Под песни тюнгура. Гора Маура

          – Да-а-а! – Юрий вздохнул и отвернулся от своей картины.
          «Удачливость, озарение? Или, все-таки, труд и поиск? Что важнее и нужнее? Если труд и поиск, то для чего? Для удачливости?» – думал он. – «Я –  успешное, узнаваемое имя. Картины во многих коллекциях и галереях. В салонах нет ни одной.  Хоть сутками работай – заказчик есть. А что ещё?
          Всё!.. Что тут можно добавить… Да, хоть что можно сюда прибавить – ничего не добавится!» – подумалось ни с того, ни с сего.
          На картине отраженная в воде церковь и лунная дорожка ломались неведомо как и откуда взявшейся узкой волной, то ли от всплеска рыбы, то ли от струйки ветерка пробежавшего по воде. А может кто-то решил искупаться?.. Один или с кем-то?..
          – Проблемы? – Наташа подошла, обхватив его сзади руками, прижав голову к себе. – Рано. Спал бы.
          – И что тут? И что дальше?.. –  прижался к ней и кивнул на картину.
          Она присела рядом и тоже стала смотреть на неё: – А что хотел? Сам знаешь? А она зовет. Зовет. Не так уж и плохо это. И сделано неплохо.
          – Неплохо! Вот и именно, что «неплохо». «Неплохо» – это не «хорошо».
          «Зовет»….Кого? Куда? Зачем? – Юрий снял с плеча её руку.
          – Тебя на шестом десятке или другого? Это беспокоит? Мне кажется – ты все усложняешь.
          Картина не для кого-то, она сама по себе. Дело человека: смотреть в её сторону или нет. Вообще, это дело человека: смотреть ли на картины, слушать ли музыку, читать ли книги. Любить ли, ненавидеть ли, стрелять или перевязывать раны… в конце концов.
          – Наташк, поеду я куда-нибудь. Куда-нибудь поеду…
          – Съезди, – Наташа встала. – Только без меня. Ладно? Вместе весело шагать…Юра… когда весело. А разгребать душевную ряску лучше одному, – она посмотрела на картину. – Согласен? Одному, Юрочка. Можешь губку закусить, поплакать, когда никто не видит. Руки позаламывать. Белье постирать. Голышом походить… Одному.
          Когда ты в болоте – все проблемы только твои. Да и спасать, похоже, будет некому. Ты только в него попади. Зрителей на берегу, ой, как много будет.
          Люди ночью спят, а не по… Люди ночью спят, Юра, а днем делают все, чтоб ночью спать.
          Это просто и элементарно.
          Съезди!
          Она встала и ушла. 
          Юрий взял телефон: – Серега… хочу куда-нибудь уехать. Знаешь, ведь… давно собирался, а тут решил. Что скажешь?
          «Ты с похмелья или в ванной поскользнулся? Голову ощупай. Не тошнит? Я это от тебя слышу лет тридцать. И не буди меня, поскольку у меня голова трещит, и это реальность, а не домыслы. И подташнивает… И ужас охватывает от мысли, что эти сволочи вчера все подпили, не оставив ничего мне на утро… Звони около двенадцати. Ладно?»
          Трубка издала короткие гудки.
          «Как при прыжках с парашютом. Команда – «Пошел».
          «Ветра свист и скорость падения. Тело, вращаясь, несется к далекой земле…»  Да-а-а! К земле… Бац! «Одному…» – обрывки мыслей не давали сосредоточиться.
          – Вчера дети привезли какой-то необычный кофе. Будешь? – Наташа зашла, успев переодеться и уложить волосы.
          – А коньяк есть в доме? – Юрий разглядывал жену.
          – Ну-у-у… Вот, мы как! А куда он денется? Но это без меня и не при мне…
          Уволь от созерцания сего.
          Сейчас кофе принесу.
          Раздался звонок. Звонил Сергей: – Побоялись черти!.. Оставили.  Итак, я понял, что уезжаешь. Что хотел-то от меня?
          – Хотел тебя услышать. Что посоветуешь?
          – Атлас хороший. Навигатор. Примус газовый… горелку со шлангом. Два баллончика газа. Защиту от ветра для горелки. Спальник. Телефон с двумя картами и деньгами на счетах. Мои визитки в документах и машине. Две банки тушенки. Две бутылки воды по пять литров.
          …Спальник. «Спальник» – говорил. Туалетная бумага, крем от комаров и спички два коробка.
          …И если что не так – звони мне. Приеду. Но не сразу, сам понимаешь. Но, приеду обязательно!
          …Я тебе вчера никаких гадостей не наговорил? Если наговорил – прости. Ладно?
          Юрий улыбнулся: – Не наговорил. Ты мне гадости наговорил тридцать лет назад. А зачем твои визитки?
          – Так если разобьешься где, чтоб люди знали – куда звонить. Лучше уж мне. Перепугают гаишники сдуру кого-нибудь. Из тебя водитель, как из собачьего хвоста саксофон. Не тебя изувечат, так сам в кювет свалишься.  Не забудь на педали наклеить бирочки – где какая…
          Шучу я! Ты хороший водитель – знаешь, как багажник открывается.
          Что вдруг так-то?.. «Поеду!» «Уеду!»
          – Пошел ты…
          – Ладно! Я рад за тебя. Можно сказать  – «горжусь, что ты такой, а я с тобой знаком». Если не будешь изредка позванивать мне, буду думать, что деньги жалеешь. Расстроюсь, что ты жмот, и напьюсь. Ты хочешь, чтоб я напился?
          – Нет! Хотя я вот сейчас сижу с кофе и коньяком. Оливки тут, сыр…
          – Охренеть! Ты?.. Утром! В коньяке и оливках, с сигаретой…
          Ты, правда, в ванне не поскальзывался? 
          …Охренеть! Позвонишь – я провожу: удостоверюсь, что все-таки поехал.
          Сергей довольно расхохотался.
          – Шорты хэбэшные возьми в дорогу.
          …Охренеть! Что в мире творится… Именитые художники в мир выбраться решили! Посмотреть, пощупать реальность, а не свои сопли и мозги размазывать по холстам… Чудеса! Мир становится все чудесатее и чудесатее.
          Вот так выпадешь на день-пять, а мир уже другой. Возвращаешься в необычный и пленительный своей непредсказуемостью…
          Телефон радостно-издевательски запикал.
          ...Через несколько дней Юрий стоял около ворот Ферапонтова монастыря. «Музей работает до 17- 00» – прочитал он.
          Солнце, чуть слева от озера, уже было низкое и оно, наверняка, собиралось нырнуть в лесок за ним, почти точно посредине. Он сорвал небольшое яблоко с дерева, что росло рядом с входом. Огляделся.
          Рядом на другой стороне дороги, на траве, под дубом сидел человек.
          – Вот – опоздал? – сказал Юрий, подойдя, в некой растерянности.
          – Что? – тот повернулся.
          Примерно того же возраста. Щетина  недельной давности. Штормовка, берцы. Глаза с прищуром, видимо от слепящего солнца.
          – Опоздал. Музей уже закрыт, – повторил Юрий, присаживаясь рядом. – Юрий.
          – Михаил. Я понял. А что опоздал?
          – В смысле? Опоздал. Музей закрыт, – Юрий достал сигареты и закурил.
          – Понял. Так что опоздал-то?
          Юрий в недоумении смотрел на своего нового знакомого.
          – Ну, нельзя же опоздать «на», «в», «к». Можно только опоздать что-то «сделать», «не сделать», что и привело к опозданию «на-вэ-ка». Причина-то в «что». Вот я и спрашиваю: что опоздал сделать-то? – Михаил ухмыльнулся.
          – Однако, – покачал головой Юрий. – Не знаю.
          В музей опоздал. Не знаю «что» и «когда».
          – А что хотел здесь?
          – Фрески хотел посмотреть.
          – Зачем?
          – Просто посмотреть.
          – А если «просто», то зачем смотреть? Фрески  Дионисия. А Дионисия ли? Шестьсот квадратов наваять за месяц… Это знаете ли… Одному? Подозрительно это.
          А куда нам деть, вспоминая его: Паисия, сыновей его – Владимира и Феодосия, Михаила Елина,  Михаила Конина, сына иконописца Кони, Федора Новгородцева…
          Вот тебе и Дионисий!
          Может похлопать ладошкой идола хотелось? А смысл? Ярилу за причинное место подержать? Или самого Рода? Уд-то его здесь! А надо ли?
          Как с ориентацией-то, чтоб богам в штаны лазить?
          Он замолчал и отвернулся, опять глядя на озеро.
          – Закат хорош, – сказал Юрий, давая понять, что ему не хочется продолжать разговор.
          – Хорош! Но из видимых мной – лучшие закаты на Муксалме. На Соловках. В отлив.
          – Чем? – спросил Юрий.
          – Пустотой, поселяемой в душу и осознанием собственной ничтожности в этом мире.  Здорово он там это вбивает в голову.
          Ещё благодарностью судьбе и вселенной, что не спрятали от людей эту красоту, показали, – в раздумье сказал  тот и тоже закурил, вынув из кармана небольшую коробочку на цепочке, похожую на карманные часы.
          – Интересная вещица, – Юрий обратил внимание на тонкий орнамент опутывающий её.
          – Пепельница. Карманная пепельница.
          – А вы как здесь? Тоже в музей? – спросил Юрий, разглядывая коробочку.
          – Это работа «на заказ». Серебро, – ответил Михаил, заметив взгляд. – Тоже. Чтоб не смотреть ни фрески, ни фаллос.
          – В смысле?
          – Какой тут смысл? Не хочу смотреть на фрески, и будить Рода не хочу. Поэтому здесь. А как можно «не хотеть» здесь, находясь где-то?
          «Не хотеть» и быть за сто верст от них? Это… знаете ли, не «не хотеть», а «не мочь»! Не хотеть можно только при явной достижимости чего-то. Только тогда желание «не хочу» чего-то стоит. «Не пить – не курить» легко достижимо в келье запертой снаружи, но ценно только в ночном клубе. Для некоторых «не хотеть» – норма, поскольку нет таланта «мочь».
          – Мне кажется, в этом – отсутствует логика.
          – Почему? Приехать, чтоб не смотреть? Пойти на охоту, чтоб не стрелять? Не жениться, чтоб любить? Почему? Все логично – на мой взгляд.
          – Но что-то же вы делаете здесь, кроме того, что «не смотрите»?
          – Да! Пытаюсь понять – почему монастырь построили здесь.
          – Получается? – Юрий мял в руках окурок, не зная, куда его деть.
          – Не знаю. Но гипотеза есть.
          Дело-то было в начале тысяча четырехсотых… Пик развития оккультизма, алхимии и прочих таинств, расцвет и движение на восток «истинной веры» – католичества.
          Народы можно завоевать, но невозможно победить мечом. Самое надежное – развернуть сознание и подменить ценности. Но и тогда… Истинный народ начнет искать свой путь среди навязанного хлама. Любопытно мне это!
          – Результаты раздумий – секрет?
          – Нет! – Михаил улыбнулся. – Посмотрите на шатры надвратной церкви. Как монастырь смотрится с воды? Монастырь – защита. Блок. И смотрят ворота монастыря – а они похожи на рот кого-то, чисто на запад. А с воды шатры напоминают рога.
          Думаю, что оттуда монастырь выглядит как некая рыба или змей, проглотивший и держащий в своем чреве все постройки. Обратите внимание – рядом нет ничего. И она спускается с горы. 
          Думаете Кассиан Грек здесь случайно оказался? Я сомневаюсь.
          Византия, знаете ли, похлеще Англии была в то время…
          Кроме того, вон там левее, видите, где изгиб озера – там живет нечто.
          – Что, например? – улыбнулся про себя Юрий.
          – Нечто!
          Просто – Нечто. И по-хорошему к монастырю  надо бы  ещё четыре церкви. Сторожевых. Дополнить ансамбль выносной защитой.  Ну, три, на худой конец.
          Я так думаю, что они есть или были вон там, там  и там. – Михаил показал рукой налево, потом два раза напротив себя, а потом направо. – Да и Макарьевский монастырь, я думаю, неспроста тоже построили. Даже, думаю, что они в одну линию стоят.
          Надо посмотреть – куда она дальше Белозерского монастыря ведет. Не на Валаам ли?
          – А до приезда сюда можно было посмотреть, чтоб не ехать? – Юрий разглядывал собеседника.
          – Можно. Но зачем? Не было же ясно – живет ли здесь Нечто или нет.
          – Живет?
          – Живет.
          Они помолчали.
          – Ладно. Поеду я. Надо где-то  остановиться ночевать.
          Обратите внимание на мост и на водоотводные мероприятия вокруг монастыря. Очевидно, что работы проводит государство. И хорошо все делают. Я осмотрел все. Прошел вокруг. Хорошо делают. Мастера. Надо бы и Кирилловским монастырем заняться. Вода – враг красок. Поэтому так тяжело красками описать воду.
          Если после вбуханных денег государство  отдаст монастырь попам, то, значит, о Нечто знаю не я один и Вы, – Михаил улыбнулся. – С запада смута опять пойдет. Да ещё и под знаменем веры. Государство знает, что делать. Только воинство хилое. Против одной веры может устоять только другая. Веру пулей не убьешь. «Снова черные силы роют миру могилу, – каждый, кто честен, встань с нами вместе против огня войны!... Песню дружбы запевает молодежь, молодежь… молодежь…»
          Он пропел уже забытый мотив: – А молодежь под знаменем вседозволенности с бутылкой пива в руке безграмотна, наивна и жадна до удовольствий и иллюзий… А те из них, кто что-то понимает – трусливы, хилы телом и духом, и «бесконечно далеки от народа».
          Как-то так!
          А на мост… На нем знак «Проезд запрещен» стоит только с одной стороны. Так что – переехав на другую сторону, в случае нужды вам придется возвращаться обратно уже по дороге на Кириллов.  Этакий кружок завернуть. И кружок против солнышка.  В смысле – подъезд к воротам только с правой стороны. Обратите внимание, будет над чем подумать перед сном.
          Смотрите – упустите закат. Потом скажете – «опоздал».
          Михаил встал, улыбнувшись, протянул открытую пепельницу Юрию, тот положил в неё скатанный в шарик окурок. Держа её на ладони, он огляделся, покачал головой, закрыл её с легким щелчком, опустил в карман, и, не прощаясь, пошел к стоянке.
          Юрий проводил его взглядом.
          Почти сразу мимо проехал большой тонированный темно-коричневый джип и, не сбавляя скорости, проскочил мост. За стеклами не было видно – кто в нем был.
          «Потом скажете – «опоздал»» – повторил про себя Юрий, глядя на закат.
          Краски стали контрастнее. Вода потемнела, но ближе к закату оставалась светлой. Зелень леса стала тяжелой, и было видно, как лес устал от лета. Несколько лодок застыло, ткнувшись в берег, и затихли то ли во сне, то ли в ожидании чего-то.
          «Нечто – говоришь» – подумал Юрий и пошел к машине.
          «Что? Опоздал?» – спрашивал он, с раздражением дергая ноги этюдника. – «А и  ничего не опоздал!»
          Краски сами кидались на холст, натянутый на картон.
          «Нечто» – говоришь», – мысленно повторял он, представляя это Нечто, то в тихой воде, то в притихшем лесе.
          Что-то было не так на холсте.
          То ли солнце катилось быстро, и он не успевал  поймать, какую-то главную нить, и от этого этюд казался смазанным, то ли не получалось уловить присутствующий, но не явный какой-то штрих, накладывающий на все какой-то неведомый смысл.
          Он убрал картон и поставил новый.
          «Успеем! Все мы успеем!» – стучало в голове. – «А и хорошо, что Нечто! А и замечательно. А и чудненько!».
          Вдруг он себя поймал на мысли, что вот так, именно вот так, он когда-то рисовал Наташку. Тогда она стояла около окна и курила, глядя на ночной город. А он боялся, что вдруг она повернется и что-то скажет, разрушив композицию.
           Углем на огромном листе… Вот так же сразу набело. Как вдохнуть. Без раздумий и мыслей.
          Воспоминания и ощущение того возбуждения охватили его.
          Серега тогда, увидев рисунок, долго молчал, собрался и ушел, а  вернувшись пьяным в хлам, что-то долго и нудно объяснял, что «художник – это переводчик с языка вечности на язык смертных».
          А потом, когда узнал, что Юрий  продал рисунок – долго орал: «Маляр» и всю ночь объяснял ему, что «никогда ему не стать художником». «Никогда!» Что «его удел красить заборы» и «рисовать цветочки на наличниках по трафарету».
          –… Мой клиент хотел бы у вас купить работу, которую вы отставили, не надеясь, что вы продадите ту, которая в работе, – услышал Юрий.
          – А у него язык отсох, – с раздражением ответил, не поворачиваясь.
          – Он  плохо говорит по-русски. Многие вещи им понимаются не так, как говорятся русскими людьми.
          Юрий повернулся, увидев молодого человека в строгом сером костюме.
          За ним стояла пара пожилых людей. Мужчина был серьезен, а женщина приветливо улыбалась. Юрий кинул.
          – Не говорит по-русски. Говорит, но не думает по-русски. А проще: «говорит, но не думает». Занятно!  А что здесь делает? Приехал посмотреть на работы Дионисия или в гости к Роду… Думает – поможет… 
          Пусть забирает. Ту, которую отставил, – почему-то расслабившись, ответил он. – Краски сырые ещё. Довезете ли?
          – Да! Все нормально. Автограф… Подпишите работу.
          Юрий поднял картон. Стал рассматривать его.
          Цвета неуловимо менялись слева направо, и это вносило  новые и неожиданные даже для него самого ощущения движения, при явно неподвижной воде. Казалось, что легкая дымка наползает навстречу заходящему где-то там за лесом солнцу.
          – Но это лишь… – сказал он, беря кисть в руку и жалея, что согласился продать этюд.
          Вместо привычного «З» и «О» разделенных косой чертой вывел «Н», бросив взгляд на шатры над воротами,  соединив ноги дугой, остался доволен и поставил дату.
          – А на обратной стороне можно несколько слов, – вдруг сказал мужчина, чисто и без акцента.
          – Вот как! Умеем, когда надо!  А кто картон держать будет?
          Молодой человек протянул тонкий фломастер, аккуратно взяв картон за углы.
          « А Некто темный, Некто властный,
            Событий нити ухватив,
            С улыбкой дьявольски-бесстрастной
            Длит обескрыленный порыв», – написал Юрий и с удовольствием, выведя «13», поставил «Н» обнимающую ногами дугу и дату.   
           – Если решите продать вторую работу, вот телефон. А это деньги, – молодой человек протянул визитку и конверт, замешкался, постоял немного  и побежал к машине. Быстро вернулся с ящиком-сумкой для переноски холстов.
          Покупатели попрощались с Юрием, и, судя по их лицам, довольные пошли на стоянку.
          Солнце уже скрылось. Только небольшая дуга неба краснела над лесом. Внизу, почти у самой воды, за тропинкой, несколько человек в белых рубахах навыпуск, подвязанных цветными кушаками стояли на коленях, поклонами провожая солнце.
          Юрий смотрел на работу. Необъяснимое чувство тревоги исходило из обычного пейзажа. Вспомнилась Наташа. Тот рисунок. «Прав Серега! Зачем продали? Куда нужны были деньги тогда? Сейчас уже и не вспомнить».
          Он хорошо помнил сюжет. Окно с открытой форточкой. Штора, наброшенная на Наташино плечо. Огни за окном. Нога, опирающаяся на носок. Разбросанные по плечам волосы. Одна рука обнимала свое плечо. В другой – сигарета.
           Вспоминал, глядя на картину: когда и почему она стала носить короткую стрижку, и не мог. Неожиданно всплыло:
          «Борьба за право стала бойней;
            Унижен, Идеал поник...
            И все нелепей, все нестройней
            Крик о победе, дикий крик!»
          «Нет! Здесь нет крика. Здесь молчание. Здесь молчание, как принятое решение. Какое? И от этого страшней. Ну, – не страшней… неуютно.
          …Дурак Серега! Сам – маляр!»
          – Девушка! Девушка! – окликнул он проезжающую мимо девчушку на велосипеде. Та остановилась, с любопытством поглядывая на этюдник. – Подскажите: где тут можно переночевать в машине. Желательно у воды.
          – А вот по дороге через мост, направо и все прямо, прямо. Увидите церковь – там напротив площадка. И к озеру можно подойти. А дальше не ездите. Дождь если пойдет… там горка, не выберетесь потом, – она махнула рукой в сторону, где, по мнению Михаила, должно быть «две церкви».
          Церковь была. Одна. Деревянная. Перед ней развалившаяся кирпичная кладка. Дорога, куда-то дальше. «Кольцо» на котором стояли машины. Людей не было видно.
          Оставив машину у входа, Юрий прошел по  дорожке к озеру.
          На берегу стояли две индейских пироги, и какие-то замысловатые сооружения, явно для использования на воде. Справа было кострище и стол со скамьями. За ним какая-то площадка, отсыпанная гравием, а дальше кладбище.
          Он переехал к кострищу, поставив машину так, чтоб её не было видно с «кольца» и пошел к «пирогам».
          Долбленки были длиной около пяти метров,  раскрашенные затейливыми цветными узорами. С поплавками для устойчивости обернутыми камышом. Он смотрел на них, пытаясь понять их назначение и удивляясь настырности и умениям мастера, а так же их бесхозности и неестественности здесь на фоне церкви,  рогоза, леса с осинником и елками.
          Ни есть, ни спать не хотелось, но почему-то чувствовалась усталость. Он сел на лавку у кострища и стал смотреть на церковь. Хотелось достать этюд разглядеть его.
          «Все потом! Ночью надо спать!» – уговорил себя с молчаливой улыбкой.
          Вспомнил Михаила. Покупателей. Достал конверт.
          На купюрах в левом углу стояла цифра «50», справа портрет.
          «Вот ты какая, английская королева», – улыбнулся Юрий. Пересчитал купюры – десять. «Теперь уже хуже византийцев!» – вспомнил Михаила. – «Чёрти что! Вот что их носит тут нелегкая?»
          «Зря продал! Надо было сначала Серёге показать».
          Посмотрел на часы. «Заплатили, как виппроститутке или депутату». Почему-то хотелось изречь: «Бойтесь англичан дары приносящих».
          Достал визитку. Внизу был список телефонов. В правом углу что-то похожее на льва и лошадь держали щит, разделенный на четыре части с какими-то рисунками.
          «Спать! Спать!»
          Утро оглушило тишиной, туманом, казалось забытым радостным ощущением утра.
          «А вот кофе пить не с кем!» – вспомнил Наташу и подумал, что сегодня надо обязательно позвонить ей и Серёге.
          Немного болела шея, а так… –  полное ощущение хорошо проведенной ночи.
          Было трудно определить – сколько времени, поскольку туман плотным желто-зеленоватым покрывалом закрыл все пространство до озера, подковой обойдя машину и утопив в себе и кладбище, и нижний ярус церкви. Казалось, что купол парит где-то над облаками. Все казалось необычным, поскольку было хорошо видно и площадку напротив церкви и машины, стоящие там.
          «Вот напиши так – обязательно найдется кто-то, кто скажет: «Не верю!» Откуда такие, только, берутся? Тебя что – за язык тянут. Спрашивают?  «Это проблемы вашего больного и неразвитого мозга! Хочешь – смотри – не хочешь не смотри, нет в душе доброго слова, проходя, молчи» – как говорит Серёга. Нет! Вот надо им отметиться, как муха на зеркале. Скажи что-нибудь доброе! И тебе приятно и художнику! Нет! «Не верю!» Все стремятся хором за солистом – Станиславским встать! Все надеются, что кто-то даст команду «Кругом!» и он окажется первым, на виду, в толпе, орущей и тыкающей пальцем.
          Размышляя, Юрий вытащил из машины старый брезентовый рюкзак. Не помнил – когда  его последний раз таскал на себе, но мысли об этом были грустные, не хотелось в них копаться.
          Достал газовую горелку, баллончик, котелок, сделанный Серёгой перед самой поездкой из банки с персиковым компотом, персики которого ушли на закуску.
          Ловко вставляя дужку в литровую банку из тонкого металла, Серёга просвещал: «Как говорила Ванга: «Богат не тот, у кого много денег, а тот, кто мало тратит на себя». Трать только на необходимое и то только на то, что не можешь сделать своими руками. Ты один – зачем покупать, а потом кипятить большой котелок?  В этом, стенки тоненькие, соотношение площади дна к площади стенок – оптимальное, вскипятить воду можно за каких-то пять минут, используя лишь тонкие сухие веточки с ёлки. Знают промысловики толк в таких делах! Ни один из них не попрет лишний груз. А тут?»  Серега, повесив на палец котелок, стоял и улыбался: «Дарю! Надеюсь, понимаешь, что все, что вышло из-под  рук художника – это произведение. Шаришь? Не «абы как – котелок», а «от меня»!»
          Через минут пять вода закипела, и запах крепкого кофе напомнил дом, Наташу…
          Налив в кружку, взяв полотенце, Юрий пошел к пирогам.
          Здесь туман был плотнее. Казалось, что вода, придавленная им, замерла, боясь пошевелиться, нарушить тишину. Он присел на желтое сооружение, стоящее рядом с пирогой. Машины не было видно. Она осталась где-то там – за туманом.
          Вода была необыкновенно теплая. Было приятно, умываясь, ощущать её теплую свежесть. «Воды тепло возьми все зло, забери, унеси, в темный омут опусти, камнем-грузом придави» – вспомнилась бабушка.
          Даже пришла мысль – искупаться. Сняв, кроссовки, он зашел в воду и только решил снять рубашку, как услышал: «Не советовала бы… И время, и место не очень удачны!»
          На берегу стояла девушка, босиком,  с полотенцем, и  небольшой сумочкой.
          – «Время» – понятно. А «место»? Что в нем необычного или опасного?
          – Кто сказал так? Я сказала – «не удачно»!
          …Хороший кофе!
          Обычная житейская мудрость – «Не зная броду…» Ну, и так далее.
          Она положила сумочку и полотенце в пирогу.
          – И все-таки?
          – А смотрите внимательно, – показала девушка на воду.
          По воде, еще недавно застывшей в тишине, прошла волна.
          – Выдра, бобр, рыба плеснулась, – отреагировал Юрий.
          – Пусть так! Разве я спорю! Но кто знает точно, что это? Что важнее: волна или причина её побудившая или последствия её бега?
          Вдруг послышался шум камыша, за ним на берег набежала вода, чуть не замочив снятые Юрием кроссовки.
          – Нет тут бобров! – сказала девушка. – И, вообще, надо быть осторожнее с туманами. Вообще, надо быть осторожнее в поступках и делах. Да, и в мыслях тоже.
           Думаю, что запах вашего кофе манит не только меня.
          Она засмеялась.
          – Есть и бутерброды с сыром, – в тон ей улыбнулся и Юрий.
          – Прекрасно! Бутерброд… с сыром! Забавно! Дословно: хлеб, масло, сыр! Замечательно! А без масла – просто – бутеркейзе? 
          Чепуха все это!
          Кто ходит в гости по утрам?.. 
          …Мне бы одной побыть! Не предполагала здесь кого-то встретить.
          – Принято! Если вдруг захочется кофе – я остановился слева от церкви, – Юрий встал и направился к машине. Пройдя несколько шагов, он услышал всплеск воды, словно кто-то окунулся в воду.
          «Выдра, бобр, рыба плеснулась… человек…» – подумал он.
          Сел, пил кофе и думал о том: что делать дальше, о Наташе, о незаконченной картине дома, о словах девушки на берегу, о том, что и важнее в волне.
          Гостья не пришла. Он перегнал автомобиль на стоянку напротив входа в церковь, взял фотоаппарат и пошел по дороге туда, где «если дождь, то не выберетесь».
          Лес был неухожен. Не в том понимании, что человек принял на себя труд и обязанность блюсти его быт и жизнь и делал это плохо, а в его видимой собственной беспомощности и безрадостности, в лени и безразличии к самому себе.
          Высокие пни указывали на то, что здесь когда-то зимой «поработали» лесоубийцы, бросив крону, забрав тело и душу. Трава ринулась под защиту павших ветвей и забила все пространство,  глуша робкие ростки молодых побегов.  Подумалось: «Не такое это простое дело пробиться к солнцу на могилах исполинов».
          Ольха, осина и мелкий березняк ринулся на опушки, пожирая луга и поля. Зверь покинул места, перестав бить тропы, лишая лес воздуха и света. Он умирал. Было очевидно, что он уже стоял на одном колене, понурив голову и ожидая либо чуда, либо какого-то внутреннего позыва, чтоб, собрав силы, хотя бы поднять голову. Было очевидно, что не сегодня так завтра случайная искра или дурная молния запалят весь этот мусор и сметет огненный смерч все вокруг, давая ещё одну попытку и лесу и людям жить.
          «Неуютство!» – думал Юрий, пытаясь пройти на ту сторону залива, где стояли пироги.
          Брошенные, нелепо начатые, «на штык» шурфы «археологов» наводили тоску. Было очевидно, что никто ничего здесь не пытался прояснить ни для себя, ни для истории своего народа. Комки глины валялись вдоль ям, напоминающих необычные могилы. Первый же дождь заполнит их водой и сотрет навсегда труд людей. В каких-то бумагах будет стоять пометка, что эту поляну «отшурфили», что средства, кем-то выделенные на это, кем-то освоены.
          Юрий огляделся. Дорога ныряла куда-то вниз, извиваясь колеёй с остатками гравия по бокам.
          «Спустившись, не подняться», – вспомнил слова девчушки.
          Внизу была какая-то деревушка. Дома, утопающие в траве, ничейные одичавшие яблони, ручеек, с перекинутой через него гатью из бревен, некогда бывших домом, с глазницами отверстий под шканты.
          Слева на взгорке свежий дом, стоящий на сваях – дача. Рьяно, начатая и брошенная, то ли за ненадобностью, то ли из-за отсутствия покупателя. Отсюда было хорошо видно, что идея свай исполнена тупо и непрофессионально. Склон, глина, легкое строение… Сваи будут плавать, качая дом, вынуждая владельца ежегодно бегать с домкратом, выравнивая его.  «Зачем?»
          «Отчего или к чему сюда стремятся люди? Усталость от окружения, от работы? Стремление быть одному? Или наоборот – стремление быть с кем-то? Неухоженность. Неустроенность. Ненадобность там, где есть».
          Подбежала собака, такая же грустная и неопрятная, лениво гавкнув, пригласила к диалогу. «О чем? О чем мы можем с тобой поговорить?» – подумал Юрий.
          – Ну, показывай свои владенья, – сказал дружелюбно. Собака повернулась и побежала куда-то за дом, обшитый зеленой пластмассовой рейкой.
          Людей не было видно.
          Тропа шла через деревню.
          Пройдя неё, Юрий увидел лестницу, уходящую куда-то вверх по склону.
          Поднявшись, увидел крест.
          «…установлен…на месте разрушенной часовни». Кем-то… С чьего-то благословения…
          Скамейки не было, и он сел на поваленное дерево.
          «Часовню разрушили и поставили крест», – подумал он, вчитываясь в надпись на кресте. «Что за косноязычность? Зачем было часовню рушить? Чтоб крест поставить? Почему на самом кресте сия история его появления?.. Что должен сделать путник?.. И вообще, что здесь делает путник?.. Откуда идет? Куда? Больному не подняться сюда, а что здесь делать здоровому и сильному?»
          Перекладины креста были стянуты оцинкованными болтами. Головки и гайки ярко блестели на солнце.
          Обошел его. Под гайками стояли кроме обычных шайб и граверные.
          «Блин… Для чего? Для кого? Почему так, а не по-другому?.. Неужели уже не стало мастеров, которые две палки могли бы соединить без болтов и гвоздей? Кто знает? Знает ли кто? Ну, почему все так? Ну, почему, словно все из-под палки? Почему все делается, как не себе?»
          Он смотрел вдаль. Хорошо были видны макушки деревьев, озера, река.
          Для него было очевидно, что здесь никогда не стояла часовня. Никогда и никто, сдавленный или надломленный жизнью не поднимался сюда в поисках одиночества, в надежде в молитве найти успокоение.
          Четыре болта в верхней части ярко, отражая солнце, светились как метки на игральной кости.
          «Как там у Горького?.. Как же он назвал?.. Когда комель положили на плечи Цыганка», – Юрий пытался вспомнить. Слово билось, но никак не удавалось его схватить.
          «Крылья! Точно – «крылья». Братовья взялись за крылья креста, а комель на Цыганка.
          И потом Цыганок лежал и харкал кровью. Крылья… Крылья креста! А дядья были оба в черных полушубках.
          У этого креста крылья прибиты насмерть!»
          Юрий представил картину: двое в черном держат крест за крылья, из-под полы виден мех. «Если бы мы вовремя не сбросили крест, и нас бы покалечило» – что-то так, вроде.
          Закурил, глядя по сторонам. Глазу не было за что зацепиться.
          Внизу – береза с сломанной верхушкой, вокруг умирающий лес, лестница уходящая вниз. Докурив, Юрий ковырнул землю и спрятал окурок.
          Под крестом стояла лампадка, поверх воска заполненная водой, недогоревшие свечи, завядшие цветы, высохшая ветка рябины. «Кто, когда, здесь был? Что хотел, зажигая их? Почему уходил, не дожидаясь, не глядя, как ветер нещадно тушил их огоньки? Или видел? И все равно уходил от потухшего огня».
          Юрий разобрал камни у подножия,  выложив «чашу» и  покрыл её тремя большими плоскими камнями.
          Собрав огарки свечей, установил их в лампадку. Из двух, размяв, вынул фитильки, скрутил их вместе. Зажег и поставил в неё.
          Пламя, сначала потрескивая, заметалось, потом затихло, успокоилось, освещая стенки своего укрытия.
          Раздражение стало стихать.
          …У машины встретилась утренняя гостья.  – А вы, куда пропали с бутербродами и кофе? – спросила она, улыбаясь.
          «Прошли времена, когда я кого-то ждал», – подумал про себя Юрий, но улыбнулся, ответил, делая ударение на «о»: – Дела! Осматривал округу…
          – Не встретилась Ольга у озера? – опять улыбнулась новая знакомая.
          – Зачем ей это? А мне? Да и нечем озолотить сердобольную, – хмыкнул Юрий. – Суета сует все это!
          Он развернулся и пошел к церкви.
          Она оказалась музеем. Было такое впечатление, что каждый ярус строили разные люди.
          – Расскажите что-нибудь про... – глянув на иконостас с фотоиконами, он обвел рукой вокруг и подошел к девушке, сидевшей около прилавка, на котором лежали всякие безделушки.
          – Вся история тут, – она указала на стену, на которой были стенды.
          – Слаб к старости глазами, а очки в машине, – засмеялся он, протягивая деньги: – Мне: свечи, фото… ещё свечи…
          Девушка рассказывала, он ходил вдоль стеллажей, на которых стояли работы местных гончаров-художников.
          – А что ещё вы бы посоветовали посмотреть? – перебил он её.
          – Не знаю… А что вам интересно?
          – А вам что интересно? Где вам понравилось? – Юрий остановился напротив её.
          – Я бываю часто на горе Маура, – сказала девушка.
          – А это где? Что там?
          – Это по дороге от Кириллова на Горицы. В Горицах монастырь. А там гора… На ней камень. Часовня. Лес вокруг. И всё.
          – «Лес вокруг»… «И всё».  Ясно!
          Спасибо вам.
          Выйдя, увидел старый сруб часовенки, покрытый лоскутами рубероида, обломок кирпичной кладки некогда стоявшей здесь церкви растащенной по кирпичу жителями, когда-то рьяно и истово крестившихся в ней, вознося молитвы и славу всему, что их окружало. Потом так же рьяно крушащими все вокруг в ярости обманутых и озлобленных.
          Около домика справа стояла новая знакомая и смотрела на него.
          «Ага! Сейчас! Бегу, спотыкаюсь и падаю! Прежде чем отстранить протянутую руку, надо было думать о… А черт его знает о чем! Думать надо было!» – Юрий посмотрел в её сторону  и прошел к машине. – «Лес вокруг и всё!»
          Выехав на перекресток, посмотрел в сторону Ферапонтово и свернул направо.
          В Кириллове, остановившись, спросил у двух парней, неспешно идущих по дороге: – Ребята! А как мне проехать на Горицы?
          Здоровый парень поднял руку с сумкой, в которой проглядывалось не менее трех больших бутылок пива, объяснил: – Прямо! Опять прямо! Потом немного прямо и опять прямо!
          Видимо, повернув куда-то «не туда» Юрий оказался около бетонного бокса с тремя проемами под двери, которых не было. Тупик! Дорога закончилась. Оглядев заброшенное строение, которое с успехом могло быть чем угодно, начиная от станции техобслуживания до обычного гаража, он развернулся и выскочил на дорогу.
          Эти же ребята, завидев его, замахали руками. Он подъехал к ним и остановился.
          – Я же сказал «прямо», – добродушно укорил «здоровяк».
          – Так я, вроде, и поехал прямо, – Юрий показал на дорогу.
          – Какое же это «прямо» – если там тупик? – хмыкнул тот, что «пониже».
          – Вот и именно, – добавил верзила.
          – Так дорога-то прямо туда, – Юрий пытался оправдаться.
          – Чудной человек! Мало ли куда дорога! Тебе же надо прямо на Горицы. На гору, поди, едешь. Не в «елитное» же поселение. Поселение оно и есть поселение… Хоть элитное, хоть какое – «поселение». Тебе-то зачем? Вся разница только в том, что вышек нет. На выселках-то?..
          Парни, довольно, засмеялись.
          – На гору. А вы по чему определили?
          – По тачке – в «елиту». По лицу – «нет». По лицу – на гору, – улыбнулся «верзила».
          Что такое одежка? Шелуха! Хотя тачила знатная.
          – «По лицу»?.. Это как? – Юрий улыбнулся.
          Верзила, не спеша, разглядывая Юрия, достал бутылку пива, открыл её, сделал несколько глотков. Бутылка в огромной коричневой руке, с коротко обрубленными ногтями, с выступающими венами, казалась игрушечной.
          «Не смогут мои студенты написать женское плечо под такой рукой», – подумал Юрий, глядя, как пульсирует на ней жилка. – «Руку, может быть, и смогут, а плечо под ней – нет! Кишка тонка. Может и плечо смогут. Только не поймешь: то ли плечо мертвой, то ли куртизанки… то ли Эсмеральды… И какое оно… без руки?..»
          Тот сделал еще несколько глотков и протянул бутылку спутнику.
          – Не знаю! – сказал серьезно. – Не жлоб ты.  Тачила справная – не лопаешь. Глаза не дрожат. А в той стороне только монастырь, «елита», гора и река.
          Нет у тебя друганов ни в монастыре, ни рядом среди тех, кто жмется к его стенам.
          Тоже  – какая разница: почему человек у стенки?..
          Как и разницы нет – спиной ты к ней или лицом. Стенка – она и в Африке стенка.
          …Значит – гора!
          Он опять добродушно улыбнулся, выдернул у друга бутылку и опрокинул её в себя.
          Юрий улыбнулся: – Не жлоб?.. Пожалуй! Спасибо!
          Хотел что-то еще добавить, но не нашел что.
          – Спасибо…– начал подыскивать слово, запнулся. – Пока! Удачи вам!
          Проехав совсем немного, свернув перед автобусной остановкой налево, уткнулся в знак запрещающий проезд. Направо вела дорожка на площадку с крытой остановкой.
          Там стоял  большой темно-коричневый джип, с прижатыми зеркалами.
          Поставил машину рядом, подошел к нему. Капот был холодный.
          Заглянул внутрь через нетонированное лобовое стекло. Внутри было только два передних сиденья. Дальше на полу лежали какие-то вещи. Постучал пальцем по стеклу. Постучал сильнее. Никто не откликнулся. Пнул колесо – тишина, сигнализации либо не было, либо она была отключена.
          «Нечто!» – хмыкнул он, сел на лавочку и закурил.
          «Найдем! Что проще – гора!» – взял фотоаппараты, горелку, бутылку с водой, сложил все в небольшой рюкзак, огляделся. Справа от остановки шла куда-то дорога. Решил, что поскольку она одна – то она и выведет к горе. За небольшим лесочком дорога вывела на луг. Было хорошо видно, что пересекая его, она подходила к горке и терялась в лесу.
          «Смело мог бы доехать на машине досюда», – с досадой подумал он про себя и про водителя джипа. – «Почему оставил там? Где-то здесь шарахается…»
          Дорога перешла в тропу. Однако было ясно, что на машине можно было по ней двигаться, о чем говорили следы не только мотоциклетных, но и автомобильных шин. Подъем был крутой, но не «тягун».
          Внезапно открылась полянка и на ней часовня.
          Вид её завораживал. Юрий даже присел на траву, чтоб не потерять это ощущение и ракурс.
          «Умеют! Умеют, чертяки! Ах, как сделано… Молодцы. Ах, какие же, вы, молодцы, ребята! Ну, порадовали!» – он с удовольствием разглядывал часовню. – «А слямзили… Слямзили у предков. Почти копия  Часовни Макария Желтоводского из Федоровской. А и правильно… И молодцы. Пропорции-то… Молодцы! Это-то и ценно! Пять с плюсом!»
           Сделал несколько глотков воды. Достал фотоаппарат и стал снимать, делая шаг то влево, то вправо, опуская и приподнимая камеру.
          «Господи! Вот есть же ещё люди с руками и головой…» – подумал он и неожиданно для себя перекрестился.
          Часовенка состояла из помещения и двух балконов, входа на которые были прямо с крыльца. Вход и крыльцо были прикрыты навесом, который переходил в небольшую звонницу. Тут же  была лесенка в неё. Там – колокол. Венчала её маковка с крестом. Рядом была ещё маковка.
          Перед часовней лес расступался и был виден Кириллов, а дальше и Ферапонтов монастырь. Юрий пожалел, что не взял бинокль.
          Недалеко  стоял Поклонный Крест. Рядом был тот самый «следовой камень» с отпечатком ступни преподобномого Кирилла. Здесь он рассказывал преподобному Ферапонту о пришествии к нему Богородицы.
          Постояв, положив руку на «след», Юрий вернулся к часовне. «Часовня во имя Преподобных Кирилла и Ферапонта…» Еще надпись – «Дверь всегда открыта».
          Сел на крыльцо: «Точно и лаконично – «Дверь открыта!» Именно «дверь» и именно «открыта». «Всегда»! Слышат слово! Молодцы… «Дверь!»»
          Зашел внутрь, перекрестившись у порога.
          Сумрак. Слабый свет через окна позволял рассмотреть иконы. Слева на полочке лежала стопка школьных тетрадок. Открыв одну было видно, что тесты написаны от руки классическим письмом. «Наверное, тоже были уроки чистописания?» – вспомнил, как в школе выводил десятками, а то и сотнями всевозможные крючочки и завитушки.
          «Сейчас возьмешь… «Как курица лапой!» Не учили их что ли? Скоро начнут, по-англицки писать печатными буквами. Черти что творится! Только линию могут провести. Скоро и этому разучатся. «Образ!» Какой к черту образ? Они за словом образа не видят, а уж за буквой…»
          На полу правого балкончика-веранды лежали обуглившиеся листы бумаги. Это были какие-то записки. Кто-то что-то хотел сжечь, но не получилось.
          «Жечь костер на деревянном полу с щелями!.. Похренизм? Идиотизм? Норма для «узкого круга лиц»? Что это? Откуда это?.. Господи! Откуда и зачем ты посылаешь в наш мир идиотов? Неужели нет другого способа наказать людей?»
          Справа от часовни была полянка, заросшая травой выше пояса. Наломав те, что покрепче, сложил их в веник и вернулся. Сначала хотел вымести верандочки, потом передумал и зашел в часовню.
          – Простите, что вот так… Кто-то должен? Все равно никто кроме нас не видит. Ну, попылю немного… – хотел перекреститься, передумал, решил, что надо мести «к двери» и принялся за работу.
          С непривычки работа внаклонку утомила. Разогнулся – в глазах пробежали «синенькие-зелененькие» огоньки.
          – Ничего-то не умеем! Ни к чему-то не приучены! Ни согнувшись – работать, ни распрямившись – летать! Ничему не научились! – проворчал он. Огляделся, ища что-то наподобие совочка.
          Подметя пол, в часовне, на верандочках, крыльцо, он огляделся.
          «Наташка бы заставила за водой идти. Окна-то тоже бы надо…»
          Стал подметать тропинку к Кресту и Камню.
          Закончил, повертел в руках веник, зашел в лес и засунул его под трухлявый пень.
          «Глядишь, на что-нибудь тут ещё сгодится малым жителям! Зима впереди.»
          Солнце уже было «на закат».
          Вернулся к часовне, поднялся в башенку к колоколу.
          Чуть потемневшая бронза. Четкие лики Спасителя, Богородицы и Николая Чудотворца.
          – Дан-нан-нан… – слегка удавив пальцем, прислушался к звуку.
          – Ах, какие молодцы!
          – Дан-н-н-н… Дан-нан-нан…
          Слегка хлопнул ладонью: – Ум-м-м-м…
          Засмеялся, огляделся по сторонам, чуть присел и слегка стукнул по краю лбом: – Ум-м-м-м…
          – А вот за это – спасибо! – улыбнулся он. Вытащил телефон, включил диктофон.
          Сунув его к языку колокола, стал то слегка, то сильнее, стуча то по самому краю, то выше вызывать звуки, изредка прерывая их густым «Ум-м-м-м..», улыбаясь, ударяясь по нему лбом. Вспомнив Наташу, достал ключи от дома: «Тинь-нь-нь… Тинь.. Ум-м-м… Дан-н-н…Ум-м-м…»
          Довольный выключил диктофон и проверил запись.
          –Замечательно… Прелестно… – вспомнил подругу попугая Кеши. – «Прелестно! Просто прелестно!» Что за жизнь? Тут же – «Отдохнул – во! Сметаны – во! Рыбы – во!»
          А рядом – «Хороший дом, хорошая жена — что еще надо человеку, чтобы встретить старость?»
          Осторожно спустившись вниз, пошел к Камню.
          – Идиотизм и маразм – как инфляция, без зова – сами приходят. Так ли? – сказал, глядя по сторонам. – А не встретить нам здесь восход?
          Идея понравилась. Спрятав рюкзачок в траве, Юрий пошел к машине.
          Джип стоял на том же месте.
          – «И где же ты, друг, наш верный друг – с картины «Три богатыря»…» – пропел он громко. – «Сделана отметка на стакане, выбран тихий скромный уголок, и лежит в кармане, засыхая…»
          «… на троих разделенный сырок» – бормотал он, вытаскивая из машины палатку, спальник, пятилитровую флягу с водой.
          Сложил все в рюкзак.
          – Теперь запомним – когда последний раз тебя таскал, – сказал ему.
          Посмотрел на небо, потом на машину.
          – Не знаю… И боязно тебя одну оставлять… Дураки здесь, судя по… – вспомнил обгоревшие бумажные записи у часовни –…всему, водятся, но… Зови, если что! Боязно, конечно… но… «Бог не выдаст – свинья не съест!» Со мной? Хорошо бы! А дождь пойдет – «не выберемся потом».
          – Тяв! Тяв! – ответила бодро та, на сработавшую сигнализацию.
          Набросив рюкзак, взяв этюдник и планшет с ватманами, Юрий направился к горе.
          – Зовите, если что! – обернувшись на повороте дороги, сказал машинам.
          Сложив поклажу у часовни, установил этюдник.
          Позвонил Сергею. Тот, смеясь и дурачась, радовался, что все хорошо, что его помощь не нужна.
          – Сереж! А накопай к завтра в интернете, что  было в 1397году у нас. Интересно…
          Трубка замолчала.
          –… Маляр и есть маляр! На горе Маура, значит, стоишь! «В дороге». «Все нормально». «Не беспокойся…» «Мне и одному без вас хорошо…»
          Сунь нос-то поближе к Кресту-то… Что уже не можешь отличить «Шминке» от красок «для наружных и внутренних работ»? Маляр! – трубка опять замолкла, а потом сказала ехидно, –… тогда Кирилл сказал Феропонту: «Вот здесь через 617 лет будет стоять маляр и  по телефону будет «пудрить мозги» единственному своему другу, вместо того, чтоб работать, работать и работать. Никакой надежды на удачу и озарение – только работа и работа!
          Маляр!
          … «У нас»?.. Это брат, не для межгородского тарифа…
           …У «них» шла столетняя война между Францией и Англией. Чтоб им обоим… А «у нас»?.. Это, какими глазами смотреть.
          После смерти Дмитрия Донского – тезки моего внука, Орда посадила на княжение его сына Василия. Саму Орду корежит и плющит от междуусобиц. А по правде-то у нас – в Великой Тартарии тоже бардак.
           Орда «крышевала» все княжества. Василий присоединил к Московскому  Бежецкий Верх – это верховья Мологи, Вологду, Великий Устюг, ранее совместно управляемые с новгородцам, которые ранее купил у Орды.
          «У нас»: Тамерлан воевавший с Тохтомышем находился в пределах Руси.
          Василий не стал платить дань Орде.
          Литовский князь Витовт – тесть Василия, разруливал заморочки от королевства Польского.
          Тевтонский орден, слава Богу, не давал им помириться, но все-таки они «сдружились против него»…
          Разброд, шатания, стрелки и разборки. Не поймешь: кто где, с кем и против кого дружит.
          Что-то надо делать, но никто не знает, что и как.
          Но как-то надо и из чего-то лепить государство, чтоб жить спокойно.
          Всем все до лампочки, как и сейчас. Но есть люди! Есть!
          Они видят – путь один: иметь хороший щит, острый тяжелый меч, руки, способные все это держать и голову, знающую для чего все это в его жизни.
          …Кстати, Швеции как государства ещё нет.  Такой же бардак и междусобойчики братвы. Это я про Рюрика вспомнил.
          Но нашли они… нашли, хоть и  датчанка, Маргариту, которая прекратила на время все это безобразие.
          «У нас» же звать умного и сильного неоткуда, да и нет таких под рукой. Надо выращивать своего.
          Как?..  Как не крути – путь один – всех пауков в одну банку.
          Все продвинутые пришли к  выводу – много мнений в одной стране и государстве –  смерть ему. Выход в единоначалии – «На земле, как на небе».
          Долой вече и «а я считаю» …иначе не видать полетов в космос.
          Не быть неистовым тогда в стране. Вся сила в разговор уйдет.
          Заметь, что тогда было легче –  не было такого профессионального класса – «а мы против…», как интеллигенция. Впрочем, единственно, что было хорошего тогда.
          …Хотя, ничего не изменилось до сего дня, только стало хуже: появилась все-таки эта – то ли прослойка, то ли прокладка, то ли пенка, то ли класс – в очечках, картавенький, с пузиком и надутой нижней губкой, обо все имеющая свое мнение, отличное от большинства и постоянно всем и всегда недовольная. 
          А гильотины стоят без работы…
          …Но в целом… все «у нас» хорошо. Никто ни о ком не беспокоится и не скучает… Митька стал внятно говорить букву «р». И слава Богу… Не то всякие мысли в голову лезут!»
          Трубка замолчала. Юрий улыбнулся и пошел к Кресту. 
          Действительно снизу цифры были подведены  краской не «для наружных работ».
          «Опять опоздал я!» – с ухмылкой подумал он. – «Когда здесь он был? Почему нет ни эскизов, ни работ об этом месте?..
          Одно то, что нет оцинкованных болтов на двенадцать – уже хорошо!»
          Установил этюдник… но что-то не ложилось. Не было того драйва, что недавно испытал у озера.
          Взял ватман и стал углем и карандашом делать наброски часовни, тропинки, уходящей куда-то вдоль неё.
          – Здорово! – услышал сзади шепот и обернулся.
          Стоял парень и девчонка, едва достающая ему до подбородка. Нелепая черная куртка на парне, из которой он явно вырос, огромные руки и могучие плечи, как-то не гармонировали с аккуратной фигуркой девчонки, опрятно и со вкусом одетой. Яркая голубая курточка, длинный шарф, небрежно брошенный на шею, плотные джинсы и высокие кроссовки, удачно дополняли восторженное выражение больших глаз, под пышной челкой.
          – Нравится? – улыбнулся Юрий.
          – Очень! – вздохнула девчушка, а парень насупился и подвинулся к ней ближе.
          Взяв новый лист, Юрий, чувствуя азарт, начал длинными штрихами, рисовать часовню. Быстро. Аккуратно. Убирая все лишнее среди окружения: часть деревьев, высокую траву справа от неё, невысокое дерево перед ней.
          Сзади была тишина.
          Юрий на тропинке нарисовал фигурку парня, умышленно нарушив пропорции, отчего часовня как бы поднялась, сделалась выше, больше, подавшись к верхушкам деревьев. Чуть сутулая фигурка человека, в коротенькой курточке казалась зависимой и маленькой.
          – Ой! Ты… Это ты, ведь, – раздался шепот сзади и тут же громкое сопение.
          Юрий быстро перед фигуркой нарисовал  силуэт в лихо сдвинутой назад шапочке и длинном шарфе.
          – Ой! И я! –  раздался смех.
          Казалось – длинная фигура прижимает к себе, защищая от огромной часовни, кого-то маленького и беззащитного.
          Юрий улыбнулся и коротким штрихом округлил живот у маленькой фигурки.
          – Ой! – раздалось сзади восклицание.
          Оглядев ребят, в углу вывел «Н», в ногах неё написал «2014. Август», хотел что-то добавить, но передумал.
          – Возьмите на память, – протянул ватман девчушке.
          – Сколько мы вам должны? – хриплым голосом спросил парень, глядя на покрасневшую девчонку.
          – Просто возьмите. Мне будет приятно, – сказал Юрий, доставая следующий лист, и быстро стал на нем рисовать портрет парня, насупившись серьезного, растерявшегося и лицо девчушки, удивленно-радостное с широко открытыми глазами.
          Подписав и его, он повернул лист.
          – Никогда бы не поверила, не увидев сама, что так можно уметь, – девчушка с восхищением смотрела то на ватман, то на Юрия, то на спутника.
          Опустив лист, Юрий дорисовал веснушки на портрете пигалицы.
          – А у меня не бывает веснушек! – засмеялась она.
          – Будут! Весной будут! – уверенно возразил Юрий и протянул ей лист. – Сложите вместе. Так  надежнее: вместе – не помнутся… не помнут.
          Ребята, постояв, пошли по тропинке, уходящей за часовню.
          Показалось интересным: две фигуры на закате идущие от часовни по тропинке, одна высокая и сильная, другая – то ли ребенка, то ли девушки, скрывающейся в темноте леса.
          Он вернулся к этюднику, но, раздумав брать кисти, сложил его и отнес к часовне.
          Почему-то пришла мысль: не ставить палатку, а переночевать прямо на верандочке.
          Расстелив на пол палатку, бросив наверх спальник, под голову рюкзаки, оглядев место ночевки – остался доволен.
          Поставив несколько свечей в часовне, взяв горелку, котелок, кружку, кофе, пошел к спуску за камнем – провожать солнце.
          Вглядываясь в даль, включил диктофон. Звуки колокола успокаивали.
          «Тинь-нь-нь… Тинь.. Ум-м-м… Дан-н-н…Ум-м-м…»
          «Куплю Наташке кольцо с голубым сапфиром», – неожиданно пришла мысль. – «Хоть какая-то польза от этих денег. Хватит ли? С большим голубым сапфиром».
          Он представил это кольцо на руке у Наташи.
          Вдруг вспомнился тот рисунок – «у окна» и неожиданно стало понятно: почему он его продал. Это была «фотография», а не «рисунок художника».
          Вернее не так – «для него это был не рисунок», а для Сереги – рисунок, поскольку он не мог наблюдать натуру. Она – не общедоступна.
          «Господи! Так так всё – что мы пишем. Все для кого-то недоступно и от этого для него это – картина. Отсюда и все фантазии и сюрреализм – для кого-то жизнь или плод фантазии для другого – произведение. Малярство! Какофония! Графоманство!
          Потому что нет… Нет мнения автора. Нет загадки. Нет ключа, который можно тут же взять и открыть дверь. «Дверь». «Дверь всегда открыта». Зачем нужна всегда открытая дверь? Чтоб зритель, слушатель, читатель знал, что где-то есть ключ? Ключ от всегда открытой двери? А автор?
          …Да не знаю я откуда эта волна. Не знаю, но вижу. Давайте вместе… «Вместе, когда весело…»
          А как?»
          Вдруг вспомнились уже забытые слова первого учителя: «Чтоб научить стрелять учитель должен смотреть по одной линии с учеником, и не нагибать его голову, а  направлять винтовку в выбранную цель…» «Цель». «Винтовку». Оружие, инструмент.
          Мысли путались, казались новыми. Вспомнились «веснушки» на недавнем рисунке. «Парус!» Точно! Это же было у Катаева. Что и как не помнится, но память сохранила, что вся картина преобразилась после того, как художник белой краской бросил на полотно парус. Столько лет память хранила этот эпизод, чтоб вот сейчас, здесь, бросить его на помощь.
          Юрий закрыл глаза, стараясь вспомнить подробности.
          «Море есть, а шаланды нету…» Точно! Именно так – «море есть, а шаланды нету…».
          Вот и на том рисунке – все было, кроме смысла. Не было: ради чего он был.
          Для Сереги – был. А для меня? Если я рисовал для него – то все просто и все так и должно быть: упорство, техника, мастерство, навыки, школа, имя… хорошие краски, кисти, холст… А если для себя и только одного зрителя? Только одного!»
          Юрий вспомнил рисунок.
          «Все так. «Школа»! Чего нет? Ключа для зрителя!»
          Он опять представлял ту ночь, Наташу, себя, город за окном, её взгляд, полный грусти…
          «Кольцо!» На руку надо было надеть кольцо. И я мог это сделать. Не догадался. И мог надеть на любую руку. И пусть зритель расшибает головой стену: «Вдова! Замужняя женщина. Где она? У кого она? Почему обнажена? О чем думает?
          А я и сам не знаю! Вот!.. Вот тогда это картина. А Серега увидел. Он увидел в картине это кольцо. Он понял, что Наташа решила стать моей женой тогда – у того окна. Он увидел потому, что рисунок был хорошей фотографией.
          …И напился поэтому.
          …А может, он увидел больше? Увидел, что Наташа уже приняла решение?
          По руке, обнимающей плечо? Или по чему-то другому?
          Почему же я тогда не увидел и не понял? Был занят фактурой натуры?
          Серега смотрел на Наташу, а я на сюжет?»
          Юрий встал и посмотрел в сторону часовни.
          Лес темной стеной стоял сзади её. Сквозь темное стекло был виден внутри слабый огонек.
          «Вот ещё один сюжет. Все просто и понятно. Как у Левитана «Над вечным покоем». Однако десятки эскизов рисунков, проб… Все просто и понятно! И годы… Техника, чувство красок, объема, перспективы… И что ещё?
          В чем секрет натюрморта? В чем секрет картины, на которой букет сирени?»
          Он достал фотоаппарат и стал снимать часовню, приближаясь к ней.
          Подойдя к камню, положил руку на «отпечаток следа».
          «Мала нога-то была у вас, Преподобный Кирилл…»
          Проверив, прогорели ли свечи, Юрий стоял в часовне. Здесь казалось, что на улице уже наступила ночь. Чуть светлый проем двери указывал выход.
          «Вход – выход». Он вышел, постоял и закрыл дверь.
          «Натянет влаги за ночь», – подумал грустно. Отошел в сторону камня покурил и стал устраиваться на ночь.
          …Проснулся с чувством необычного и какой-то легкости. Ощущения были знакомыми и забытыми. Казалось, что в детстве он так просыпался в свой день рождения. Ощущение чего-то предстоящего нового и неожиданного было радостным.
          Солнце уже было близко к восходу. Он повернулся в спальнике и посмотрел в его сторону.
          Порыв теплого ветерка был неожиданным. Ему показалось, что мимо него по тропинке кто-то прошел легко и быстро. Он стал смотреть на камень, ему представилась на его вершине фигура девушки. Она стояла, вытянув руки к солнцу, которое ещё не показалось над горизонтом. Выше хорошо были различимы темные тучи. С первыми лучами солнца она развела руки в сторону, став похожей на летящую птицу.
          Слева от камня Поклонный крест стал как бы выше. Отсюда хорошо была различима в его основании дата, обведенная белой краской. Казалось, что он – тень стоящей девушки.
          Вся её фигура, выражала напряжение, готовность взлететь навстречу и солнцу, и тучам.
          Юрий боялся пошевелиться, спугнуть, разрушить видение.
          «Крылья! Её руки – крылья».
          Солнце ударило потоком света. Он зажмурился.
          Открыл глаза – девушки не было.
          Быстро выбрался из спальника и босиком по холодной тропе подошел к камню.
          Солнце уже взошло.
          Положил руку на камень. Он был теплый. Посмотрел на «след»: «А вот сейчас – похоже…»
          Отпечаток небольшой ступни был будто оплавленный… и теплый.
          Схватив этюдник, поставив его рядом с входом в часовню, стал быстро писать то ли видение, то ли  увиденное.
          Убирая все лишние детали, он тщательно прорисовывал: тропинку, камень, Поклонный Крест, фигуру девушки, её белое одеяние, золотистые волосы, руки, раскинутые по сторонам, лучи солнца, бьющие откуда-то снизу, темные тучи, которым какая-то сила не дает опуститься на землю…
          Солнце закрыли тучи.
          Юрий сел на ступеньки крыльца, глядя на холст.
          «Вот куда… и кому это показать? И, главное, зачем? Что здесь? Зачем?»
          Он встал, посмотрел на закрытую дверь и открыл её.
          Взял телефон и позвонил Наташе. После ответа включил запись с диктофона.
          – Что это было, Юра? – спросила она, сонно.
          – Не знаю. Какой-то гимн, а может песня. Тебе понравилось?
          – Очень! Просыпаться под такую мелодию очень хорошо. У тебя все в порядке?
          – Да. Как у тебя? Скучаешь или рада, что меня нет?
          – Скучаю. У меня для тебя новость. Сядь, если стоишь, и обопрись на что-нибудь, – Наташа рассмеялась.
          Юрий опять сел на ступеньку.
          – Вчера были ребятишки. Сплетничали о тебе и знаешь что оказалось?.. Ну, спроси! Скажи что «сдаешься».
          – Сдаюсь. И что же оказалось?
          – Весной ты будешь дважды дедом. И будет у тебя два внука… Может быть даже в один месяц… Вот! Ты живой?..
          Юрий, улыбаясь, смотрел на камень.
          – А почему «внука»?  А когда внучки? Значит, ты будешь скоро бабушкой?
          – Кому «бабушкой», а кому и…
          Точно, все нормально? Бросай курить. Ты нужен будешь ещё долго.
          Юрий засмеялся.
          – И нет ничего смешного.
          – Я подумал, что конец  хвастовству Сереги. А то уже надоел – «наш Митька», «наш Митька»… Хорошие гонщики всегда обгоняют на поворотах… Они что – сговорились.
          – Нет! Так получилось. Они друг другу, даже, не говорили. Просто, говорили о тебе, потом у них вырвалось. И понеслось… Сидели допоздна.
          Ты когда домой?
          – До весны успею! – засмеялся Юрий.
          – Включи ещё раз. Я усну. Ты на часы-то смотрел?..
          Юрий поднялся на звонницу, положил телефон на пол.
          ««Тинь-нь-нь… Тинь.. Ум-м-м… Дан-н-н…Ум-м-м…»
          Огляделся, взялся за язык: «Даммм-м-м-м… Даммм-м-м-м… Даммм-м-м-м…»
          Прижался лбом к нему, чувствуя его вибрацию.
          Тучи, закрывшие солнце, подгоняемые ветром, закрыли все небо. Редкие капли дождя звонко ударили по крыше.
          «Внуки. Два. С одной стороны хорошо. С другой – первенство. Соревнование. А девчонки пойдут… А если ещё и ума нет? Нет! Без внучек такую ситуацию не разрулить!» –  думал он, собирая этюдник и укладывая рюкзак.
          Поставил свечи: «Пусть у всех все будет хорошо! Глупо и неуклюже это, но пусть будет мир! Зачем проверяешь на твердость духа? Странно все это! Но надеюсь – знаешь, что и для чего делаешь!»
          Юрий перекрестился и опять сел на крыльцо.
          Хотел позвонить Сереге, но передумал, решив, что позвонит, когда примет решение: «Куда дальше?»
          Убедившись, что свечи прогорели, набросил рюкзак. Посмотрел на большую бутыль воды: «Отвезу ему. Вот, когда он здесь был? Ничего, ведь, не говорил. Тихушник!»
          …Машина одиноко стояла на стоянке. Сухой квадрат асфальта рядом говорил о том, что джип уехал совсем недавно.
          «Вот где тебя болтало? Видел ли меня? Почему не подошел?» – разозлился Юрий, обходя и осматривая машину.
          «Тявк!» – приветствовала она его и снятие сигнализации.
          «Уехал, даже не пнув по колесу», – с обидой подумал Юрий, обратив внимание на этот одиночный возглас, говорящий, что в его отсутствии сигнализация не срабатывала.
          Увидел листочек бумаги под щеткой дворника.
          Листок был вырван из блокнота. На нем ничего написано не было. Повертев его в руках, посмотрел на свет – ничего. Решил, все-таки, сохранить. Вынул документы, наткнулся на Серегину визитку  и сунул его за неё: «Опоздать что – говоришь? Живет Некто – говоришь?  Тучи с запада? А с востока как?»
          Новая волна ветра с дождем пробежала по площадке.
          Взяв атлас, Юрий сел под крышу и стал рассматривать дороги.
          «Есть ли в Кириллове ювелирный магазин?» – думал он. – «Скорее всего – есть. Может не быть детской больницы, а ювелирный магазин… О! Как без ювелирного магазина в славном городе Кириллове?
          Если поднажать, то к вечеру можно быть на берегу Ладоги.
          А там глядишь и Лахденпохья, шхеры, костер… братья, богатыри…
            Смотреть на воду, зная, что там Валаам…            
          …Или навстречу солнцу. Макарьевский…  А там недалеко и Светлояр у реки Люнда.
          А вдруг!.. И я тут – как тут! Здравствуй, славный город Китеж!
          Или на север? Или в Ростов, а там и к дому ближе и…
          Нет. Сначала за кольцом».
          Он сел в машину.
          Дождь, как будто только дожидаясь этого, забарабанил по крыше.
          Осторожно выбравшись на дорогу, свернул направо.
          Потоки обрушились с неба. Ветер бросал пригоршни воды в лобовое стекло. Волны, бегущие по нему, выстраивали замысловатый таинственный орнамент, разрушаемый яростью набегающий на них щеток. Но, следом за ней они образовывались вновь и вновь, подгоняемые вверх набегающим потоком воздуха.
          –Что опоздал?.. Мы успели: в гости к Богу не бывает опозданий! Так что ж там ангелы поют такими злыми голосами?! ...Да, за что же вы так осерчали-то?..
          ...Или это колокольчик весь зашёлся от рыданий...
          ...Не опоздали... – запел, улыбаясь, глядя на них, Юрий.
          С трудом достав телефон, он включил на полную громкость запись и бросил его на пустое соседнее кресло.
          «Тинь-нь-нь… Тинь.. Ум-м-м… Дан-н-н…Ум-м-м…»
          Машина, скользя вниз по крутому виражу с горы к Кириллову, плыла, как бы в воздухе, едва касаясь дороги…
          …А через несколько дней, на рассвете, в день иконы Богородицы «Неопалимая купина»  Часовню преподобных Кирилла и Ферапонта Белозерских и все, что было внутри, уничтожит неизвестно почему и как возникший пожар… а колокол расплавится, смешав свое тело с её останками!..