным к таинствам великого братства, именуемого актёрским. Он ведь ни в чём так и не успел разобраться, подписав тогда, не задумываясь, свой первый в жизни договор. И потом, слушая разговоры маститых Актёр Актёрычей, по трудовым которых можно изучать географию Советского Союза, тайно жалел, что поспешно принял первое же предложение, не использовав столько имевшихся возможностей. В горле пересохло. Он с сомнением посмотрел на плохо оштукатуренное здание столовки на противоположной стороне улицы. Из столовки нёсся восхитительный запах пива. Но после пива на «бирже» появляться не следовало. Первый вопрос, с которого начинались переговоры, был традиционен, как сама «биржа»: «Пьёте»? Вадим решил войти в клуб. А, вдруг, попадётся кто-нибудь из тех, с кем довелось играть на одной сцене. Захотелось увидеть хотя бы одно знакомое лицо. И он увидел. Прямо на него, небрежно поглядывая вокруг с высоты почти двухметрового роста, двигался собственной персоной Геннадий Степанович Котельник.
Первым побуждением Вадима было кинуться Котельнику навстречу. Горячая волна радости накатила так внезапно, что на мгновение вытеснила все иные ощущения. На какую-то минуту почудилось, что ему снова девятнадцать, и первые шаги в театре только предстоит сделать. Их взгляды встретились... У Вадима по затылку поползли холодные крупные мураши, медленно скатываясь по внезапно озябшей спине за воротник. Котельник смотрел на него чужим, мутным взглядом, мучительно что-то соображая. Чувственные губы кривились, пытаясь сложиться в подобие улыбки.
Вадим судорожно передёрнулся и стиснул зубы. Где-то в самой глубине души он ощутил ожог от вспышки столь же неожиданной, как и радость, ярости. Очертание фигуры Котельника стало расплывчатым. Вадим прикрыл веки. Котельник икнул, пожал плечами, вскинул почти облысевший прекрасной лепки голову, отвернулся и, покачиваясь, начал подниматься вверх по лестнице...