Истина

Я печально смотрю в холодное небо зимы и под сиянье моей судь-
бы-луны средь лет-звёзд моих вижу планету своего прошлого, где я,
слывя беспечным, ловил обрывки лета в сентябре и на сизых облаках
росчерками молний писал ненаглядные картины, ссыпал во взор золо-
той песок зари и каждый вечер бывал пьян от настоя синих звёзд, сме-
ялся пылко, слыша белый, счастливый хохот проснувшейся черемухи
и сметал новыми мечтами забытые года в далёкий прекрасный хаос.
Но мне сейчас грустно не оттого, что нельзя приблизить наяву про-
шлое, а оттого, что невозможно предугадать смысл событий вперёд и
изменить их направления, ибо в иной раз, независимо от своих жела-
ний, бываешь кому-то счастливой или же пагубной причиной.
Я не буду подробно излагать о себе ввиду невзрачной своей вне-
шности, но, а если уж начал говорить, то затрону сторону своих увле-
чений. По профессии я актёр, с молодости подвизающийся на коми-
ческих ролях, но вовсе не как уж на драматических, там у меня никак
не увязывались отдельные сцены по причине моего малого жизненно-
го опыта. Мне до сих пор неведомо, как родилось решение узнать ис-
тину моей профессии исподволь или по наитию свыше, но, как бы там
ни было, я в ожидании глубокомысленного поучающего события, то-
мясь, просеивал сквозь решето судьбы незначительные факты, слу-
чаи, надеясь выявить ту счастливую крупицу истины, долженствую-
щую помочь мне приблизиться к исполнению драм и трагедий. И вот
она, долгожданная, попалась и засветилась неземным толкованием.
До сих пор никто из моих рьяных поклонников не ведает, что из-за
того события мой талант ярко разгорелся новым огнём, собирая вок-
руг множество людей, согревая их сердца, но из-за того же события на
моей сценической славе образовались незримые для них, несмывае-
мые подтёки печали. Ведь никогда, после того, моя особа не испытала
чар любви, никогда благоговейное чувство женщины, опаляющее не-
жностью, восторгом отношений не коснулось моего опечаленного сер-
дца в наказание за безмолвное моё преступление.
Много лет назад, ещё будучи молодым, с беспокойным характе-
ром, мне пришлось вместе с гастролирующей труппой попасть к морю,
окаймлённому ожерельем гор. Непередаваемые весенние восторги
охватили наши души от окружающего; мы сердцем цедили сладост-
ную негу солнца и неохватных морских далей. Мы были похожи на
увядшие цветы, попавшие под сверкающий ливень жизни, преобра-
зившиеся, с омытыми лепестками дней и  источавшие радостное удив-
ление. Особенно всем нам нравилось, рано проснувшись, ещё в сире-
невой дымке, пристально наблюдать, как кто-то каждое утро норовил
взглянуть на землю, и снизу, царапая свои белоснежные руки об ост-
рые пики гор, выставленных заграждением, вымазывал горизонт в
кровь, которая зловеще стекала по горам в море, превращая его в бур-
ливую лаву. Постепенно багряный цвет тонул в волнах, и мы радост-
ные, суматошные гурьбою скатывались в белую пену и растворялись в
ней.
Вечера же мы проводили кто где. Мне, например, после предве-
черних спектаклей обычно удавалось, переодевшись, сбежать от до-
сужих поклонников и потолкаться в толпе неузнаваемым. Но вскоре
позывы к радостному аскетическому одиночеству пересиливали тягу
к обществу, и всё моё существо устремлялось в уединённое, полюбив-
шееся мне место. Туда попасть можно было, только свернув за селени-
ем с проезжей части дороги и пройдясь немного через рощицу елей,
спуститься по тропке в заброшенный сад с полуразвалившейся, но
довольно сносной церквушкой. Дальше шёл отлогий берег, и начина-
лась гладь моря. Отсюда, от входа в церковь, где я всегда сидел на
чугунной ажурной скамье, мне из-за деревьев и кустов виделось его
синее спокойствие, напоминавшее по характеру умного, коварного за-
таившегося животного, всегда готового к схватке с неизвестностью.
На мне в эти часы всегда была маска чёрта для отпугивания любо-
пытных, если только таковые бывали здесь, могущих помешать моему
поэтическому настроению. Как хорошо мне было, обопнувшись о ска-
мью, закрыв глаза от всего окружающего, замечать как из глубины моей
души текут в бездонный мрак полноводные реки мечтаний. И упоён-
ный созерцанием внутреннего мира, я однажды, в один из вечеров, не
заметил проделок Вечности. Она выбросила в небо свою скользящую
мысль — луну — и окружила её звёздами-невестами, одетыми в фату
из прозрачных облаков, застывших и вздрагивающих в ожидании же-
ниха.
Уже была полночь, и я заспешил уходить, как вдруг со стороны
моря мягкий ветерок, обволакивая сонные деревья, принёс нежную,
страстную мелодию. Голос, извлекающий слова на незнакомом для
меня языке, был грудным, и казалось, что это песня сердца хочет соче-
таться с другой, ей одной понятной, мелодией. Из звуков, как из бес-
ценной пряжи, неведомый голос вдохновенно ткал невидимую сесть
очарования, в которой запутывалось яркое воображение, и всё вос-
принималось необыкновенно заколдованным, но сейчас ожившим.
Травы зашевелились, набегали волнами на береговые кручи, море,
казалось, в истоме протянуло зелёные лапы и сейчас неосторожно со-
мнёт шумливую толпу деревьев, беснующихся, кружащихся вокруг
пламени подожжённой церкви, стремящейся горячим языком куполов
слизнуть белую накипь звёзд. Мир терял привычные, реальные очер-
тания. Должно было совершиться неповторимое, непоправимое, но
всё ближе и ближе становился обладатель голоса, и вот, руками раз-
двигая кусты, появилась девушка в белом. Когда она, весело напевая,
ночной бабочкой запорхала в счастливом вихре на маленьком просто-
ре, я различил при блеске луны её фату, отделанную по краям золотом,
с прилипшими к ней светлячками. Я улыбнулся: уж не ко мне ли спе-
шит эта радостная особа восхитить своей внешностью? Моё сердце
давно жаждало подобной встречи наедине и приготовилось лукаво
встретить её. Я встал и с протянутыми руками сделал шаг ей навстре-
чу, но она, вскрикнув, бросилась стремглав бежать через колючий тер-
новник к морю.
От изумления и какой-то вспыхнувшей тревоги мой разум не мог
понять ничего. Ах ты, чёрт побери! На мне была великолепная маска
черта!
Сорвав её, я швырнул прочь это театральное бутафорское снаря-
жение и кинулся было вслед с криком сожаления, но никого уже не
было видно, только там, где пробежала девушка, на земле валялись
лоскутки фаты. Подобрав один из них, я пристальным взглядом отме-
тил на нём характерные пятна крови, видимо, она сильно исцарапа-
лась о колючки или разбила ноги о камни.
Возвращаясь к церкви после безрезультатных поисков, сквозь ту-
манное, задумчивое своё состояние мой слух уловил в стороне забро-
шенного приюта верующих трепетные признания. Их вырывали из
души скрипки пальцы виртуоза.
Встряхнув головой, убедился в существовании упрямой всевозрас-
тающей мольбы ожидания. Звуки с болезненным акцентом умоляли
кого-то прорвать чужое пространство и вернуться умереть вместе в
освобождающей агонии. Но напрасны были ожидания, и под действи-
ем виртуоза из разверзнутой груди скрипки сочились капли грусти и
горя, звонко падая в пространство.
Вся природа встрепенулась от такого акта насилия, и, чтобы сбро-
сить с ночной тишины эту безжалостную мелодию, наше светило, в
спешке прорвав небесное платье о край горизонта, показалось в баг-
ровых ссадинах зари и брызнуло на землю светлой радостью, и мело-
дия резко смолкла.
При солнце я отчётливо видел отпечатки правой ноги девушки по
примятой траве и песке. Там, где должна быть вторая её ступня, виде-
лись цветущие огненные лилии. Возможно, это была галлюцинация,
но загадочное, как правило, манит, и мне пришлось сорвать один из
цветков.
В театральной столовой я появился только к концу завтрака и с
больным видом, сославшись на простуду, к еде не притронулся. Весь
день меня не покидало гнетущее чувство и ни дружеские шаржи, ни
весёлые разговоры о предстоящем отъезде не смогли улучшить моё
настроение.
Человек я был суеверный и всё равно никак не мог сам себе рас-
толковать приключившееся со мной происшествие. Под тягостным впе-
чатлением я перед вечером снова был у того сада и намеревался про-
никнуть внутрь, но совершить этого мне не пришлось.
Я остановился и замер от спокойствия природы. В этот предвечер-
ний час запахи весны волновали особо ощутимо — это радостными
всполохами жизни развернулись цветы. Сами чувства Земли тянулись
к свету из недр её сердца и преображали пространство красой и аро-
матом, и он растекался по земле и устремлялся к выси закатного дня,
откуда недавно струился тихий дождь и где сейчас кружились дикие
голуби с белыми чайками, образовав смешение красок и криков.
— Простите! — услышал я позади себя голос.
Резко обернулся и увидел человека, поза которого меня поразила.
Он понуро стоял и смотрел в сторону от меня, его белая голова, похо-
жая на серебряное изваяние, имела греческий профиль лица со мно-
жеством глубоко прорезанных годами морщин. Человек повернул го-
лову в мою сторону и глянул в мои глаза взором холодного неба.
— Простите! — повторил он дрогнувшим голосом. — Не могли бы
вы оказать небольшую услугу.
Его возраст, печаль не дали мне повода для подозрении в худом и,
не спросив о сути дела, я молча кивнул головой.
Мы обогнули сад правой стороной и довольно долго шли по каме-
нистой почве. Через некоторое время оказались на крутом берегу и по
еле заметной тропинке спустились к берегу.
Ещё издали у синих волн я заметил человека и что-то пестревшее у
его ног, а теперь, приблизившись, я различил на цветном ковре укры-
тое покрывалом тело, осыпанное сверху лепестками цветов и травой;
кое-где из-под белого покрывала выбивались чёрные змеиные воло-
сы, на левой голой ступне я увидел глубокую рану. Я боялся верить
своим предчувствиям и молча стоял с обнажённой головой.
Старик же между тем рассказывал: его впечатлительная дочь, по-
любившая широко известного скрипача, хотела тайно обвенчаться с
ним в заброшенной церкви, и вчера, не дождавшись священника со
свидетелями, бросилась одна туда, где должен был встретить её же-
них. Понесла её туда на крыльях песня, а возвратила оттуда смерть.
Вернулась она с криком и вот с этой скалы сорвалась к его ногам. Ви-
димо что-то случилось.
Я стоял, не смея открыть ему тайну. Ведь это я был виновником её
гибели.
— Сыграй, сынок, — продолжал старик, взглянув тепло на моло-
дого человека, и тронул его рукой, неподвижно стоящего, — сыграй, в
память о погибшей.
Молодой человек поднял скрипку с песка, такую обворожитель-
ную на вид с тонкой талией женщины и, прижав её к груди, как-то
странно вскрикнул и заиграл.
Весь мир превратился в радостное безумие, стоны, нежность!
Сквозь её горький смех слышались слова любви у ложа смерти! Чьи-
то заворожённые чувства мчались к недостижимым целям!
От звуков скрипки моё сердце сжалось, к лицу прилила кровь, ра-
зум метался в поисках реальности.
Тут подувший ветер вдруг сорвал покрывало с лица девушки и об-
нажил только один глаз. Он синим полуоткрытым зрачком уставился
на меня, вымаливая у меня жизни для себя. Моё лицо перекосилось, я
готов был истерически закричать о своём безмолвном преступлении,
но в это время всё стихло.
Я изнеможённо присел и закрыл лицо вздрагивающими руками.
Не знаю, сколько это длилось, но я не решался взглянуть вокруг. Вдруг
я ощутил мягкое прикосновение руки. Я со страхом взглянул и увидел
молодого скрипача, протягивающего мне свою душу-скрипку. Он смот-
рел поверх моей головы на водную гладь, а по лицу его ползла капля.
Из груди его раздался клёкот орла, утерявшего свою подругу.
— Он хочет подарить вам скрипку, чтобы здесь осталась его па-
мять, часть его сердца — ведь за этим мы вас и пригласили, — прого-
ворил седой старик и пристально, подозрительно посмотрел на меня.
— Возьмите, ведь он не может этого вам объяснить, потому что от
рождения немой. А теперь, простите и покиньте нас, мы должны то-
ропиться на родину.
Уже наступала ночь, когда я бережно приняв скрипку, покинул их,
слыша позади себя гортанные глухие звуки немого человека, не умевше-
го даже навзрыд выплакать слёзы. С той поры я больше ничего не знал
об их судьбе, но когда мне приходится смотреть на засохший цветок,
сорванный по следу раненой девушки, и на скрипку немого человека, то
мне кажется, что кровь цветка невесты и музыка жениха где-то в ином
мире, куда я жажду давно попасть, чтобы увериться, что они соедини-
лись во что-то одно яркое, чему пока на земле нет имени. Но только сей-
час за моим окном холодное небо, а в моей груди старого, несчастного
старика, ощущение большой славы, и неизбежное моё одиночество.