Дали Дали

Сначала показался только носок, свешивающийся из-за незримой двери тенью над пустыней. Носок явно был довольно сильно заношенный и покрытый тёмно-серыми полосками на светло-сером фоне. Или наоборот. Было заметно, что хозяину носка тот велик, как минимум, размера на три. Нависающий треугольник парящего в воздухе лаза в подпространство затягивал вовнутрь своих полостей атмосферу горячей и пересушенной местности, скопившийся под давлением нескольких кустов «перекати-поле». Ландшафт, пропахший ящерицами, солями и вялеными кактусами, манил своим качеством неопределённости. Человек, напоминавший усатого таракана, столь же активно ощупывал и обнюхивал местность тончайшими, тянущимися прямо из головы, кольчатыми шлангами, заканчивающимися скребущимися остриями ворсяных коготков. Он всегда входил в удел внутренних забот, во Внутренние Дали, чтобы отыскать поток для идей своих последующих работ.

На этот раз ему немало повезло: на окраине пустыни только что пролился бензиновый дождь, и уже начали прорастать многоэтажки, обтянутые звонкой шкурой мамонта. В промежутках между разрывами кожи он оглядывался, но только лишь затем, чтобы снова нырнуть с головой в подвалы открывающихся снов. Каждая из кружащихся мух несла на длинных и цепких тончайших лапках весть мира, а фонарики фасеточных глаз неоднократно казались фонтанирующими частицами указа, переписанного сверху и донизу. На море потрескавшихся ящиков несложно найтись, но затеряться - гораздо затруднительнее, поэтому океан конструкций можно было использовать лишь для поиска пропавших вещей, но отнюдь не для сокрытия глубинных тайн под покровом из маленьких кузнечьих усиков и вытянутых задниц.

Повращав глобусами глаз, Дали развернул щупы, сделав двойное обратное сальто в воздухе. Пора было возвращаться, пустыня не могла его слишком уж долго выносить без истого слияния с ним навсегда. Было бы, как минимум, странным остаться здесь на века вечные. Самое главное - ведь никто и не предполагал, кроме отражателя долины песка и мух, что Дали - ещё какое насекомое! Это становилось очевидным по причине его особой пошатывающейся походки, отменно невозможной для воспроизведения актёрами театра вживую, только если ноги у них всенепременно не выгнуты коленками назад. Страх только усиливался. Быть подобным саранче и, в то же время, испытывать фобию по поводу саранчи - что может быть милее? Возможно, хмель снов, где несложно укрываться любой мировой стихией, превознося её свойства в адаптированные варианты кажущихся лиц? Ответ всё никак не всплывал из бессознательного, долина скрежетала ветром и шелестела индустриальными трубами милитаризированных заводов, производящих идеи в промышленном масштабе.

Идеи - средства войны. Идеи - средства революции. Революции сознания. И кому всё это было бы столь известно, когда за шиворот сыпется пыльца выработанного времени, а впереди простираются легчайшие плёночки ещё не свершённого, в котором мачете ядерных бомб приоткрывает паутинистые завесы тайн этих самых загадочных плёночек. Тогда насквозь начинают проступать смыслы вещей, казавшиеся ранее совершенно иными, чем те, в образы которых вещи сумели обрести очертания начертаний. Во Внутренние Дали никто не имеет права вторгаться или стучать. Никто! Никогда! Но на сей раз случай совершенно особенный: в качестве крайней меры всегда существовали сторонние пути, позволявшие обогнуть ретины проекций, вернувшись сразу в замок из дождливых архаичных лесов доисторических обитателей времени, обретших в свои первозданные эры силуэты дышащей коры, равно как и превозмогая тягу стать насекомыми в пустыне.

В дверь опять постучали, да так настойчиво, что нужно было приложить немалые усилия, дабы рассечь упругое мясо посвистывающих воздушных масс. Раздался треск разрываемой ткани и упругое хлюпанье толстого слоя мягкого пластика, взрываемого ошмётками ветоши, в которой угадывались черты некогда полезных достижений и состояний ума. Когда Дали всё-таки соизволил вернуться в залу, то оказалось, что вся одежда его осталась по ту сторону от потусторонних путей уплывшей тучи грозового сновидения. Зато любые облачения вполне можно было бы заменить метлой - пожалуй, лучшей универсальной идеи и не сыскать!

Это был настоящий возврат к чистейшей человеческой первозданности, которой не нужно было стыдиться. Как раз наоборот. Нужно было превозмогать в себе глупость кристальной цивилизованности и агитировать на каждом углу непротиворечивость, ясность и элементарность святой простоты фиговых листьев. Растение, дающее человеку возможность встать на тропу понимания глубинной сути собственной человечности - что же способно быть ещё грандиознее? И если не каждый может себе позволить срывать ежедневно по листку смоковницы где-нибудь под окном, то уж метла-то точно согласится заменить собою даже самое смелое генеральское обмундирование или королевскую мантию.
    
Оставалось лишь совсем чуть-чуть, чтобы войти в полное соответствие образа с самим собой. Не хватало только патефонной записи лошадиного смеха. «Смех! Смех кобылиный всем! Срочно! С-р-о-ч-н-о!» - провозгласил Дали. Показалось даже, что придворная прислуга где-то на горизонте возле самой дальней колонны спален уже вовсю расшибает лоб, сверкая пятками, подобными аромату фиалок, дабы тотчас же исполнить сокровенную прихоть восхитительно безумного аристократа. Раздался нужный смех, но штрихи по-прежнему ещё не были завершены сполна. Отсутствовала изюминка. Изюминка - она во взгляде, в образе, да всё в тех же кружащихся стаях, но только не в реверберациях звуковых отражений.

А вдруг пришедший гость глухой и потому не способен оценить всё величие патетики патефонного замысла Дали? Что ж! На этот случай в комнате были заготовлены губы дивана, и оставалось только надеяться, что гость ещё и не слепой. Иначе наощупь придётся прогнать посетителя метлой, дабы не отравлял собственной персоной грацию замка. Последнему же и вовсе не было дела до того, чтобы некто стремился воспринять внешнюю атмосферу Внутренних Далей. Зато невосприятием вполне могла быть возмущена истинная оболочка, внутренняя сторона, делавшая Дали саранчой, рассерженная или даже раздосадованная невозможностью отразиться хотя бы в одном облике средь всех этих тысяч и миллионов капроновых и асбестовых лиц, которых здесь никогда не было и не будет.

На ноги волей-неволей пришлось в спешном порядке, хоть и нехотя, нацепить ангельские крылья, делавшие туловище похожим на свежеразделанную тушку длинношеей гусыни. Так пускай же Гермес летает себе потихоньку в маленьких крылатых тапочках, а у Дали - настоящие огроменные крылища, и чем крупнее, тем лучше, в особенности, когда они оказываются способными заменить ему ласты или даже пятки. Те самые, что вечно укутаны в верблюжий кокон серо-полосатых шерстяных носков, на порядок превышающих требуемый размер любой ноги у йетти. Всегда на три размера больше любой ноги - такова уж первостепенная природа этих носков и их высокопрофессиональное умение.

Не мешало бы также надеть и зеркало на лоб. Кто знает, что это, в самом деле - не что иное, как мифическая приманка и защита от Медузы Горгоны. Пускай уж лучше все думают, что владелец замка - неистовый лор от искусства! И даже несмотря на то, что зеркало его больше всего напоминало кошачью голову, эта колоссальная налобная кошачесть придавала хозяину замка весьма и весьма специфический шарм равновесной гармонии со всеобщей атмосферой художественного пафоса.

Вошедший человек отвесил низкий поклон, когда поджидавший его под креслом голый Дали выскочил под лошадиное пение патефона и, по-ковбойски оседлав метлу, проскакал верхом на ней шесть кругов против часовой стрелки и девять - по часовой. Лишь зеркало на лбу слегка покачивалось  под шорканье крыльев-ласт, а усы стали ещё чуть более походить на тараканьи, нежели обычно. Дворецкий ходил следом и посыпал оттиски пяток Дали, отпечатывавшиеся поверх вылетающих перьев, орхидей, тыкв и волосяных пучков, в которых угадывалась скорее уж шерсть и дикость, чем причёска и цивилизация. Посетитель опасливо вжался в стенку, когда Дали вдруг вывернул резким щипком карман на рубашке гостя, чуть не поставив на его руке расплывчатую кляксу синяка.

- Выпь подери тебя! Откуда ты исчез? - с громким возгласом обратился Дали к посетителю.
- Моё почтение! - тот ещё раз низко поклонился, но и это не помогло.
- Почтение - вот моё проклятие, как и всех прочих прославленных гениев! К чёрту почтение, когда ты уже не тот. Ты вошёл сюда в ожидании чуда - и вот оно уже произошло. Но ты ведь не ожидал, в самом деле, что чудо возьмёт, да и произойдёт? Поэтому ты так шокирован. Всегда, помни, всегда люди хотят вовсе не того, чего хотят, и ожидают совсем не то же самое, чего ожидают на самом деле! Повторяю, но не повторяюсь: к чёрту почтение! Кому почитать, когда ко мне пришёл один человек, а вижу я перед собой совершенно другого? - с этими словами Дали ещё раз схватил гостя за рукав и, сотрясаясь всем телом, постарался так  ущипнуть его с недюжинной силой, чтобы встреча гостю надолго запомнилась в качестве знаменательного события, а синяк на руке всё-таки вылез наружу в самом деле и просто отменно высококачественно.

Буквально в сию же секунду на них обоих посмотрела маска зазывания своим совершенно неминуемым гипновзором, не оставлявшим даже надежды на возможность сопротивления. Маска каждый раз призывала Дали, чтобы он входил во Внутренние Дали. Это было бы слишком похоже на небольшую прогулку на саночках, если бы не сопровождалось львиным рычанием в сочетании со звуком смываемого писсуара при полуночной луне.

Неожиданно засинело пространство, больше напоминавшее чьё-то убранство. Можно было смотреть вдаль, на линию горизонта, казавшегося тогда невыразимой эйфорической ностальгией, подёрнутой синеватой дымкой, откуда приходят такие же вечные и неизменные двойники идей. Но стоило лишь на мгновение скосить глаза, и оказывалось, что горизонт от носа не далее, как в шести дюймах. По склизким стенкам внутренней поверхности стекали оранжевые потоки, пышущие жаром, выплёскиваясь наружу куда-то за пределы стенок, но вот что именно там смутно виднелось - было непонятно. Стоило лишь прикоснуться к поверхности, как становилось ясным и всецело разумным вулканическое происхождение и поверхностей, и стекающей субстанции. Дело в том, что отпечатки рук обнаружились оставленными именно на лаве, а не на какой-то иной реке из пемзы и обсидиана. Если бы слепки оказались заметны на чём-то ином - тогда совсем другое дело. Но нет, они были оставлены именно на лаве, которой совсем не хотелось извергаться на ту сторону.
 
Где-то далеко внизу, возле линии горизонта, кувыркался в безвоздушном пространстве совсем уменьшившийся в размерах посетитель. Внутренние Дали не пощадили аспектов его сути, отчего пришедший стал больше походить на пришельца. Едва лишь пошарив утончёнными ладонями поскрипывающих пальцев под тёплым магматическим тестом, Дали нащупал странные рычажки, на ручки которых было столь любопытно давить. При нажатии на чёрные круглые помпоны рычажков материковые плиты смещались и запускались на старт - внимание - марш многочисленные катаклизмы, незримые, если пытаться наблюдать их изнутри планеты.

- Хватит беспорядка, когда же начнётся уже балаган! - с этими словами Дали схватил улетающего к линии горизонта гостя и положил его пастилкой под язык. Посетитель ощущался изрядно помятым, а оттого напоминал мятный леденец и приятно холодил, так что от пронизывающей свежести сразу заходилось заново родиться. Крайне вытянутые измождённо-синеватые туши человечков шествовали караваном, а стоило лишь остановить их или остановиться самому, и они готовы были осыпать дарами любого, лишь бы все продолжали странствие и в дальнейшем. Это определённо казалось чем-то новеньким! Дали за этим ли сюда пришёл? Или не за этим? Знал бы точно, если бы человек-леденец не помешал ему не помешаться окончательно.

Дали давненько уже подозревал, что он сам - единственный рыцарь Реальности, несущий действительность внутри, как клуша, несущаяся планетами. Но о возникшей проблеме он едва-едва лишь догадывался: чем дальше хозяин замка следовал по стопам планетарной несушки, тем точнее и восприимчивее он становился, тогда как всё вокруг, включая саму реальность, начинало сходить с ума. В конечном итоге, ждать больше было нельзя: земная кора треснула, и обширная рука Дали ночной тенью накрыла дальние континенты. Свет померк, а в небе выявился теневой силуэт гигантской ладони, накрывшей самого Дали. В этот самый момент у него изо рта вылетел комар леденцового посетителя и пропищал: «Ты - внутри и снаружи. Ты - маленький здесь и исполинский там, где наша Земля растворяется в лучах загогулин разума. Всё едино для тебя здешнего, как то синее пространство, откуда ты только что вылупился, вылупив поэтому и меня». Надо было предположить, что предшественника-исполина Дали, следуя общему принципу в очередной итерации увеличивающихся в геометрической прогрессии ладоней, где-то уже накрыла поистине галактическая в своих масштабах рука, узоры которой можно было бы спутать за миллионы лет с частотными биениями планетарных гор.

Дали воспарил на перьях своих ласт Гермеса и направился в плоскость манящей ненадёжной ветхостью линии горизонта, откуда показались громады паучьих слонов и водопады мятых тряпок. Нужно было решать очередную дилемму. Ах, если б небо поддалось. Если бы небо только поддалось, тогда такое поддавучее небо можно было бы нацепить на лобные и височные доли или даже на мозжечок, но только разве что шиворот навыворот.  И  открылись бы поразительные миры регулируемой ясности, живущие внутри каждого создания и внутри каждого сознания, тогда как оболочки оказались бы втиснуты в земные тиски облегающих их оболочек и сквозящих ледяными ураганами завихряющихся пор в океане пространства. Механическая часть нашла бы своё отражение в этих многочисленных складках парусов, составляющих тучи, переходящие в целый эшелон морской эскадры, тогда как истинная тягучесть многообразных форм больше не была бы ограничена грубой материей чуждой Реальности. Нет, нужно было продвигаться дальше, пока представший пейзаж не обретёт угол наклона, высвечивающий в своём естестве человеческие черты, как вагоны поездов высвечивают порой хмурые жестяные морды, недовольные своим идейно и эмоционально квёлым пассажирским наполнением. И кто знает…

В этот момент опять раздался стук, оторвавший уши у мёртвого осла. Дали ринулся сломя голову к выходу, а уши за ним. В своей тщете избавиться от ушей, хозяин замка засунул гостя в собственное ухо: быть может, они убедились бы, что потребность в ушах отпала теперь сама собой. «Теперь ты мой наушный советник, будь добр, пожалуйста», - дельно посоветовал Дали посетителю, пока тот продолжал приближаться к синему горизонту планетарного яйца, отчего ежесекундно терял в размерах. Казалось, ещё немного, и его существование можно было бы поддерживать исключительно тремя такими посетителями, подобно кваркам, не существующим нигде поодиночке. «Да это я к тебе пришел из мира, где руки-горы», - ответил советник прямо в ухо. Точнее - не сказал. Точнее - пропищал, вообще-то.

Дали выскочил в одних тапочках. Вошедший человек совсем не походил на того, кто сидел в ухе и пищал. Новый гость был крайне строг и даже казался бы премного чопорным и немало галантным, если бы не посещавшие его мысли, сдававшие внешнему миру Внутренних Далей все потроха пришедшего.

- Не находишь ли странным, что наш внешний мир - это твой внутренний?» - спросил строгий человек.
- Здравствуй, здравствуй, Зигмунд! Никогда не был бы рад, если бы тебя не видел, - проворковал Дали, шевеля усами. - У меня как раз к твоему приходу мелко порублен салат из огурцов. Располагайся. Чувствуй себя как дома, - и с этими словами Дали подумал, что неплохо бы ещё разок нырнуть во Внутренние Дали своих зеркальных коридоров бесконечности, уйдя в отрыв очередного заплыва. Но тут же вспомнил, что где-то потерял шапочку для купания в измерениях, пожалел о собственной забывчивости, гуттаперчевой множественностью характерных разновидностей такового свойства памяти, и потому решил отложить путешествие до лучших времён, неотвратимо и безостановочно утекающих.

До времён ли, Дали?