Цыганский дом

           Ночь – это не просто отрезок времени, когда темнота опускается на города, посёлки городского типа и деревни, это не просто кусок циферблата, украшенный россыпью звёзд, не сгущение тёмно-синих и пятна титановых белил. Ночь – это то время, когда происходит всё самое таинственное, неведомое и неизменно невероятное. Вспомните, сколько эпизодов и историй затрагивали то, что невозможно объяснить разумом и все из них, ну или хотя бы подавляющее большинство происходили под светом луны и звёзд.
           Возможно, происходит это потому, что ночью боги или те, кто управляет незримым провидением, спят, ведь ночью мир живёт совсем по другим правилам, нежели днём. И, может быть, в солнечном свете, заливающем всё вокруг, кроется чуть больше, чем просто кучка неведомых частиц, зависших в пространстве.
           Что, если Солнце – это глаз того самого создателя и скульптора нашего с вами мироздания? И именно поэтому невозможно смотреть на солнце бесконечно долго, а те, кто с этим утверждением не согласен, попросту слепнут от неземного величия этого создателя. Что, если закат – это время, когда Он засыпает, а рассвет – время пробуждения? Или же, если учёные не врут, а Земля действительно не имеет отношения к гигантским китам, слонам и черепахам, может с наступлением сумерек Он просто разглядывает другую часть планеты?
           Так или иначе, в отрезок времени, именуемый ночью, взор этого первооткрывателя и первосоздателя отворачивается от всех нас, позволяя темноте разлиться по всем самым маленьким щелкам вашего окружения или, возможно, воображения. Позволяя другим правилам воцариться вокруг тебя, меня, каждого из нас. А может быть, Солнце – это вовсе и не око незримого, но как тогда объяснить, что всё самое таинственное происходит ночью? Преимущественно ночью, хочу сказать?
           ***
           - Ты сошёл с ума, поручи это кому-нибудь ещё – проскрипел усатый мужчина в видавшем виды пальто, прожженном близ лацкана сигаретой.
           - Фергюс, там пропадают люди! Оскар пропал там, я сделаю это самостоятельно – с нотой возмущения и раздражённости в голосе ответил ему мужчина в похожем пальто, но более ухоженном.
           На груди мужчин висели серебристые значки, которые носили только два типа людей в этом городе – дети, вооруженные игрушечными пистолетами, дубинками и наручниками и те, с кого они брали пример – криминалисты.
           Где-то на окраине города N инспектор по имени Кеннет О’Брайан жарко спорил со своим соседом по отделу.
           - Это дело не могут раскрыть уже почти полгода - усатый мужчина не успокаивался, - никому не удалось найти даже малейшей зацепки.
           - Я не стану сидеть сложа руки и ждать пока пропадёт кто-нибудь ещё, Оскар… - начал говорить инспектор О’Брайан.
           - Оскар попросту сбежал, он же сам рассказывал, как сильно проигрался кому-то на днях и что он должен кому-то чуть ли не несколько тысяч – сказал Усатый, уже рассержено, - я напишу начальству рапорт, чтобы тебя отстранили от расследования.
           - Пиши что угодно, я не отступлюсь – сказал Кеннет, смахнув ручку со стола в чемодан, - лучше пожелал бы мне удачи.
           - Ты самый законченный идиот из всех, кого я знаю – сказал Усатый, - нельзя так.
           - Можно, Фергюс, можно – сказал Кеннет и пошёл к выходу.
           - Эй! – окликнул его Фергюс.
           Кеннет остановился и слегка развернул голову.
           - Удачи, жду тебя утром в отделе – сказал инспектору товарищ, - береги себя.
           - Обязательно, Фергюс – сказал Кеннет, - до завтра.
           ***
           - Доктор Питерсон, как состояние пациента? – спросил мужчина в очках и белом халате у молодого врача, стоящего возле толстостенного стеклянного окна.
           - Всё также, бредит – ответил доктор.
           - Вы установили запись за ним? – спросил мужчина в очках.
           - Да, его пишут – ответил Питерсон, - правда разумного в этом всё равно мало.
           ***
           В каждом городе есть дома, которые окутаны легендами и мифами, беспокойными слухами и шепотками во тьме при свете свечи или горящей металлической бочки. Дома пропитанные насквозь дурной славой, дома, где из-за каждого угла пахнет тем, о чём не хочется вспоминать, дома, которые даже после сноса не позволят жить на насквозь почерневшей земле.
           Окраина города N. Практически вплотную к Баффл-стрит, артерии, ведущей куда-то в глубины районов и паутин улиц, под цифрой 27, выписанной углём на кирпичном заборе, стоял Цыганский особняк. С цыганами этот дом связывало мало что, собственно, никто из ныне живущих цыган то в нём никогда и не видел, но почему-то из кулуаров истории рукой провидения было вытянуто именно такое название.
           Кто-то говорил, что этот дом построил цыганский барон или король, так или иначе, могущественный человек, наделённый властью и безжалостной дланью. Дом он выстроил на человеческих костях и рабском труде и, говорят, затхлый воздух в том, что осталось от горделивого здания не от ржавчины, насквозь проевшей даже самые прочные перекрытия, но от крови, которой умывались мраморные плиты полов и перекрытий. И неудивительно, что это осиное гнездо брали штурмом.
           В этот момент зачастую кто-то перебивает рассказчика, утверждая, что этот дом был здесь всегда, с самых начал времён, с самого основания того, что мы называем городом N, уже тогда он был предан забвению. Без причин и следствия, без объяснений и самого маленького намёка на смысл, уже тогда он был брошен и насквозь пропитан тьмой и тенями, в которых растворялся свет самых могучих фонарей. Что уже потом в этом доме поселился барон и совершенно неизвестно, цыганский или нет. Но долго он не прожил, а пропал, исчез, канул в пучину, растворился в тенях дома. И до сих пор его не нашли, а призраки бродят по мраку, который не пропадает здесь даже днём.
           Кто-то ещё говорит, что цыганским домом особняк назвали из-за бездомных, которые остаются в залах на ночлег, а аура, атмосфера – всё это чушь. И плохой запах в таких местах – обычное дело, да и вообще какая разница, почему так назвали это место? Обойди ты его стороной и всё, делов то.
           - Делов то – так и говорят все люди, обходящие здоровенный краснокирпичный особняк.
           Но есть что-то в этом месте. Я называю это феноменом сбитого голубя, тебе одновременно хочется никогда его больше не видеть, но и что-то внутри тянет тебя бросить ещё один взгляд, чтобы ужаснуться ещё раз. Снова и снова, тебе хочется взглянуть, увидеть, почувствовать этот страх, этот ужас, эту неприязнь. Вспомните это чувство. Именно оно преследует всех, идущих мимо особняка. И желание войти, раствориться в этом тьме. Гнетущее желание, томная страсть, каплями яда проникающая куда-то под рёбра. И хоть слывёт это место ночлежкой, не каждый возвращается оттуда после ночлега. Но каждому хочется прийти, попробовать, рискнуть. Не каждое ощущение готово сравниться с этим ядом, проникающим под твои рёбра. То, что может убить тебя, но так прекрасно в своей смертельности.
           ***
           Инспектор О’Брайан сделал всё возможное, чтобы стать похожим на бездомного, что, к слову, непросто для человека, привыкшего принимать душ по вечерам и болеутоляющие при головной боли. Надев самое старое своё пальто и слегка треснувшие на заду брюки, он взглянул в зеркало. Нет, не то.
           Достав из холодильника сало, инспектор начал натирать им жидкие чёрные волосы, придавая им неухоженный лоск и презрительный блеск. Достав из мешка немытые клубни картофеля, он начал растирать засохшую грязь по открытым частям тела, особое внимание уделяя ладоням и большому пальцу, торчащему из специально прорезанной дырки в старых мокасинах. Он взглянул в зеркало. Нет, всё равно мало.
           Откусив от наскоро ощипанной луковицы объёмный кусок, он принялся оглядывать помещение в поисках реквизита, способного дополнить образ. Не найдя ничего, инспектор открыл холодильник, где и нашёл решение. Натерев себя селёдкой и вылив на грудь пятно технического спирта, он подошёл к зеркалу.
           - Вот теперь, пожалуй, похож – сказал про себя Кеннет О’Брайан.
           ***
           - Доктор Беккерс, старик попросил листы и ручку – сказал молодой врач, подходя к врачу в очках.
           Доктор Беккерс внимательно рассматривал историю болезни старика, поступившего утром минувшего четверга. Сильнейшее истощение, редкий пример того, до чего может себя завести человек или существо, бывшее человеком. Галлюцинации, вызванные неизвестными причинами, больной нёс несусветную околесицу, когда его нашли. И даже попав на больничную койку, он продолжал рассказывать о своих миражах.
           - Принесите ему листы, только вместо ручки дайте мягкий маркер, ещё не хватало, чтобы он себе навредил – сказал доктор Беккерс.
           - Как скажете, сэр – молодой врач вышел.
           ***
           Особняк был выстроен из красного пустотелого кирпича, такого, что обычно используют реставраторы. Из кирпича были выполнены многочисленные филёнки с профилировками, арки и даже балясины, которые должны были поддерживать перила балкона. Из стен выступали полуколонны, увенчанные символическими капителями. Вручную выточенный из кирпича руст, замковые камни над арочными окнами, всё говорило о том, сколько пота пролито над одним только фасадом дома.
           Окна, будто тысячи глаз смотрели из каждой стены дома и, казалось, что за жильцами дома можно было бы наблюдать, как за грациозными рыбками в аквариумах. Дверь крыльца, над которым возвышался балкон, увенчанный мезонином, никогда не закрывалась.
           Прямо напротив входа расположена шикарная парадная лестница. Тут и там витиеватая вычурная лепнина, наборный паркет и прекрасные фрески на потолках, выполненные в стиле византийских мастеров. Центральная двухсветная зала переходит в лестницу, ведущую на второй этаж, увенчанный круговым балконом, поддерживаемый греческой колоннадой. Двери, украшенные витражными стёклами, сквозь которые проливается свет из окон, но даже этот свет не способен развеять ту тьму, которой пропах сам воздух.
           И присмотревшись, когда взгляд привыкает к бесконечному разнообразию декора и украшений, ты начинаешь видеть тление особняка. Кое-где протекает кровля, которая хотя и сделана на первый взгляд добросовестно, но не способна сдержать потеки дождевой воды начинающие пожирать стены и потолки. Где-то в углу оборваны шелковые обои, в банных комнатах раздроблена итальянская плитка, стекла покрыты трещинами, окна разбиты, а углы многочисленных комнат давным-давно стали пристанищем для грязи и насекомых.
           Загадка дома – это кабина лифта с двенадцатью кнопками, хотя в доме имеется всего 3 этажа. Сразу за парадной, в узком предбаннике есть давно почившая щитовая. Её устройство старо, но в то же время кондово и надежно, пусть и ежу понятно, что все обесточено. И невозможно определить, куда ведёт шахта лифта и сколько действительно там работало когда-то кнопок, многие из которых уже оплавлены или просто пожелтели от старости.
           Посреди одной из комнат лежал огромный почерневший железный лист, в котором бездомные жгут костры. Потолок в этой комнате насквозь прокопчён, а от наборного паркета остались лишь щепа и маленькие обломки в дальних уголках. У стены, противоположной разбитым окнам валялись кем-то оставленные матрасы, на одном из которых сидел инспектор О’Брайан, кидая куски паркета в разожжённый им костёр и согревая ладони купленными по пути чебуреками. Просто потому, что они идеально повторяют контуры ладони.
           ***
           - Кто здесь? – из-за дверного проёма показалась седая голова старика.
Инспектор, успевший немного задремать, встрепенулся и вспрыгнул на ноги, пытаясь нащупать табельный пистолет. Оставшийся в кобуре, которую бездомным иметь не положено.
           - Ни с места! – закричал инспектор, угрожающе подняв указательные пальцы, вытаращенные в позе пистолета.
           - Ты рассчитываешь пристрелить меня пальцем? – проскрипел старик и вошёл в комнату, - места всем хватит.
           Его исхудавшее тело прикрывало холщовое рваньё и пыльный плащ. Лицо было неестественно тёмным, зрачки отдавали белесой и краснотой одновременно, а над щеками провисала кожа. Рот его скрывался за пепельной бородой, над правой бровью было рассечение с закоптившейся кровью. Левая рука старика потрясывалась в нервном тике, а взгляд был наполнен пустотой. Сильный запах алкоголя ударил в нос инспектора.
           - Не умираешь сам, дай умереть другому – проворчал старик и приземлился рядом с инспектором, - ты не похож на бездомного, что ты здесь делаешь?
           - Я? Я… - замялся О’Брайан.
           - Да, ты. Тебе рано умирать, зачем ты сюда пришёл? – спросил старик.
           Его зрачки были пусты, но своей пустотой они словно смотрели сквозь мужчину, а может быть даже чуть глубже. Он смотрел не моргая, не изучая и не разглядывая. Казалось, что бездомный старик и без того знал всё о своём соседе. Внезапно его рука перестала трястись. Откуда-то с потолка упала капля воды, разбившись об пол с душераздирающим треском.
           - Уходил бы ты отсюда, неча тебе здесь делать, оставь старика умирать – проскрипел старик, и взгляд его переместился на пламя.
           - Отчего ты собрался умирать, старый? – спросил О’Брайан.
           - Вот я и говорю, нездешний ты, не наш – старик вздохнул, - они заберут меня. Заберут так же, как забрали Иво, как забрали Берта, как забрали Оскара.
           - Ты знаешь Оскара? – инспектор встрепенулся.
           - Конечно знаю, он был хорошим человеком, редким человеком, не таким, как другие – проскрипел старик, - жалко, очень жалко.
           - Что ты знаешь о нём, куда он пропал? – спросил О’Брайан.
           - Его забрали. И меня заберут – сказал старик и его глаза блеснули в свете пламени.
           Во дворе что-то загремело. Инспектор вновь полез туда, где обычно висит кобура и, не найдя её, едва слышно выругался. На лице старика промелькнула улыбка.
           - Сидите здесь, я сейчас – сказал инспектор и осторожно вышел из комнаты, направившись ко входу.
           ***
           - Он продолжает бредить? – спросил доктор Беккерс.
           - Да, всё также говорит о «них» и о том, что его хотели «забрать». А кто и куда – не объясняет, нелепица какая-то – ответил Питерсон.
           - Вы дали ему маркер и листы, как он просил? – спросил Беккерс.
           - Да, но пока что он не нарисовал ничего членораздельного. Какие-то каракули, словом, художник из него получился бы – сказал молодой врач, усмехнувшись.
           - Попробуйте проанализировать то, что он «рисует», я пока с ним побеседую – очки мистера Беккерса отбросили блик от электрического света лампы.
           ***
           - Только зря спускался – проворчал О’Брайан и, войдя в комнату, вскрикнул – какого чёрта!?
           В комнате не было и малейшего следа старика. Инспектор прошёлся по дому, но не нашёл ни следов на пыльной крошке, ни малейшей зацепки, говорившей о ночном госте.
           - Он не мог пройти мимо меня. Да и не мог же он мне померещится – мысли кружились в голове инспектора.
           В конце концов, не найдя ни души в измученных залах особняка, он снова вернулся к костру и опять сел на матрас. Прохладный ветер, гуляющий по коридорам, поддел его за одежду и заставил поёжиться. Кто бы ни был архитектором этого особняка, он явно не думал о том, что людям должно быть тепло в нём.
           Казалось, что костёр, разожженный на железном листе, перестал греть. На всякий случай О’Брайан подбросил ещё деревяшек в пламя, отчего света в комнате стало чуть больше, но тепла от этого не добавилось. Сквозь разбитое окошко был виден серп луны. Инспектор вытянул указательный палец и прислонил к серпу. Луна старела. Закутавшись поглубже в свои одежды, инспектор снова начал молчаливо наблюдать за пламенем.
           ***
           - Они хотели забрать меня, также как забрали Иво, Берта и Оскара. Оскар, зачём он туда пошёл? – сказал старик, сидя на полу, рядом со своей койкой.
           - Кто это такие? – вежливо поинтересовался доктор Беккерс, - кто они и куда их забрали?
           На глазах старика выступили едва заметные слёзы. Про себя доктор Беккерс отметил, что никогда раньше не видел таких глаз, покрытые небольшой белесой, они казались невозможно пустыми и в тоже время, они проникали куда-то вглубь тебя, раздирая все твои помыслы насквозь.
           - Они забрали, забрали их – продолжал сокрушаться старик, - бедный, бедный Оскар.
           С каждым повторением фразы, старик сокрушался всё сильнее и сильнее.
           - Доктор Питерсон, позовите санитаров, больному нужно успокоительное – громко сказал доктор Беккерс.
           - Что же с тобой произошло? – задумался он, поправляя за дужку очки.
           ***
           - Кеннет, что вы тут делаете? – раздался голос в комнате.
           Инспектор О’Брайан вздрогнул и открыл глаза. Костёр едва тлел, и в силуэт человека различался с трудом. Несколько раз моргнув, Кеннет присмотрелся к пришельцу. Из теней и бликов костра вырисовывалось лицо старого знакомого, которого О’Брайан не видел невероятно давно. Оскар.
           - Оскар? Ты живой? Я думал, ты пропал!? Как? – язык инспектора заплетался.
           - Конечно, я же стою здесь, перед вами – ответил Оскар, - что вы тут делаете? Вы тоже решили прийти на приём?
           - Приём? Какой приём? – спросил О’Брайан.
           - Бросьте, никто сюда просто так не приходит, пойдёмте, я уверен вам будут рады – сказал Оскар и вышел из комнаты.
           Инспектор проводил его взглядом и сорвался вслед. Костёр окончательно потух. Откуда-то с потолка вновь упала капля, вдребезги разбившись, теперь уже об раскалённые угли.
           - Идёмте, нам сюда – подозвал Оскар инспектора, ведя к лифту.
           Луна отбрасывала пятно света на мозаику, выложенную над дверьми лифта. Несмотря на то, что краска местами осыпалась, но в мозаике по-прежнему узнавалась фигура птицы с зелёными глазами, изображённой на белом фоне в символическом круге. Из кабины лифта слегка источался тусклый свет.
           - Да, мне тоже нравится птичка – сказал Оскар, - заходите, ну же.
           Они зашли в лифт. Происходящее казалось нереальным и каким-то странным.
           - Быть может, я сплю? – подумал инспектор, но тут Оскар случайно задел его локтём.
           - Ой, извините, я не хотел – сказал Оскар, после чего нажал на пожелтевшую кнопку с изображённой на ней девяткой.
           ***
           С исполинских сводов на огромных чугунных цепях свисали тяжёлые фонари, налитые глубоким, зелёным светом. Сотни фонарей, чуть выше и чуть ниже, они опасно раскачивались из стороны в сторону, однако ни один не задевал другого. Едва слышный скрежет и лязг металла разливался, отражаясь от исполинских сводов, перебиваясь мистическим светом и невесть откуда берущимся ветром, раскачивающим из стороны в сторону саму залу.
           До ушей Кеннета донеслись звуки вальса, но не такого вальса, под который танцуют на свадьбах или в пышных залах богато драпированных приёмов. Если бы люди танцевали вальс на кладбище, то он играл бы там. Эта разрывающая душу музыка, тяжёлая и гнетущая, но в то же время удивительно манящая и совращающая. Музыка, готовая преследовать тебя даже в те моменты, когда ты захочешь сбежать от её загробных нот.
           Кеннет обернулся – Оскар пропал, как тот старик из особняка, как будто не было его вовсе. Судорожно вздохнув, он сделал шаг в сторону зала.
           ***
           - На что это похоже, доктор Беккерс? – спросил Питерсон.
           - Не знаю, как по мне, так всё это сплошь невразумительные каракули, впрочем, если посмотреть вот так, то после пары литров спиртного, я бы сказал, что это похоже на фонарь или вроде того – ответил Беккерс.
           Старик в палате резко обернулся, словно услышав слова врача, находящегося за зеркалом.
           - Он нас слышит? – спросил Питерсон.
           - Исключено, в этом помещении такая звукоизоляция, что здесь хоть футбольный матч устраивай, ничего не услышишь – ответил доктор Беккерс.
           Старик продолжал сверлить белёсыми зрачками зеркало.
           - Фонарь – шепнул он, едва шевеля губами, после чего, будто испугавшись своих слов, резко развернулся и принялся ещё быстрее чертить что-то маркером на бумаге.
           - Вы это слышали? – спросил доктор Питерсон.
           - Его пишут? – ответил вопросом Беккерс.
           - Конечно – сказал молодой врач.
           - Включи мне последние секунды – сказал Беккерс, не отрывая глаз, от пациента.
           Молодой врач поспешил к записывающей аппаратуре. Возвратив запись на несколько десятков секунд назад, он нажал на воспроизведение. Чистый эфир, мушки помех, гул тишины. Ничего.
           - Фонарь – проскрипел едва слышный голос старика в динамике.
Питерсон сглотнул.
           - Как? – теперь уже доктор Беккерс был несколько растерян, - он же не мог нас слышать.
           В дверь раздался стук. Интерн приоткрыл дверь.
           - Мистер Беккерс, там посетитель. Говорит, что он криминалист, О’Брайан, кажется или что-то в этом роде – сказал он.
           - Одень его в медицинский халат, пусть войдёт – ответил Беккерс.
           ***
           Над мраморным полом парили люди. Нельзя было сказать, что они танцуют, вальсируют или просто перемещаются, они словно были чуть вознесены над плитами и каждое их движение было преисполнено грацией и изяществом. Воздушные платья дам и строгие костюмы кавалеров, изгибы тканей и искрящаяся страсть, мерцающая меж партнёрами. Попадая во всем известный ритм, они заворачивали мрамор в ураган, насыщенный ярким зелёным светом, который при этом, нисколько не освещал их самих.
           Зелёный свет, О’Брайан присмотрелся и понял, что не видит ни одного лица. Там, где у людей начинается шея, у всех посетителей таинственного бала сверкал свет, мучительное зелёное пламя, гуляющее в огромных нависающих фонарях. Казалось, что это сами фигуры состоят из света, но при этом они не светили, не кидали теней и не освещали друг друга. Словно стая светлячков в мрачном сумраке, они кружились в своей бешеной пляске. В воздухе витал приторно сладкий запах, свет и цвет, кажущиеся символами жизни и цветения – всё в один момент перевернулось.
           - Поприветствуем нашего нового гостя, аплодисменты нашему гостю! – на другом конце зала с каменного кресла, более напоминающего трон, встал мужчина.
           - Аплодисменты нашему гостю – произнесла толпа.
           Если бы лица этих людей были бы видны, они наверняка улыбались бы. Кеннету казалось, что они и без того улыбаются, но именно сейчас эти улыбки не радовали его. Как излишняя вежливость или излишняя сладость, это настораживало и сжимало что-то под селезёнкой. И тем не менее, Кеннет шёл сквозь зал, навстречу мужчине, воздавшему приветствие.
           - Зачем я туда иду? – думал он, но продолжал идти.
           Мужчина улыбался своей ослепительной белой улыбкой, на его лице не было зелёного сияния. Это был статный араб, ростом едва ли не под два метра, одетый в мантию, из под которой выглядывало странного вида одеяние. Из под мантии бросился маленький зелёный блик. Доспехи. Ладони араба были перемотаны бинтами или чем-то отдалённо их напоминающим, на голове красовался тюрбан тёмного цвета, в центре которого была приколота миндалина изумруда.
           Кеннет продолжал идти навстречу арабу. Краем глаза среди фигур с зелёным свечением, он увидел Оскара. Его голова также светилась, будто свет насыщал её изнутри и разрывал кожу в области грудины, где свечение было особенно сильным.
           В зале повисла тишина. Вальс продолжал свои ритмы и волнения, но его будто не существовало для почтенной публики, наблюдавшей за пришедшим, идущим навстречу распростёртым объятиям хозяина банкета.
           ***
           - Ваша фамилия, я полагаю, О’Брайан? – спросил доктор Беккерс у мужчины, вошедшего в кабинет.
           - Кажется, ваш интерн что-то напутал, я ищу своего напарника по фамилии О’Брайан, я слышал, что вы нашли бездомного рядом с тем домом, мне бы очень хотелось задать ему пару вопросов – сказал мужчина.
           - Думаю, он не совсем в том состоянии, чтобы отвечать на вопросы, вас, простите, зовут? – сказал доктор Питерсон.
           - Фергюс. Зовите меня просто Фергюс – ответил мужчина.
           - Фергюс – сказал Беккерс, - больной находится в состоянии бреда, единственное, что он говорит – это то, что всех «забрали» и что-то про фонари.
           - Фонарь – раздался шепот старика на записи.
           - И, тем не менее, могу я попытаться задать ему пару вопросов? – спросил Фергюс.
           - Мы посмотрим, что можно сделать – ответил Доктор Беккерс.
           ***
           - Я приветствую вас – сказал араб Кеннету.
           - Мы приветствуем вас – вторила ему толпа позади.
           Инспектор заворожено смотрел на лицо араба. Безупречное лицо, каждый мускул на его смуглом лице был заботливо выточен величайшим скульптором, имя которому природа. Сияющая улыбка и полное отсутствие этого зловещего зелёного где-либо ещё.
           - Ко мне очень редко заходят такие гости как вы. Мы ценим вас – сказал араб.
           - Мы ценим вас – вторила ему толпа позади.
           - Я не понимаю – сказал Кеннет.
           - Ничего не надо понимать – ответил араб.
           - Не надо понимать – вторила ему толпа позади.
           - Послушайте – шепнул он.
           Толпа позади промолчала.
           ***
           - Я могу задать вам пару вопросов? – спросил Фергюс у старика, сидящего спиной к врачам и инспектору.
           - Задавайте уже – сказал Питерсон.
           - Я ищу своего напарника, его зовут О’Брайан – сказал Фергюс.
           Старика будто ударило током и он остановил своё рисование. Медленно развернувшись, он уткнулся белёсым взглядом в глаза инспектора.
           - О’Брайан – прошептал он, слегка улыбнувшись.
           - Да, Кеннет О’Брайан, вы можете что-то о нём сказать? – с надеждой в голосе спросил Фергюс.
           - Иво, Берт, Оскар – проскрипел старик, - да, О’Брайан.
           - Оскар? – спросил Фергюс, - ну же, что ты о них знаешь?
           - Их забрали, всех их забрали, но не О’Брайана – старик усмехнулся и, взглянув на пальцы, улыбаясь, прошептал – О’Брайан остался.
           ***
           Полная луна, выглянув из-за облака, осветила верблюжий караван, вяло ползущий среди безжизненных песчаных хребтов. Верблюды недовольно фыркали, шевеля ушами и тяжело перенося копыта шаг за шагом. Флагман держал в своей руке большой масляный фонарь. Пламя освещало обрамлённое сотнями морщин смуглое лицо проводника, его полные губы, и шрам на правой брови. Голову его оплетал тёмно-синий тюрбан, такого же цвета плащ расстилался вдоль спины.
           Вдалеке показался свет. Взобравшись на очередного песчаного исполина, караван оказался у спуска в огромную низину, в центре которой, вырастая из песка, стоял уличный фонарь, от которого истекал таинственный зелёный свет, озарявший всё вокруг. Даже на луну, казалось, отбрасывался мистический свет, отчего та выглядела зловеще в окружении тёмных облаков.
           Флагман затушил свою лампу и спустился к фонарю. Пучки зеленоватого пламени, словно сгустки энергии, вальсировали, приобретая причудливые формы. Остальной караван также начал спускаться к фонарю, оставив верблюдов на вершине. Флагман протянул руку к фонарю и прикоснулся к гладкой поверхности столба. Морщины на его лице начали разглаживаться, переливаясь магическим свечением. Шрам на брови сверкнул изумрудной искрой, не оставив после себя ни одного следа.
           Флагман, обернулся к сопроводителям и раздвинул свои полные губы в торжествующей улыбке.
           - Мы нашли его – прошептал он.
           ***
           Араб держал за руку Кеннета О’Брайана, расплываясь в своей завораживающей белоснежной улыбкой. Время остановилось и не существовало ничего более – ни зала, ни танцующих, ничего и никого. Существовали только О’Брайан, загадочный араб и его рука, сжимающая ладонь инспектора. В уголках глаз, на лбу и в треугольнике вокруг рта смуглого мужчины плясали изумрудные искры.
           - Изумрудный, вот, как называется этот цвет – подумал О’Брайан.
Сияние вокруг притухло, осталась только улыбка араба и танцующие искры.
           - Они будто вальсируют, словно те прекрасные – подумал О’Брайан, - как они там?
           Кеннет слегка развернул голову, и тут стекло изумрудного сияния треснуло, разбившись на миллионы осколков. Зал был наполнен сидящими тут и там скелетами, костями в изорванных одеждах, грубыми останками бывших тут когда-то людей. И музыка действительно исчезла, ровно, как и танцующие, лишь гигантские изумрудные фонари продолжали раскачиваться под гигантскими сводами, лязг которых начал рвать ушные перепонки инспектора.
           Взгляд О’Брайана уткнулся в останки, лежащие совсем близко. Скелет в клетчатом пиджаке и недорогих брюках, пошитых на заказ. Дешёвые ботинки, купленные за гроши на каком-то блошином рынке и браслет. Серебряный браслет на правой руке, там, где Фергюс обычно носит часы. Оскар.
           Взгляд О’Брайана переметнулся обратно на араба, буквально окутанного вихрем изумрудных искр. Но его улыбка больше не была дружелюбной, она выглядела чуждо и зловеще на его идеальном лице, перекошенном злобой и алчностью. Его ладони были неестественно холодны, О’Брайан выдернул свою руку из цепких ладоней. Рука инспектора была неестественно бледна и кожа буквально облипала выпирающие жилы, налитые синевой. Мутные пятна на запястье. Кеннет прислонил руку к лицу. Морщины иссохшего старика изогнулись в гримасе дьявольского ужаса. Там где раньше были тёмные коротко стриженые волосы, сияла прожженная седина, космы которой спускались до плеч, сплетаясь с бородой, клочья которой топорщились во все стороны.
           - Нет – проскрипел голос инспектора, прежде чем он бросился что было сил обратно.
           - Ты вернёшься к нам – провожал его улыбкой араб.
           - К нам – вторило ему эхо, гуляющее среди исполинских фонарей.
           ***
           - Ты знаешь что-нибудь об О’Брайане? Где он? – Фергюс, раздосадованный безуспешностью своих вопросов раздражался всё сильнее и сильнее.
           - Знаю что-нибудь об О’Брайане – проскрипел старик, - он знает, он знает, что О’Брайан вернётся, чтобы он его забрал. Но О’Брайан не вернётся.
           - Я не очень его понимаю – прошептал Питерсон.
           - Нет, О’Брайан не вернётся – продолжал судачить старик. В уголках его глаз появились слёзы, - О’Брайан не вернётся.
           Продолжая улыбаться, старик согнулся пополам и начал кашлять. На пол приземлились капли крови.
           - Что с ним? – закричал Фергюс.
           - Чёрт подери, Питерсон, где маркер? Где его маркер? – завопил Беккерс на помошника.
           На лице старика торжествовала мученическая улыбка.
           - О’Брайан не вернётся - прошептал он в очередной раз и замер. Обмякнув и опав на пол.
           - О’Брайан не вернётся – вторила его последняя надпись, написанная на бумажном листе.